Сначала в парижской газете “Русская мысль”, под названием “Тайна Елабуги. Третья версия”, а теперь в вашем журнале в февральском номере напечатана статья “Третья версия. Еще раз о последних днях Марины Цветаевой”. Автор статьи Ирма Кудрова пишет о моей книге “Скрещение судеб”, что я хотя и “не слишком прямо”, но “с достаточным нажимом” якобы выдвигаю версию, что Цветаева покончила жизнь самоубийством, будучи “душевно нездоровой”!
Но дело в том, что я в своей книге вообще не выдвигаю версию самоубийства и делаю это совершенно сознательно, ибо мне хорошо запомнились слова Марины Ивановны: “Если есть в этой жизни самоубийство, оно не там, где его видят, и длилось оно не спуск курка...” И задача моя состояла совсем в ином! И если судить по многочисленным письмам, которые я получаю, и по тем откликам в прессе, как в России, так и в Германии и во Франции, где “Скрещение судеб” переведено, то читатель понял мою книгу так, как она мною и написана. Конечно, в книге есть многое, с чем можно поспорить, но непонятно, зачем приписывать мне то, чего я не говорила и не могла сказать. Я много поминаю о душевной боли, которая сопутствовала Марине Ивановне всю жизнь, но “душевной болезни” я у нее не заметила, а если бы заметила, то написала бы об этом открыто, а не стала бы запрятывать в подтекст, ибо это не вина человека, а его беда. Но, к счастью, хоть эта беда миновала Марину Ивановну...
А что касается того, что в книге есть ощущение неотвратимости трагической развязки, то это так. И ощущение это возникло у меня не только тогда, когда я работала над книгой, но уже в те далекие годы, когда мне посчастливилось встречаться с Мариной Ивановной.
Недавно среди старых бумаг я обнаружила письмо, которое писала мужу на фронт спустя десять дней после ее гибели, 10 сентября 1941 года. На письме стоит штамп: “Проверено военной цензурой”. И потому мне пришлось писать так, чтобы цензору не к чему было бы придраться и вымарывать слова тушью. Я писала: “Марина Ивановна стала уже историей литературы. Она умерла в Чистополе. Мне всегда казалось, что она умрет не просто, но никогда не думала, что смертью “Поликушки” Толстого. У нее была слишком сложная жизнь, видно, под конец она не выдержала. Я видела ее перед отъездом...”
Вот то, что мне хотелось сказать по поводу “версии”, приписанной мне И. Кудровой.