КАК УЦЕЛЕТЬ В НАШЕ СМУТНОЕ ВРЕМЯ?

МАРК КОСТРОВ

*

КАК УЦЕЛЕТЬ В НАШЕ СМУТНОЕ ВРЕМЯ?

Советы болотного жителя

На стыке трех губерний — Новгородской, Псковской и Тверской — вольно расположилось огромное, тридцать на сорок километров, Рдейское верховое болото. Шагаешь по нему на болотоступах и словно с горы скатываешься: нашлепка Моховщины в пятнадцать — двадцать метров высотою шапкой вздымается над материковыми кособокими деревушками, окружающими свободный мир. Да, да, свободный и от колхозов (когда-то Системе так и не удалось из-за непроходимых топей объединить острова, на которых жили жихари Рдейской Чисти), и от фашистов — вокруг болота бушевала оккупация, а внутри его жизнь текла так, как повелела ей эволюция, медленно, в основном по-старому. Да и после войны ничего не могли поделать с упрямыми моховыми людьми местные Советы. Даже такую мелочь, как перестановка времени на час вперед или назад, депутаты внедрить в этом крае не смогли. Правда, иногда власти понимали своеобразие неповторимого мира. Так, например, в оные времена царское правительство (еще до Столыпина), отпуская солдат после службы по домам, награждало желающих землями на болоте: ты, воин, славно потрудился на приращивании земель к отечеству — фермерствуй теперь безналогово на островах.

Но чаще как цари, так и современная структура жалости к переселенцам не проявляли, поэтому и от наших постперестроечных, зараженных грибком совковости бюрократов милости тоже не жди. Период, который потребовался бы тебе только на оформление документов-разрешений, — годы. Поэтому занимай земли самовольно. В случае чего знай: в левом углу Полистовья, за Андроновом, во мхи опускается колонна некогда застрявших здесь грузовиков. Может, в ней добудешь рацию, ибо, по большому счету, она будет главный тебе помощник в борьбе с чиновником. Посылать SOS и обращения к передовым людям всего земного шара тебе понадобится после того, как ты укрепишься, разрастешься, отчего власти новгородские, псковские и частично тверские спохватятся и начнут на тебя жать с двух сторон, ты очутишься как бы между молотом и наковальней. Помни об этом, переезжая на житие в наши места..

Но главное — постарайся при переселении не попасть на крючок разным обещателям: сколько заверений мы уже слышали! И помни еще, что все это происходит в первобытной, только становящейся на демократические ноги стране. Так что, будущий мой господин фермер, твою семью впереди, если ты не уйдешь в рдейское подполье (кто-то покидает родину, а ты вот засядешь в болото), на материке ждали бы долгие годы, а может, и десятилетия становлений, путаницы и неразберихи. “Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный” — вот тогда, может, вам и понадобятся острова Моховщины, где вы, как и беженцы из других многострадальных республик, укроетесь от люмпена и черни в болотах и лесах. В таком случае, дорогие переселенцы, вы должны помнить: в своих перемещениях во времени и пространстве вам на первых порах будет туго, может, даже придется шагнуть два шага назад, как я это делал, прожив почти год на одном из островов. Кстати, землянка размером два на два метра роется за день. Просто два лежака, которые ты потом застелешь сеном, остаются нетронутыми, вместо люка тебе на первых порах послужит лоскут пленки, а в головах, тоже на уступе, размещается печка из какой-нибудь жестяной банки. Или вот как было раз — земля случилась глинистая, и я, не дорыв некий объем, соорудил в нем пещерку с дымоходом. Кстати, один мой знакомый первопроходец, осваивающий таким образом остров Домшу: “Дом здесь будет — ша! Не беспокойте меня больше никто”, — добавлял к монологу этому еще и маниловские мечты: мол, а дети мои оперятся, будут в глубь земли жилища вставлять — и тогда никакие энергетические кризисы нам не страшны...

Коней же попытайся найти сам. Однажды мне встретились две полудиких белых лошади, как бы теперь уже снова лошади Пржевальского, отпущенные на свободу одним сердобольным председателем, не пожелавшим сдавать тружениц на мясокомбинат. А у нас ведь как поступают со скотиной — выжмут, как лимон, а потом отправляют на свалку. Был случай еще, когда не поенные из-за божественного праздника Пасхи, наступившего сразу после Первомая, бычки, словно сговорившись, навалились на ограду, чтобы потом разбрестись по всему Полистовью. Может, вам и доведется встретиться с их потомством?

Конечно, в дальнейшем тебе понадобится трактор. Мне кажется, тут ты никуда не денешься. Тогда, если по этому вопросу у нас разногласий нет, подбери их согласно моим отметкам на карте: “Т-25” завяз в болоте за Карабинцем, еще один трактор (забыл марку) ржавеет за островом Кокачево. Говорят, лежит за Рдейским озером, за Карлашанской Ситой самолет, но его сможет тебе указать только сын Марии Федоровны Геннадий, последний из могикан в деревне Высокое.

И еще: прежде чем отправляться в новую жизнь, для летних передвижений тебе понадобятся болотоступы, их фотографии напечатаны в литературно-географическом ежегоднике “На суше и на море” (1982, № 22) и, главным образом, болотоход — мотоциклетный мотор, помещенный среди огромных конверсионных туполевских полунадутых камер численностью в шесть штук. Тогда тебе сам черт не страшен. По топям такое сооружение может продвигаться и вплавь. Чертежи его я в свое время тоже опубликовал в журнале “Конструктор”; его читатели — мастера на все руки!

Болотоход отлично перемещается и в снегах, но к зиме неплохо бы запастись лыжами. Кроме того, если самому срубить дом будет не под силу, зимой (уже с помощью трактора) из любой заброшенной деревни по окружности болота или с забытых людьми островов перевези выбранный по своему вкусу сруб. И мой тебе совет — большими домами первоначально не увлекайся, послушай рассказанную мне старожилами Межника полулегенду. В конце XIX века царское правительство, решив свое обещание об отмене налогов взять обратно, послало на рдейскую землю землеустроителей. Межник и был разделен ими (потому и Межник) — одна часть острова отошла к Пскову, другая моим землякам. До сих пор еще на нем просматривается межа, чем и пользовались еще несколько лет жихари, играя на нерасторопности властей, перекатывая с помощью ваг да бревен-катков домики через границу и объясняя представительным посланцам той или иной губернии, что они не их, а тех...

Бюрократия всегда была неповоротлива, что порой и рационально. Можно в любое время поискать для себя выгоду: они тебе — сюрприз, ты им — ответный подарок!

...Как-то вычитал я в “Уральском следопыте” про некое коммунистическое государство иезуитов в Парагвае после покорения его испанцами в XVI веке. Просуществовало оно более века. Сотня достаточно ловких отцов иезуитов безраздельно господствовала над 300 тысячами туземцев, соответственно оглупляя их бесконечными постами и молитвами, забвением заветов своих предков, чтением только двух-трех религиозных книг. “Отцы командиры” окончательно изуродовали аборигенов (ради равенства в нищете) работой, так что те вовсе перестали мыслить и рассуждать.

Разные же утопические рассказы про солнечные государства и города Томмазо Кампанеллы или Томаса Мора мы в школах проходили. Да что там Мор с Кампанеллой! На моем Рдейском болоте в XIX. веке почти тридцать лет просуществовал 18-й военный округ, где свои опыты над нижними эшелонами народонаселения производил Аракчеев в том же духе единоначалия, одичания и экономии. Впрочем, об этом я уже писал в очерке “Поселянщина” (“Новый мир”, 1987, № 4).

Теперь же моя маниловская мечта: каждый остров — это самостоятельная, по душе тебе подходящая жизнь. У кого-то трактор и добытая неведомыми путями бензопила “Дружба”, у кого-то набор чанов для дубления кож, а у кого-то (как у меня) — лопата. Ею на целый год я обеспечил себя продуктом на острове Межник при Русском озере.

При Рдейском же озере сельчане-христиане, если захотят, пусть восстанавливают монастырь: коробка его с нашу новгородскую Софию с пятью березами и более мелким подлеском на крыше (куда я не раз лазал за доколосовыми подосиновиками) сохранилась отлично. Ну а три самодельных кирпичных заводика неподалеку придется возводить заново. Только земляные холмики указывают их местонахождение.

