Живой не должен видеть ад,
чтоб не лишиться вмиг рассудка,
чтоб, возвращенному назад,
ему бы не было так жутко,
как мертвецу среди живых.
Но Дант?
Я думаю, что этот,
хотя и был из чад земных,
был проводник, был просто метод
Господень — приподнять покров
над тайной смерти, тайной жизни:
он потому и был суров
и чужд своей земной отчизне.
...Живой не должен видеть то,
что Богом от него сокрыто.
А я дерзнула: сняв пальто,
дошла до самого Коцита.
От койки к койке: вплоть до дна.
Одежды белые мне дали,
предупредив: пойдешь одна,
сопровождать в такие дали
охотников, как видишь, нет.
И я ответила: “Согласна”.
И тронулась, и вспыхнул свет:
о, как тот свет я вижу ясно!
И бабу, девочку почти,
с кольцом на пальце и без матки,
и мальчика лет девяти
без ног — на маленькой кроватке.
И мать, молившую всю ночь:
“Прости, как я простила, сыну...”
И блудную — в порезах — дочь,
и: “Жрать!” — ревевшего детину...
И я давала им бульон,
и я им подставляла судна,
и я лгала, что всяк спасен,
и знала я, что неподсудна.
Что Дант нас просто напугал:
так, думал, совесть в нас разбудит, —
что Дант, он тоже всем солгал
и Страшного суда не будет.