И вообще, когда явишься на разведку в эти края, то заберись на купола обители, глянь на красоту, раскинувшуюся у твоих ног, и, мне кажется, ты согласишься на переселение. Особых материальных трудностей при этом я не предвижу, ибо полистовские болота — это золотой край, земля обетованная. Не только сухих шляпок беляков по ...дцать, с учетом индексации, рублей за килограмм повезешь ты, чтоб встать на ноги на первых порах, но главным образом клюкву — на будущий год эти красные шарики могут обернуться и валютой, если ты сдашь их зимой перекупщикам, точнее оптовикам. Со словом “спекулянт” я не согласен и вообще бы не придирался, не обыгрывал, как это делают некоторые депутаты, термин “теневая экономика”; пусть теневики и мафиози отмывают свои тугрики как хотят, раскроют свои кубышки, пустят в дело не только деньги, но и наконец-то раскрепощенные мозговые извилины. То есть мои острова (как представляется мне) — наиболее удобная модель для завтрашнего постепенного вхождения в рынок, к которому сегодня мы просто еще не готовы.

Но снова о ягоде клюкве. Если найдешь в себе силы отправлять ее с ухошинского или ручьевского аэродромчика на материк, к примеру, за границу, в Одессу, там, глядишь, тебе, чертыхаясь, и пару долларов за килограмм отвалят. На их ругань не обращай внимания: настала пора и сельчанину пощипать гегемона. Еще раз повторяю: меньше всего думай о горожанине — все придет в равновесие, все утрясется само собой. К пропасти мы не катимся, не слушай их пужаний, при внедрении в нашу жизнь свободного (на первых порах, а потом под приглядом нормального государства) рынка, внедрении многопартийной системы и при продаже земли “кому хошь” — хоть монополиям или новым помещикам, хоть заграницам — все потом придет естественным эволюционным путем в норму. Сольется, так сказать, с сотнями подобных болот и болотец: Васюганским, Гдовским у Чудского озера, Невьим мхом у Ильменя, — в изобилии оставленных после прохода “призрака коммунизма” по шкуре нашей державы. Хотя бы и через эту самую проклятую свободу в торговле

Вчера в Новгороде стоял я у водочного магазина, нагловатая кожанка тут же у очереди наружной торговала водкой из ящиков по повышенной цене: хочешь — стой, хочешь — переплати и сматывайся, экономь время. Так хотелось поддать ногой деревянную пирамиду, а сегодня смотрю: тот же парень уже сидит в ларьке. Разговорились — завтра он мечтает приватизировать магазин. Первоначальное накопление разбойничьего капитала у него обернулось не пьянкой, а делом. Не у всех так, конечно, но кто-то в “проценты” внедрится... Продолжаю по теме. Южные западные государства зашевелились — бумеранговый закон: каждому действию соответствует равное противодействие; и вот результат — полмиллиона беженцев в растерянности бродят по стране, поэтому, турки- месхетинцы, армяне, жители радиоактивных зон, азербайджанцы, каракалпаки с Арала, русские работяги, евреи, может, кто и задумается о моих предложениях по вашему переселению в рдейский рай? Даже капиталистам, словом, всем желающим, выдает визу интернационалист Марк Костров, несмотря на нацию (“...нет ни эллина, ни иудея”) и вероисповедание: славянофилам и западникам, сокращенному аппарату, демобилизованным офицерам и вообще всем членам КПСС (зачем им сегодня, как дореволюционному Ильичу, убегать за рубеж или вновь на митингах отвоевывать партимущество?). Всех, как мне кажется, перемелет настоящая троглодитская, неандертальская жизнь ну хотя бы лет этак за сто, чтобы был потом на земле сохранен генетический банк для будущих поколений, как бы повтор Ноева ковчега. У меня даже предусмотрена для коммунистов группа пустующих, окруженных пронницами и топями островов. Так что огораживать колючей проволокой марксистский архипелаг, как мне советовали некоторые, необязательно.

Ох как это трудно — после всего содеянного коммунистами не ненавидеть их! Тем более спектакль еще не окончен... А потому пусть там, на этих островах, из веточек-щепочек и строят новый модуль нетоталитарного социализма-коммунизма. Может, даже им стоит углубиться в историю поосновательнее? Хоть с нуля, с Адама или пусть с самих себя начинают. Ну взять моих знакомых, я не побоюсь назвать их фамилии, потому что буду их только хвалить. Это Валентин Стовба и Ольга Николаевна Ренгьева — оба большие начальники. И в те и в нынешние времена их возражения против капитализма прочно засели в моей бедной запутавшейся головенке.

Валентин Петрович, помню, нарисовал какую-то метелочку редких прутиков и по одному, крайнему, пустил слова “тоталитарный социализм”. “А теперь, — сказал он, — раз ничего с ним не получилось, пустимся по другой веточке — “коммунизм с человеческим лицом”, а главное, надо, чтобы в сельском хозяйстве на колхозника приходилось, как и в Америке на фермера, полторы сотни лошадиных сил. Ну а если эксперимент опять не получится, пойдем по новому прутику — метла их множество имеет”.

Ольга же Николаевна, та поступала более основательно и рационально: у нее до недавнего времени была огромная детективно-историческая библиотека, к ней в обмен на Ефремовых и Пикулей библиофилы несли собрания сочинений Ленина и Маркса, и она их читала запоем. Встретит тебя на улице и ну объяснять, что мы, оказывается, в последующих сменах власти исказили основоположников, и потому нужно, чтобы в верха пробрались хорошие люди. Вот когда, мол, это случится... Ветер на улице, холод, она теннисистка, аэробичка и хоть и в возрасте, а ходит без головного убора. Право, мне жалко одинокую, несостоявшуюся чемпионку региона, а потому стоишь, страдаешь, но слушаешь ее.

Встречи... встречи. Как-то во время скитаний по рдейскому краю на Мокром острове (есть вот такие места на болоте, к которым почему-то подходишь с опаской) у меня произошла странная встреча. Возвышенность хоть и была выше болота на полметра, но вся и в самом деле мокрая — в ямах, провалах, сочилась водою, и негде было стать на привал. Я решил, хотя дело клонилось к вечеру, покинуть ее. Не оставляло и чувство, что кто-то следит за мной. Уже на выходе, на самом мысу острова (оставалось каких-то десять метров до мхов), треснул вдруг над моей головой сучок... Я поднял голову: на меня с лохматого старого дуба смотрели человечьи глаза. Я оцепенело глядел в их круглые немигающие зрачки без ресниц. Вдруг существо как-то странно пискнуло, переметнулось с сучка на сучок, закачалось на одной руке и исчезло. И только в городе все прояснилось: несколько обезьян сбежали от ученых, занимавшихся их акклиматизацией в Псковской области. Приживутся ли они самостоятельно на островах? Как перенесут зиму? Все это пока в стадии незапланированного эксперимента. Вот, может, и стоит вышеуказанным товарищам поработать с ними на практике?..

Зато с какой радостью встретил я на другой день на огромном плоском острове пастухов-молодоженов, слушал их человечью скороговорку! Плечо к плечу стояли муж и жена около вагончика. Он — курчавый, похожий на Пушкина, она — голубоглазая, тоненькая. Они со станции Локня. Решили не дожидаться квартиры от государства, присмотрели домик, теперь вот пасут телят. Очень они были довольны своим медовым месяцем.

Свободный труд (воловий труд), а значит, и подъем экономики, то есть в конечном счете прекращение национальных распрей, — вот выход из создавшегося тупика. Не заставишь же нас снова вертеть быстрее колесики неизвестно куда ползущего паровоза, как нам советует блок общественно-патриотических сил.

Выступал я как-то по ТВ “Россия” с темой “Бартер, или Как выживать в смутное время человеку”. Только что вернулся из глухого уголка Псковщины, где полтора года назад приспособился ремонтировать обувь, делать “вечные” лампочки, лить лампадки для церквей, но вот получил после выступления несколько однообразных писем, и в них мне пишут, что писателю такой мелочевкой заниматься стыдно, мол, оружие современного патриота — борьба! Ну что ответитьим на это: кому-то надо же будет клеить подметки и восстанавливать перегоревшие лампочки...

Борьба, всюду борьба, даже в той заглушице, откуда я только что с трудом выбрался: автобус Псков — Рига перестал ходить мимо нас. Но и там местные жихари тоже однажды попытались бороться, но скоро снова затихли, писали в основном письма в разные инстанции с категорическими требованиями, чтоб закрыть библиотеку (раньше в крае книги жгли, об этом ниже). Видите ли, никто в нее не ходит, а служительнице помещения прибавили до невиданных широт жалованье. Мне же Елизавета Федоровна помогла углубиться в историю. Теперь я знаю из шумерской глиняной клинописи, что же такое патриот в момент перехода человека из гомо вульгариус в гомо сапиенс. Так вот, пять тысяч лет назад считали, что патриот — тот, кто любит не только свою родину, но и творит добро людям других народов.

“Вам нужны великие потрясения...” — мне по душе начало этой фразы фермерского реформатора Столыпина, но далее мы ее несколько изменили, ибо нам вдруг оказалась нужна не просто великая, а еще и социалистическая Россия. А мне почему-то все равно, в какой России быть, мне важно то болото, на котором я жил в рдейском крае; нынче всего несколько хуторков вокруг меня на границе с Эстонией, где я занимался огородничеством да ловлей рыбы. Встретишься с редким соседом: “Ну кто там теперь у нас царь?” — спросит он. “Двоевластие”, “Борис II”, “семибоярщина” — отвечаешь ему и думаешь, где бы раздобыть эмалированные ведра для засолки белых, крепких, как фарфоровые тарелки, груздей...

И снова ныряю я в свои любимые мхи. Карту, если мне откажут воспроизвести ее в журнале, готов выслать наложенным платежом, ведь я тоже как бы на хозрасчете, тоже должен не стесняясь внедрять свою ИТД (индивидуально-трудовую деятельность). В схеме будут указаны не только удобные для поселения острова, но отмечены, повторяю, места скопления бесхозных комбайнов, тракторов, хотя в дальнейшем мне видится жизнь только экологически уравновешенная, лошадно-дровяная. Даже газету края предполагаю выпускать, нет, не на бересте, дерево надо беречь, а на оттиснутых и после обожженных глиняных табличках. Глянут люди через миллион лет в недра земли, и мы (а не только шумеры) отпечатаемся в их памяти.

Ну а пока разговор о сегодняшних летах: вот-вот выберем из многострадального шарика все его подземные богатства — и тогда что? Конец жизни? Потому-то и надо сегодня готовиться к возможной катастрофе. Не только тишина, цветочки-лепесточки ждут тебя в рдейском рае, но и хотя бы то же потепление климата, повышение уровня Мирового океана. Слушаю, как санктпетербуржцы спорят о нужности-ненужности дамбы, словно блохи на шкуре предледникового мамонта, ведь завтра город на Неве будет полностью затоплен, мы же останемся восседать на вершине верхового болота! И неплохо, если ты созвонишься со мной, чтобы, лично приехав в Новгород, посмотреть те альбомы, что у меня имеются, не спеша обговорить свое житие на земле обетованной. И тогда для начинающих, насмотревшихся “Сельского часа” экзальтированных горожан я рекомендовал бы что-нибудь недалекое от цивилизации, куда можно было бы легко добраться, а если не понравится трудное на первых порах житие, если от необычных забот наступит скорое разочарование, так же легко удалось бы выбраться на материк. Подобных новин в Полистовье несколько. Например, “Две титьки” — два островка, словно огромная великанша когда-то рухнула навзничь и почти вся скрылась подо мхом. Зимой, помню, шел я мимо них в сторону Межника, и вдруг прихватило сердце. Огромное сосновое корневище на месте соска дыбилось к небу, под ним я жег костер, жмурясь на мартовском солнце. А воды для чая набирал не снеговой, а из живого милого ключика, что тек меж двумя холмами, впадая незамерзающей ленточкой в то место, где лобочку у великанши быть, — в Роговское озеро.

Еще помню, отойдя и отдохнув (три дня до этого я ночевал где попало): бросил в промоину блесенку, выдернув из нее пястку красноперых окуней на уху, и мартовское солнце, жмурясь, смеялось надо мною.

Позже мне жихари Фронина, деревеньки в четырех километрах от озера, расскажут о целебности вод озера, о том, что они нет-нет да и сбегают за его кристальной водицей для самовара. Безо всяких там Чумаков вода годами не портится.

Летом же я добирался до этих двух островков на надувной байдарочке от Замошья по канаве-копанке, по ней вы даже сможете (как это делают хитромудрые собиратели клюквы) в молочных бидонах сплавлять цугом буксировкой свою главную добычу, что вам поможет стать на ноги, — клюкву. Очень важно, повторяю, не зависеть от каких-то кредитодателей, а надеяться только на свои силы. Поэтому резиновую же лодочку под названием “Ласточка” я переоборудовал под распашные весла (и в скорости выигрываешь, и время в пути сокращается), а зеркало переднего обзора, как в кабине автомашины, помогает не вихлять в движении, спрямлять расстояние в светлое рдейское будущее...

Другое поселение для начинающих новичков хотя и в восьми километрах по прямой от Фронина — Замошья (автобус от Холма), но уже в Псковской области. До Гоголева от Локни (железная дорога) вы также доберетесь на автомашине, и до Язвов доедете, а далее черной, налитой до краев вязкой дорогой побредете на Свинаево — большой, два на километр, остров. Там когда-то была утлая деревенька Свинаево, а теперь стоит только чей-то вагончик с печкой, как люстра подвесками, весь усыпанный ласточкиными гнездами. Их понять можно: жили — не тужили при домах да сараях, а родины вдруг не стало, вот они и облепили стены последней сараюшки своими постройками.

Удивительный был сон у меня на Свинаеве под щебетание застенных птах, потом заскрипел дергач — до сих пор помню ту вечную ночь. А еще вагончик был сплошь окружен зарослями травостоя. Когда-то, после разгрома деревни, пасли в этих местах скот, теперь осталась от тех времен аллея медноствольных осин и на унавоженной, раскопыченной земле ковры удивленно раскрытых глазищ белых ромашек. И еще в полукилометре от вагончика в сторону захода на озера Долгое и Круглое наткнулся я на огромный, угловатый, в пол-избы камень — по слухам, якобы метеоритного происхождения, но постепенно весь обколотый жителями округи для хозяйственных нужд.

Вы заметили, мой будущий переселенец, что я стараюсь вам предлагать места обязательно при воде, но не только для того, чтобы в трудные дни становления на новом месте вас выручала невеликая рыбка, как было со мною на острове Межник, а и для разнообразия жизни и отдыха в этой Рдейской Чисти. Хотя бы для того, чтобы ты со своей семьей и тихой песней мог покататься на лодочке по своему закатному озерку.

С Межником же получилось так, что однажды, после двух-трех статей Ильи Фонякова в “Литературке” в защиту моей изобретательской деятельности, мне пришлось бежать из Новгорода, и целый год я прожил на болоте, в первые весенние месяцы (пока не нарос огород) питаясь в основном окунями, ну и еще сморчками. Ставил в протоке между озерами Межник и Русское мережу, и рыба вваливалась в нее в изобилии. Вот бы какому-нибудь бобылю поселиться на Гормыльке, крошечном, в полсотки, островке при моем заколе. Кто-то будет заниматься на ближайших островах животноводством, кто-то землепашеством, может, тем и другим вместе (кто как пожелает), а ты снабжал бы их зиму и лето из не замерзающего, как Гольфстрим, ручья фосфором. Тот же остров Межник в получасе ходьбы от Гормыльки.

Дело в том, что озера Русское, Межник и Кокарево, расположенные в центре болотного Полистово-Ловатского массива (так официально именуется моя Рдейщина), находятся на самой высокой точке болота — на отметке в сто метров над уровнем Балтики, то есть ближе всего к солнцу в нашем Нечерноземье, а потому ягоды вокруг Гормыльки — морошка, брусника, черника — будут самые ранние, и если рыба тебя не сможет прокормить, то мой совет: добывай первые обменные товары через чернику. Суши ее на печи, сдавай за обрезом мхов в аптеки, но только умоляю тебя: не пользуйся в этом крае ягодным комбайном. Черника гибнет после того, как ты пройдешься по мхам этой грабительской железкой, через два года, клюква (недавно установил) через шесть-семь лет. Земля-то вокруг тебя теперь будет твоя, и болота вы поделите между собою, чтобы затем ревниво следить за разными разбойными временщиками-собирателями на собственной территории. Может даже, со временем, обогатившись, как в Канаде, займетесь клюквосеянием. Вот тут уж вам настоящие экологически обоснованные механизмы для сбора ягод непременно понадобятся. То есть начнете жить по принципу свободного рынка: на что на материке спрос, то и будете сеять в вашей маленькой, а позже и большой конфедерации.

По моим расчетам, в рдейском крае можно собирать 6 миллионов килограммов клюквы. Умножьте-ка эти тонны на СКВ! Грибы, мясо, масло, рыба (особенно, уверен, будет цениться с озера Полисть сушеная шемая — вкуснее забеленного сметаной и пропревшего в русской печи супца я не едал — и еще, естественно, пискуны — огромные, со ствол ружья, вьюны, что ловятся в металлические сетки-нороты в пронницах, протоках под болотными островами)! И, естественно, большие раки по 5 рублей штука. Их мы будем отправлять на материк “аннушками” или, как когда-то гусей наши предки, подстегивая прутиками, погоним по сырым мхам на Запад — вот тогда и заживем! При условии, конечно, чтобы раки вновь не попятились и чтобы ни у кого не было претензий к прошлым территориям. А то, например, по Тартускому мирному договору 1920 года Эстония сегодня требует передать ей мои любимые Печоры с монастырем...

А еще я лично не решил, какую мне нишу занять в рдейском крае: скорее всего стану все же сапожником, а не рыбаком или землепашцем. Буду бродить, как когда-то бродил с фотоаппаратом, по болотным жилым островам, но с сапожным инструментом — ремонтировать переселенцам обувку. Последнее время у меня очень качественная технология ремонта резиновой обуви получалась. Рыболову же края советую ставить изобку на Гормыльке. И еще прошу: будешь рубить домишко, заводить невеликий огородец при нем, не руби сосны вокруг себя и Межника — за южным обрезом его вод, в полукилометре от берега есть бор, вот там и возьми два десятка полноценных стволов. Уж как-нибудь стрелюй их зимой или займи коня в Ратче — деревеньке в пяти часах ходу от твоего пупыря. Там еще теплится жизнь и на “три дымка” имеется шесть полудиких лошадок. Так, на всякий случай держат их сельчане: вдруг заваруха какая начнется на Руси, а то, может, и вообще на всем земном шаре.

Ну а если ты рыбак “сурьезный”, то селись лучше на главном озере края — Полисто. Для этого нужно уже не тебе, а вам, тут земель свободных поболе, по железной дороге витебско-ленинградского направления доехать, но обязательно с байдаркой, до станции Сушево, далее на автобусе по асфальту до поселка торфяников Цевло и, спустив лодочку на воду, плыть по речке Цевелке к вышеуказанному озеру. Уже на десятом километре и почти при впадении реки в Полисто пойдут по правобережью, по речкам Плотница и Странница (недалеко от их впадения в Цевелку), острова. Особенно хорош и романтичен для жития остров Осинник на Страннице. Хотя я бы его переименовал в Корабельный, что ли. Он весь состоит из песка и строгих огромных сосен. Помню ночевки на нем. В палатке, потом в вытащенной из воды байдарке бесконечный ночной страх, и не оттого, что однажды утром я обнаружил недалеко от моего кострища медвежьи автографы, — что-то экстрасенсорное витало в воздухе.

Об этом кусочке землицы ты можешь порасспросить у Дуси и Васи Горавецких. Они-то и рассказали мне, что холмик не терпит одиночных поселян — ему подавай семейную фермерскую парочку. Оказывается, и острова на болоте имеют каждый свой характер.

До деревеньки Веряжа, где живут эти сельчане, всего час ходу от Осинника. У них ты сможешь даже купить молока и меду, а в дальнейшем разжиться и пчелиным роем — колоды у веряжцев старинные, из длинных долбленых бревен. Но главное, конечно, не грибы-ягоды и даже не рыба, они начальный этап бескредитного зацепа, а з е м л я и ваша с ней дружба. Но имейте в виду: жихари, о которых я пишу, — все люди пожилого возраста или мечтающие переселиться, как, например, санкт-петербургские горожане, к нам в Новгород или Псков, в более надежные места, крупные поселки типа Цевло, в этом случае вы всегда сможете купить за бесценок срубы домов. Это и к лучшему, ибо, повторяю, в деревнях, хотя и брошенных, селиться новоселам не советую даже после заверений Верховного Совета. Для вас в нашей системе подойдут только ничьи острова. Да и власть-то местная, беспартийная теперь, чихает на законы — нам это хорошо известно...

Да, чуть не забыл: еще за островом Осинник, но уже по левую сторону Странницы, двигаясь вверх по течению, в одном из заливчиков встретите вы изобку с полусгнившими сетями, такую таинственную и замшелую, нечто кержацко-староверское, что об этом шалаше ничего не знают даже супруги Горавецкие. В ней, может, на первое время и поселитесь...

Долина же Странницы на своем пути в рдейский край уходит в бескрайнее болото, и клюкву-веснянку я собираю прямо с лодки. Но в месте расположения острова она сужена. Поэтому, если вам захочется простора, советую зацепиться за западный берег Полисто. Там, где начинается река Полисть, севернее покинутой людьми деревни Шипово, приткнулся к самому берегу окруженный с тыла каналом и клюквенными болотами, покрытый шелковистой травой-муравой, с редкими сорокалетними березами, гектаров на 5 бугор по названию Брежний. То есть именно то, что надо однодворцу. Напротив него, на восточной стороне, стоят Полистовские Ручьи с аэродромчиком и магазином. Правда, не могу сказать, что можно будет купить у Зои. Ламповые стекла если.

Их завезли сюда еще после первой мировой войны, когда существовала дорога в эти края, и все каких-то царских, небьющихся. Нынешние завозы товаров нерегулярными “аннушками” очень и очень мизерны. Может, осенью вам и удастся мешок муки выпросить, но лучше надеяться на лодку и поселок Цевло, в котором последние годы установлены в магазине пока еще бесталонные хлебные дни. Передайте в таком случае от меня привет Саше и Вале Федотовым — шоферу и секретарю сельсовета.

А посему надейтесь в основном только на свою силу, ловкость, сметку и молите Бога, чтобы у власти подолее стоял кто-то один, в данном случае Ельцин. В любой переходный период обществу нужна стабильность, и меня, например, радует запущенная Гайдаром рыночная машина.

Но продолжаю. Надейтесь на мережи, которые вы будете ставить в камышах у подножья бугра, а свет добудете ветряком, видел однажды такой: из двух надрубленных и поставленных друг на друга бочек; на грибы и ягоды — не только клюквой богат берег, но и чернично-брусничные заросли будут окружать ваше пристанище сплошными коврами. Да и орехи, малина, земляника не редкость в крае. А на Полести, как и на канале, — раки. Вадим, мой сын, не даст соврать. Он теперь, оставив позади черные армейские будни, снова бредит болотом — вспоминает, как мы с ним еще в его детстве ловили их недалеко от бугра, чтоб тут же в кипящем котелке превратить в редкий деликатес. Ну а картошку купите в деревнях — ее нарастает по восточному берегу озера столько, что весною лишки жители выбрасывают на улицу для “украшения” дорог. Говорят, последнее время они освоили самодельные дрожжи и картофель уже не выбрасывают. Но это только слухи — сами в этом вопросе, пожив какое-то время, разберетесь.

Дело в том, что, кроме лопаты, кос, топора, как я уже говорил, надо брать с собою сетку, а лучше изучить ее плетение, но... всегда у нас всюду “но”, и в рдейский край могут нагрянуть инспектора, а “плату” вы еще не освоите, а потому, по своему опыту, даю вам совет.

В тот год я жил на острове Горки Новгородские, под самым городом, в землянке, а мой зять Вова Аксаков (он родом из бесхлебного рабочего поселка Пролетарий) учил меня браконьерству. Для этого вбивайте колья в дно водоема так, чтобы они скрывались под воду, и по мере спада уровня реки вколачивайте и вколачивайте их далее к центру земли. Если же они упрутся в какие-нибудь там граниты, подпилите их ножовкой. А чтобы пеньки не белели, не выдавали своего местоположения бюрократу (инспектора в основном из отставных замполитов), крепите к торцам по пластинке коры или маскируйте их водорослями и тиной. То есть советую вам некоторое время продолжать в чем-то убогую и серую жизнь материка. Не сразу дело делается, не сразу вы обзаведетесь рацией. Будут отбирать у вас размаскированную сеть сегодня — отдайте ее, не сопротивляйтесь, плетите и плетите новые сети. В дальнейшем же сейте для этих целей коноплю и лен. Нет, лучше один лен, помните о светлом будущем нашей Республики имени Кострова. Я не буду возражать, чтобы вы ее так назвали, но только после моей смерти, и что-то (для воспитания и перевоспитания трудящихся островного объединения), перевирая и нещадно приспосабливая, цитировали из моих обширных опусов. Я же со своей стороны обещаю быть координатором, откликаться на ваши запросы, распределять навечно среди желающих поселиться в Полистовье острова, отмечая занятые вами пупыри галочкой. Только хотелось бы, чтобы, как когда-то протестанты-индивидуалисты-трудолюбцы в Америку, в рдейский край переселились бы подобные люди — энергичные, деловые, сильные, напрочь лишенные рабской покорности, чтоб сделать его рдейским раем.

Но продолжаю о моем Полистовье. По реке Полисти, что начинается на нашей болотной возвышенности, полноводной и плавной, увидите уходящий вдаль и прямой, как самолетный след в небе, канал. В начале его на мысочке стоит удивительный соломенный то ли домик, то ли шалаш. Изучите обязательно его толстые сенные стены меж рядами вбитых в землю кольев и такую же пухлую крышу — вдруг вам придется очутиться в экстремальных условиях. Особенно умилила меня печка из жестяного ведра, труба, связанная из разнокалиберных консервных банок и пропущенная для несоприкосновения с сухой травой через глиняный блин с тележное колесо. Кто строил это пристанище? Бомжи? Одинокий рыбачок? Бесприютная семья беженцев? Всем рдейский край готов предоставить убежище.

Канал же, Шиповский, огромными стволами черного леса — ольхой и осиной — почти смыкается в верхах, и в тихих водах его удивленные щуки, ворочаясь под килем вашей байдарки, неохотно уступают первопроходцу путь. Вряд ли по нему когда-то плавали туристы: он через двенадцать — пятнадцать километров (немного не дотянув до речки, впадающей в озеро Деревянец) кончается. По рассказам старожилов, по каналу, еще до быстрых колес, предполагалось освоить через Ашевку, Сороть и Великую путь из Новгорода в Псков, а если быть стратегичнее — путь из наших новгородских варяг в их прибалтийские.

А ведь наступит, дорогие поселенцы, такое время, и скоро наступит, что придется полистовчанину вернуться к речным путям, и дело не только в энергетическом кризисе: не вечно же вы будете жить замкнуто, обустроитесь, поднимете экономику, чтобы вновь глянуть на мир Божий. И тогда, господа, воды Полистовья будут к вашим услугам. Например, по Хлавице вы поплывете на юг, чтоб через Западную Двину в Днепр и далее в “греки”; по Полисти и Порусье (на север) захочется вам попасть в Вологодскую губернию и далее в Архангельск и Норвегию — пожалуйста, в вашем распоряжении речка Шульга, вы же из свободного рдейского края. В Персию — тоже можно пробраться через Ильмень и Мету. Через Ладогу в затопленный Санкт-Петербург, чтобы ночевать в маковках его церквей, словно это новоклязьминское водохранилище...

Порой выйдешь на берег Волхова в весенние мартовские дни, смотришь, как особенно стремительно прибывает вода в реке, какие-то ураганы, ранее невиданные, возникают окрест — и в голове другие мысли: все эти стенания о гибели старинных домов, срочном, безотлагательном восстановлении храмов, споры Петросовета с мэрией, критика дамбы и так далее и тому подобное — все это детская игра в сравнении с надвигающейся катастрофой на Петроград-Ленинград и другие прибрежные скопища мира (кстати, в Америке уже перестали застраивать криминогенные берега); и только рдейский край — пупырь всего Нечерноземья, с которого на все четыре стороны света скатываются реки, не устану всем это сообщать, и есть та земля обетованная, тот Ноев ковчег, что даст нам возможность уцелеть и продолжить дело восстановления жизни на земле...

Но продолжаю свой путь по Полисти. Минуя две деревеньки — Ухошино и Борки, аэродромчик меж ними, где избушка аэропорта притулилась к самой воде, то есть псковичам через Бежаницы (Сущево) выгоднее добираться в эти места самолетом, вы попадете в Новгородскую область, в деревню Глодовскую, где отсутствует электричество. Поэтому ламповые стекла “от Зои” (так и надо говорить — “от Зои”) в селении очень ценятся. И вообще жизнь рдейского края основана не на рублях, а на фразе: “Простой продукт (по-современному бартер) имеешь?” Даже клюквенные отношения конкурентов-коопторговцев (граница областей) основаны на обмене. Все, что вы закажете летом, они привезут вам зимой. От дубленок до сахара, муки и бочонка атлантической сельди. Ну а если какое-то количество пудов денег вам понадобится, чтобы приобрести механизацию, живите по принципу: ни в коей мере не попадать в кабалу системе — часть клюквы припрячьте для индивидуальных оптовиков, они к вам приедут зимой и оценят ваши осенние труды соответственно, и трактор или танк (кругом же кипит, беснуется конверсия!) будет в вашем распоряжении.

А где еще я бы рекомендовал моим подопечным пристать к берегу — конечно, в “Америке”. Так называют довоенный американский вагончик, настолько давно оставленный иностранными специалистами, что он весь вокруг себя пророс шестидесятилетними елями и его уже никому не сдвинуть с места. Как разыскать его, вам скажут глодовцы, подобревшие после этого подарка, да и я могу дополнить розыск сведениями — вдруг и Глодовская покинута человеком. Главный ориентир “Америки” — деревня Вороново, она в километре от вагончика.

...Вспомнил еще одно отличное ничейное место на Полисти. Не доплывая пяти минут до вагончика, по правую руку увидите озерцо, скорее пруд с протокой, и огромные дубы. Мне рассказывали, что еще доаракчеевские жители, нуждаясь в красоте, сговорились не трогать этот остров, чтоб превратить его в парк. Уж не знаю, как вы поступите, я же, поставив в нем вигвам (может, постройка еще сохранилась), жил здесь целую неделю. А теперь вот иногда глянешь на фотографию, на тихую воду с перевернутыми байдаркой и деревьями в ней — остается только вздыхать. Как нам не повезло... Как нам не повезло...

От вигвама, от “Америки” до новгородского автобуса, до Карабинца (Переезда) три часа плава по спокойной воде, в одном месте только надо будет преодолеть Серболовские буры — и вы сможете сообщаться с внешним миром через Новгородчину. Тем более в Карабинце можно будет купить вам спички и соль. Но в то же время, помня о возможном дальнейшем нашем обнищании, учитесь работать с трутом и огнивом, ищите соленые источники на болоте — старорусские земли всегда славились солью, — а вместо сахара осваивайте мед. В Воронове в домике с балконом на чердаке лежала прялка, при Домше когда-то, по рассказам старожилов, работал на сыром железе кузнец — то есть не очень-то верьте в сегодняшнюю игру по разоружению тех и наших правителей. Придет к власти какой-нибудь новый “великий гражданин” с трубкой (как все шатко у нас!) — и снова начнутся “ястребиные гонки”...

К счастью, сфагнумы — отличные адсорбаторы разной дряни, пыли, окислов, углеродов, поглотители расползающихся по стране рентгенов, температур, а потому и парниковый эффект и грязевые потоки вам на болоте не страшны. По поводу же Серболовских буров, то есть порогов в Полистовье, хочу сказать, что их на рдейской Полисти всего два. Далее река выйдет из болота и потечет вниз до Ильменя с перепадами через десятки бывших водяных мельниц.

О том, как я преодолевал их в 1986 году на байдарке, я уже писал в сборнике “На древней земле” (Лениздат. 1989). Нынче только черные сваи да сливы остались от них, но возродить мельницы, чтобы вода колыхала по крайней мере хотя бы по два постава, думаю, можно будет. Но еще лучше наставить в рдейском крае на маленьких, величиною с пару соток, и открытых всем розам ветров островках крылатых мельниц. Увы, в стране, как сообщает нам ТАСС, их, действующих в Брянской области при деревне Ильино, всего одна штука, а потому зазвать старого мельника Карева для обмена опытом потребуется немедленно.

Ну и, кроме того, в том водяном или ветровом случае перед вами налицо вращающийся вал, то есть умелец сможет снять с него крутящий момент и для других разных целей. Например, для веретен по изготовлению тончайших кружев, если выращивать, как вспоминают деды, лен под хворостом, чтоб не матерел. Помните:

“Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что сыпется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет”.

И вообще в предвидении энергетических кризисов сажайте на вал хоть токарный патрон, чтоб точить пилястры для своих крылечек, или ходовой винт из того же дуба для давильного агрегата, лен же — это не только волокно, а и масло. Да и кирпич из глины — основа многих поделок — тоже любит формообразования с позиции силы. Мало ли для чего вам понадобится облегчающая ваш труд экологически чистая энергия воды и ветра. Наверное, в первую очередь для того, чтобы появилось у вас окошечко свободного времени для размышления обо всем, для песен за столом, для разговоров о возвышенном с соседом. Вы же будете селиться не близко, но и не далеко, на бросок камня от него, как это сделал Христос в Гефсиманском саду, удалясь для раздумий от своих сподвижников, но чтобы в случае опасности можно было прийти на помощь друг другу.

Теперь о восточной части болота, куда можно попасть только через Старую Руссу или, если мчаться до края по Рижскому шоссе, помнить о Холме и станции Локня. Главным в этих местах, конечно, будет Рдейский монастырь — еще вполне прочная коробка из кирпича-плинфы, которую определенной группе людей можно восстановить. Рдейская обитель (первое упоминание в летописях — 1666 год), рдейский край, Рдейское озеро — топонимическая цепочка, до которой можно добраться с разных точек асфальта Русса — Холм — Подберезье, деревень Наволок, Жемчугово, Чекуново, Пустыньки и главным образом Новичков, откуда ближе всего до этих земель. Внутри же монастыря советую для поселения выбрать не алтарь, где пастухи и туристы жгут костры, а келью Голубушки, конечно, придется убрать костыли, вбитые в стену, на которых партизаны когда-то распяли блаженную монашенку.

Однако продолжаю по теме. Прежде чем обосноваться в монастыре, вы, презрев шипение сотен змей в подвале, чтобы их изгнать, разложите в нем костер, а на черепа, что будут глазеть на вас изо всех углов, не обращайте внимания. В последние годы — годы вырождения человека, да, наверное, и не только нашего, — появились в округе гробокопатели. Они без смущения и угрызений совести в резиновых перчатках роются в могилах своих дедов, а их обобранные черепа разбрасывают по подвалам.

Порой кажется, что весь земной шарик катится куда-то не туда; 400 АЭС щетинятся на его поверхности, и появись любые террористы регионально-местечкового уровня или мировых кланов, а то и обиженный на весь мир летчик (жена, к примеру, изменила или с жильем неувязки) врежется в станцию — и весь мир может превратиться в мутантов. И все из-за топлива, которого с каждым годом подавай ненасытному, обезумевшему прогрессу все больше и больше. Видите ли, сиять ночными огнями должны игорный Лас-Вегас или дорогая моя Москва.

Правда, ученые всего мира меня успокаивают: мол, скоро с помощью “томагавков” они внедрят термоядерную энергию — термояд на их жаргоне. И тогда тяжелого водорода, извлеченного только из одной миргородской лужи, будет достаточно, чтобы получить количество калорий, эквивалентных десяткам тонн нефтепродуктов. И вы знаете, дорогой читатель, может статься, что физики своего добьются. Но никто не задумывается (в рдейском крае все будет наоборот), что же произойдет с той вечной гоголевской лужей, если она лишится когда-то кем-то (Богом ли, природой, космосом?) заложенных и запрограммированных в ней составных частей. В том числе дейтерия и трития. “Ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?”

Может даже, я не прав с клюквой, когда писал, что если разживусь валютой на болоте, то обязательно вторгнусь в природу через канадское искусственное клюквосеяние. Наверное, все-таки правильнее оградить заповедник колючей проволокой и впустить в него количество жихарей, способное прокормиться естественными богатствами Моховщины и осторожным, почти первобытным, без минералки, хлебопашеством.

Только через такое согласие с природой и видится мне выход. А потому в моем Полистовье даже мельницы будут работать во благо — их всего-то и потребуется десятка полтора.

Ну ладно, хватит фантазировать, господин Костров, вдруг прерывает меня читатель, ведите-ка лучше меня в келью Голубушки.

Но для этого вам придется пересечь огромную церковную залу. Потолок ее теряется где-то в сумеречных верхах, за мраморным осыпающимся иконостасом гукают таинственно голуби, на фреске среди апостолов сидит, задумавшись, Христос. Какой-то товарищ, упражняясь в стрельбе по неподвижной мишени, всадил в его лоб жакан, три вмятины поменьше роятся около сердца, и покачивается на огромной люстровой цепи в центре купола, поскрипывая костями, скелет. Про него рассказывают разные легенды: мол, это тракторист еще в далекие времена завязил трактор в болотах, кстати, труба выхлопная “ЧТЗ” до сих пор еще видна за холмом. Другая байка: два пьянчужки-охотника, те, что стреляли в Христа, заспорили у костра в алтаре, есть ли на свете Бог, матюгались на его счет, вдруг налетел ураган-смерч в выбитые окна, цепь качнулась да и зацепила люстровым крюком за новую рубаху одного спорщика (у нас как раз только-только начиналась борьба — “советское — значит, отличное”), сдернуло его с алтаря, закачало до смерти “чертову кожу”, а второго двинуло по кумполу сорвавшимся ни с того ни с сего с потолка кирпичом. Я не очень-то поверил легенде, но как-то порылся в сенной алтарной трухе, оранжево засветилась берцовая кость, плюсна загремела, рассыпаясь, так что судите сами. И вообще монастырь очень сенсорен. Спокойно могут спать в нем ночами разве что люди с чистой совестью.

Ну а о покровителе обители Афанасьюшке, могилу которого периодически в прошлые годы разрывали по линии борьбы с “мракобесием” холмские комсомольцы, и о случае с писателем Юрием Казаковым над этой могилой хочу рассказать вам поподробнее.

Помнится, идти по глубокой моховой дорожке от Наволока было трудно. Шли мы хмурые, молчаливые, тогда еще болотоступов у нас не было, растягиваясь, чтоб отводимыми ветками не стегать друг друга. К вечеру блеснула наконец водная гладь. Я всегда шепчу про себя несколько слов привета любимому Рдейскому озеру. Берега его высоки и надежны, как только выходишь на них, тотчас сбрасываешь резиновые сапоги, садишься на подстилку из хвои, прислонившись спиной к сосне, опускаешь ноги в воду.

Но мои друзья, усталые, измученные переходом, почему-то не разделили моего восторга клонящимися над озером соснами, решетками Рдейского монастыря вдали на песчаном полуострове, привалом. Наконец Юра, посидев немного и не снимая сапог, вдруг заявил, что палатку здесь ставить не будем — он хочет ночевать в изобке, о которой я столько писал. “Но до нее еще шесть километров, — возразил я ему. — Чем здесь плохо: сухо, дров сколько хочешь, а красотища какая вокруг!”

В рдейский край я люблю приходить, когда садится солнце. Садилось оно и в этот раз, красное и усталое, в заозерную елочную дребедень. Так не хотелось идти дальше. Но Дима и Лида (чертовы подголоски!) поддержали Юру, мы пошли.

Последние годы что-то часто стали появляться над Нечерноземьем локальные полосовые ураганы. Не оставили они без внимания и эти места: береговая тропинка была перегорожена еще не успевшими перегнить стволами, и мы то и дело, выбиваясь из ритма движения, через них перелезали.

Монастырь издали, с края озера, по мере нашего продвижения к полуострову появлялся из-за деревьев своими пустыми решетками все реже и реже. Наконец солнце завалилось за противоположный берег. И чем ближе мы в сумерках подходили к обители, тем яснее и яснее оформлялись в ушах сначала непонятные звуки, скрежетание внутри нее, потом “бом-бом”, потянуло легким ветерком — билось где-то железо о железо. Поздним вечером продираться через огромный заброшенный монастырский сад не хотелось, да еще эти неприятные звуки — мы продолжали идти теперь уже по песчаному полуострову, огибая монастырские строения. “Куда ты меня завел? Да это же гнусный край, — вдруг сказал Юра, — даже комары не кусают!” Он, уставший до предела, уже не знал, к чему бы придраться. В своих новеллах я писал о том, что “Тайгу” брать в Чисть необязательно, и Казаков знал об этом. Ну а спутники его радостно и слаженно каноном запели: “Гнусный край, гнусный край... даже комары не кусают. Да-да-да...”

И вдруг Дима, словно ему вбили в рот кочерыжку, резко замолк. Лида еще продолжала дакать, а Дима, сбросив рюкзак, лихорадочно рылся в нем, включил фонарик (на нас со всех углов леса уже наступала тьма) и стал писать в блокнотике:

“...даже комары не кусают... я потерял голос”, — преданный и верный поклонник Юрия Павловича Казакова. За ними Юра был как за каменной стеной.

Если бы знать! Но тогда еще и я не знал о всех странностях и легендах рдейского края. Это позже, когда водил в эти места одного ленинградского писателя, то на всякий случай предупредил его, чтоб он был вежлив и тих в полистовских болотах. И особенно при виде всяких могил, а то мало ли что... Считалось, что все это шутки Афанасия — местного святого, захороненного в прошлые времена у стен Рдейской обители. Ее с 1927 года, с момента закрытия женского монастыря, постоянно тревожили, как я уже говорил, районные атеисты, в основном в начале мая разрывали его могилу. Но упрямые старушки, словно их не убывало, на Троицу сбегались в обитель и все приводили в порядок. Порой даже неясно были, кто же в конце концов победит. А в 1989 году, сообщили мне, уже комсомольцы, разделившись на две фракции, стали враждовать над захоронением. Была повреждена могила и в том, 1975 году, и рассерженный Афанасий легким туманцем будто бы бродил где-то в озерных далях, разными способами наказывая скептиков и маловеров.

Тогда же этот случай не насторожил моих спутников. “Он и раньше терял голос от временной усталости”, — беспечно сказала Лида и вдруг схватилась за сердце, за ней тяжело задышал и Казаков... А дальше в моей памяти стоит такая сцена — помнить ее буду вечно: силуэт Юрия Павловича по колено в багульнике, запрокинув “три звездочки”, глотает и глотает коньяк, и видно на фоне темно-синего неба, набитого уже настоящими звездами, как неудержимо ползет вниз черный уровень жидкости (на всякий пожарный случай у меня была припрятана бутылка), а Дима отпаивает Лиду валерьянкой. “Эгоист!” — хочется крикнуть мне, но я сдерживаюсь, молчу — это же Юрий Казаков, которому приходят письма: “СССР, писателю Казакову”. Сегодня он временно забыт, но “доживем до понедельника”, схлынет вся эта публицистическая пена, и завтра людям снова понадобится настоящее искусство.

Потом был привал: “огнь дымистый” и чай душистый, — а наутро мы решили сходить в монастырь. У меня есть фотография: мои ведомые, опустив головы, бродят внутри здания. Чего только не было написано со времен закрытия монастыря на стенах!

Насмотревшись на остатки великолепного алтаря, взяв себе на память по лепесточку от мраморных роз, мы вышли на свет божий, и я повел своих спутников к могиле Афанасия. Как всегда, она была нарушена, а главное — исчез искусно выкованный древними кузнецами крест. И тогда Юрий Павлович предложил вкопать его снова. “Да где же он?” — “В келье Голубушки, вы что, не заметили?” Казаков вроде ходил рассеянно, молчаливо, но все замечал своими близорукими выпуклыми гляделками. “Да нет лопаты, — опять заленился я, — чем же вкапывать будем?” Дима не мог говорить, у Лиды вновь защемило сердце, и тут опять (хотите — верьте, хотите — нет) в дело вмешалась тень Афанасия. Никакой лопаты, прислоненной к дубу, росшему рядом с могилкой, не было, только Юрино ружье опиралось на ствол, и вдруг рядом оказалась отличная штыковая лопата с отполированной ручкой. И мы вырыли ею глубокую яму, приволокли из кельи крест. Казаков в его переплетения вставил поперек несколько арматурин и, забутив яму кирпичом, так крепко его установил, что как ни приедешь в край, а он стоит и стоит...

Ну а с Димой произошло новое чудо. Вот он на фотографии, положив руку на вкопанный крест, остекленев лицом и выпучив глаза, бормочет одну и ту же фразу:

“Юрка, Юрка — кожаная тужурка”, — добирает то, что должен был вчера высказать у костра: стихи Вознесенского, посвященные “пруту Юре”.

Короче: мы сделали доброе дело, и святой возвратил голос орловскому поэту Дмитрию Павловичу Порушкову. Край же словно повернулся к нам передом: из чащоб на тропу полез белый гриб, со спиннингов срывались громкие окуни, утки впереди нас взлетали в таком изобилии, что писатель поминутно вскидывал ружье... и после выстрелов мы долго ждали падения дичи к нашим ногам. Поляны черники, гоноболи, брусники (на лесоповалах — малины) сменяли друг друга. Только подумаешь: “Нет картошки” — как у кем-то оставленного кострища, пожалуйста, лежит горка.

Потом Юрия Павловича не стало, но как, бывало, ни придешь в край, а крест, вкопанный его усилиями, все стоит и стоит. И вдруг его в конце концов кто-то расколотил. Позже скорее всего те же троицкие старушки наняли трактор и поставили на могиле мраморное распятие, но и его разломал наш российский нехристь и даже в назидание своей неутомимой деятельности тут же и орудие своего “труда” — кувалду — оставил. Правда, нижняя часть креста с горельефом сохранилась, ее до поры не трогают, вероятно, люмпены переключились на сегодняшних вождей. И еще помню: Юрий Павлович рассказывал нам тогда про Василь Василича Розанова, его (к счастью, он умер в 1919 году) не успели транспортировать, как Булгаковых — Бердяевых, за три моря. Так вот, Розанову прихожанами, как и Афанасию, был тоже поставлен уже не кованый — литой крест. Но рядом в церкви скоро сделали мастерскую для слепых, и они каждый раз, идя на работы, натыкались на него, а потому взяли и разбили хрупкий белый чугун на кусочки. Слепые же, что с них взять! К счастью для человечества, недавно на их горизонте появился Святослав Федоров и, как ни мешает ему депутатский корпус и другие антирыночники, многим из нас возвращает зрение. Ну а из Рдейского озера, на котором стоит монастырь, вытекает река Редья; кто только ее не захламлял, не запружал, в Поддорье, райцентре, однажды полностью завалили грязью, но только остановились и облегченно вздохнули, как она снова потекла к светлому Ильмень-озеру. Вот так, а не иначе!

Возвращаюсь снова в те дни. Если вы захотите забелить настенные граффити, может, кроме только одной надписи: “Полюби эту вечность болот: никогда не иссякнет их мощь”, вам придется с ломом-прощупывателем в руке сделать на юг от могилки сто тридцать маленьких шажков, чтобы наткнуться на доски ямы, где когда-то (еще до крепостного права) заложена была на гашение известь.

“Все медленно, не спеша должно происходить в этом мире, тогда толк будет”, — внушал мне бывший пономарь здешних мест Иван Иванович Грозный, антипод организатора первых органов госбезопасности на Руси. Он и рассказал мне о тайнике.

Теперь про крышу монастыря. На нее ведет бесконечная, опасно вибрирующая, из корабельных сосен лестница. Когда-то при обители существовало четыре деревни — Кокачево, Остров, Шапково и Высокое, а лестницу поставили недавние исследователи торфяного слоя, чтоб дать рекомендации нам о возможности его сдирания с поверхности земли, а заодно для себя ободрать и позолоченный купол обители. Но ничего из микронного сусального золота при переплавке у них не вышло, и тогда они водрузили, тоже расколотив центральный крест на куполе, красное знамя. Вскоре его разорвало ветром, и не стало ни креста, ни флага. А еще на центральном куполе красуется с грецкий орех малина и черная, блестящая, как глаза моей любимой Долиной, черника.

...И предпоследнее в моих опусах — для защиты своего края вам все-таки придется послать одного парня от 10 — 15 дворов в дружину имени Соловья-разбойника. Пусть хотя бы символически он защищает свою родину от разных внешних скуратовцев-спецназовцев. Другой сын пусть окончит агрономические курсы, говорят, в Литве уже есть техникум по выпуску фермеров широкого профиля. Именно широкого, потому что в этом крае крестьянину придется все делать самому: ремонтировать технику, токарить, пахать-сеять-убирать, налаживать передачи “России” или “Голоса Америки”. Дочкам же советую учиться на фельдшериц или учительниц, а главное, чтоб поскорей и побольше рожали детишек. Крестить же вы их будете в православной церкви при Рдейском монастыре. Кому-то понадобится мечеть там, синагога, католический или протестантский храм, духоборам-беспоповцам из Сальских степей просто бревенчатый дом (и может, я к ним, а не к мусульманам примкну, я же в поиске — к кому притулиться после коммунистической пустоты, может, даже к дырникам, они обращаются к Богу непосредственно через дыру в потолке в Печорском районе Псковщины). Главное, для этих целей есть не только лес, но и глина, и полуразрушенные кирпичные плинфовые заводики при Рдейской обители.

И, конечно, автоматически, как только окрепнет экономика края, сами собой появятся на болоте сказители и песенники, художники по росписи печей и фресок, резчики наличников и так далее... То есть красота и искусство войдут в ваше сознание сами собою, без нищенских, остаточных вливаний в культуру. Один только вид с вершины монастыря, просторы, раскинувшиеся окрест (синие озера, острова как уснувшие ежики, стальные ленты извивающихся рек и речушек, и все это на темно-зеленой замше болот), подтолкнут вас к различным выражениям вашей души, и, может, какой-нибудь новоявленный болотный Микеланджело вспомнит про камень в пол-избы. А может быть, случится и несколько иначе: сначала качественно освоим обжиг горшков, наварим, наедимся баранины, а потом уж будем обжигать разные свистульки и статуэтки.

Писаки же несчастные, графоманы, словом, кто-то из нас, а скорее всего наши внуки, примутся и за эпос о судьбинах Рдейской Чисти. Про то, как жили в Полистовье при князьях и царях, про войну 1612 с ляхами и шведами, про святых Афанасьюшку и Василия, а главное — пусть опишут весь XX обыкновенный век, наше существование при генсеках, не забыв, конечно, и одного из жихарей здешних мест, Кострова Марка Леонидовича. И обязательно на глиняных табличках!

Но хватит теребить эту частнособственническую тему — не все же среди вас захотят такой беспокойно-фанатической жизни на первых порах, найдутся и люди, которые будут просто мечтать о выращивании бычков для города, некоем семейном подряде, полупреданные полуколхозно-общинному существованию, я же еще в начале повествования говорил о множественности мнений и поступков — только на этом и может держаться рдейский рай. Для таких граждан я припас Груховку — остров площадью в 4200 гектаров. На нем до революции, да и после, жили 200 семейств, каждое имело до 10 коров. Немцы, приглашенные Екатериной Великой, конники Буденного, латыши, татары, другие народности, во времена нэпа еще более окрепнув, снабжали маслом и мясом не только Холм, но и Старую Руссу и Новгород. Второй Украиной был прозван остров сельчанами.

Увы, теперь там только травы и травы. Идешь лугами — в одном месте свечками стоит ятрышник, другой луг — белопенная таволга, розовый иван-чай сменяет желтый козлобородник. Растения, объединившись в сообществе и не мешая друг другу жить, поделили брошенную землю, мы же, человеки, оказались на это не способны.

Когда-то косили Груховку, но последнее время только в восточной части ее стрекочут косилки, хотя остров всего в трех километрах от асфальта, от Пустынек, и в сухие лета туда можно пробиться трактором. Вы же, уверен, набравшись сил, легко восстановите порушенную техникой дорогу — она же теперь будет в а ш а. И тогда советую обратить внимание на любопытнейшую вещь — газификацию Груховки. Еще нигде в мире и упоминания об этом способе освещения и кухонного использования не было, а на острове уже из газового болотного кармана при озере Большое Кожмино (бывшее Городецкое) дотошные немцы провели в становище свой трубопровод и пользовались метаном безо всяких ограничений. Жаль, что я еще не президент рдейского края, а то бы послал Литве несколько бочек этого волшебного топлива, а они мне в ответ на время семейную бригаду мелиораторов — только они, слышал, пунктуально и издавна умеют вести уклоны.

Еще можно достичь Груховки и по узкоколейке. Не доезжая до Холма, от дышащего на ладан леспромхоза Чекуново пойдет в глубь болот ржавеющая железка и снова появится, описав внутри края огромную дугу, где-то за городком, у поселка Сопки. Вы в этом случае поступайте так, как делают осенью одни пришлые добытчики клюквы: они привозят в рюкзаках колесики и угольники, чтобы, собрав из них мини-дрезиночку, громыхать по Моховщине как ветер. Говорят, они даже проложили на деревянных поленьях одну рельсину куда-то в сторону от главного пути уже для велосипеда, и представляете, их действия остались безнаказанными — настолько дик и заброшен сегодняшний рдейский край! Даже часовые стрелки жители не переставляют согласно указаниям центра, а живут своими законами, и никто их не тревожит. Это еще раз говорит в пользу вашего переселения на болото.

Кстати, такие люди уже на нем появились. Из Великих Лук переехал с семьей в Ратчу слесарь Олег Сприбыль. Домшу занял гонец из Пушкина Борис Коказ, а до него там жил, но не прижился некто Малявкин из села Красного. Наиболее же упорным из них оказался Петя Горбунов из Юрьенок — это уже Тверская губерния. Вот уже более десяти лет живет он с Валей в этих местах. На сорок девятом году жизни после бесконечных ссор с женой он наконец решился — встал из-за стола, закинул рюкзак за спину, пошагал по Лиговке в сторону Московского вокзала. Три месяца жил на острове Лебединец, собирал клюкву. На заработанные деньги купил дом, развелся с супружницей (детей у них не было) и по пути в деревеньку клеил на маленьких станциях бумажки — “ищу жену”... На приглашение откликнулись три женщины — Петя выбрал ту, которая сделала в письме больше ошибок.

Но в основном, конечно, Полистовье — пустующая земля. Особенно мне, бродяге, хочется пожить уже не на Межнике, а на Старице, в чудесном, по слухам, местечке. Исходил массив вдоль и поперек, но так и не побывал, сил не хватило добраться до Червячка, так еще зовут ту Старицу, точнее, отрезок Порусьи, вдруг на два километра выходящий из-подо мхов за песчаным островом Крыман.

И знаю об этом из специальной литературы, например из книги И. Д. Богдановской, слышал и от сведущих, побывавших там людей про сказочную, буквально набитую испуганными лещами и судаками извилистую протоку. Якобы рыба, поднимающаяся с Ильменя по Порусье, чтобы достичь Русского озера, далее должна нырнуть в подмоховую трубу (по-местному — глухую речку) длиною в десять километров. Но первопроходцы побаиваются черного туннеля, мол, что там их ждет, на озере, и потому скапливаются на Червячке. За рыбой же слетается на Старицу всякая водоплавающая дичь, ну а берега у реки в высоких сосновых лесах, где, естественно, ожидает вас не тронутый человеком разного сорта гриб, томится никем не обобранная черника, а отойдете чуть подалее (особенно по левому берегу протоки) — белопенно, словно снег выпал, а позже, в июле, зажелтеет маслянисто морошка.

А далее Ивонна Донатовна Богдановская сообщает нечто интересное про разные островерхие песчаные буфы, в том числе про Крыман и Соколиную Бабочку — острова, недалекие от Червячка, — мол, возвышаясь одиноко среди болотной равнины, они производят сильное впечатление, и неудивительно, что с ними связаны многие легенды, главным образом о зарытых кладах. Вершины их обычно изрыты глубокими ямами, выкопанными искателями этих кладов.

Мне же не до находок, пусть “конвертируемую” валюту ищет молодежь, мне бы пробраться в эту тишь и пожить внутри нее без телевизоров и радиоприемников, споров между собою различных “спонсоров” целое лето, а может, и часть осени, а может, и годы, вырыть в сухих берегах землянку, питаться рыбой, грибами, ягодами и, испытав блесенку по перволедью, только тогда выйти на материк: здравствуйте! А в метрополии, глядишь, и нет никого — лишь черные, обуглившиеся обрубки леса стоят и ветер разносит обрывки прокламаций. Не дай Бог, не дай Бог, если это случится...

В нынешнем же году, в августе, собирается дойти до эльдорадо москвич Ярослав Всеволодович Михайлов с сыном Ваней. Может, кто из читателей согласится составить ему компанию? Михайлов, как он сообщил мне в письме (кстати, клюква в январе этого года стоила в Москве 800 рублей килограмм), думает начать поход со стороны Рдейского озера. Поэтому всем, кого заинтересует его путешествие, кто захочет составить ему компанию, я (с его ведома) сообщаю московский телефон Ярослава: 395-15-33.

Глядишь, за московскими энтузиастами потянутся и другие в наш благословенный рдейский край. И чем дружнее общими силами станем мы обживать Полистовье, тем быстрее превратим его в место для жизни своей, своих детей и внуков. А значит, и уцелеем, не пропадем в наше смутное время...

В БЛИЖАЙШИХ НОМЕРАХ

“НОВЫЙ МИР” ПРЕДПОЛАГАЕТ ОПУБЛИКОВАТЬ:

АЛЛА ЛАТЫНИНА

“Патент на благородство”: выдаст ли его литература капиталу?

Наш взгляд на русскую историю сегодня окрашен чертами ретроспективного утопизма. Отвергнув социалистическое настоящее ради вожделенного демократического будущего, мы разглядели ростки его в прошлом, возложив вину за октябрьский переворот не только на большевиков, не только на всю оппозиционную интеллигенцию, но и на литературу, в течение века атаковавшую все устои общества. Не отсюда ли радикальный вывод: литература либо должна отказаться от нравственного учительства и сделаться игрой, либо стать описанием мира, приняв действительный порядок как данность и сменив гнев на милость в отношении к капиталу, богатству, предпринимательству и предпринимателю.

Сетованиями на то, что русская литература оболгала купца, промышленника, богатого мужика, предпринимателя, полна современная пресса; автор статьи и сама внесла сюда некоторую лепту. Почему, однако, всматриваясь в историю, современный писатель (Солженицын) хочет разглядеть в фигуре энергичного разбогатевшего мужика не “кровопийцу” и “мироеда”, а выражение национальной энергии, направленной на созидание, в то время как для Достоевского и Толстого, Успенского и Гаршина, Чехова и Бунина приобретение богатства всегда сопряжено с моральными потерями? Не в том ли дело, что они видели перед собой “реальную натуру” и их взгляд был лишен черт ретроспективного утопизма, который заставляет нас искать в прошлом альтернативные варианты развития?

Современный художник, вглядываясь в окружающий его мир, пришедший на смену коммунистическому, вряд ли сделает шаг навстречу новым хозяевам мира. Литература по самой своей природе меняет местами иерархию житейских ценностей. Героем здесь оказывается не преуспевший, а неудачник, не победитель, а побежденный.

Можно ли ожидать появления романов, “воспевающих” богача и предпринимателя в настоящем, подобно тому как воспела его современная передовая публицистика? Это, думаю, исключено. Полной гармонии художника и общества не предвидится; на наших российских льдинах не расцветет лавр, которым художник увенчал бы “победителя жизни”.