Алла Марченко
НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ В МЭНЭЭСЫ
Вручая премии “Делового мира” двум авторам “Нового мира” — Михаилу Бутову за рассказ “Памяти Севы, самоубийцы” и Владиславу Леоновичу за “очерки из наркологии”, зам главного редактора газеты, между прочим, заметил: ежели, дескать, и нынешний русский Прорыв обернется, как не раз уже было, всего лишь благим Порывом, не только вам, людям культуры, но и нам, людям дела, воленс-ноленс, а придется возвращаться назад — в мэнээсы.
Откликом и комментарием на это “а пропо” господина Агронского и является ниже публикуемый текст.
Общеизвестно: спущенная сверху, из командных слоев, Великая Социалистическая Научно-Техническая Революция не состоялась. Увязла в “почве”. Оставив в народной гуще полубрезгливое: “Ишь какой деловой! Вот и при свое Дело один, а мы с печи не слезем”.
И не слезли: довели-таки пусть и “немытую”, да экологически почти чистую Рас-сею чуть не до экологической катастрофы.
Однако: прежде чем засеять Дикое Поле Эсэсэсэрии гербицидами-пестицидами, прежде чем выплеснуть в реки-озера радиоактивные помои, НТР обшарила все закоулки. Все-все Глубынь-городки. Все школы-десятилетки. На предмет выявления новых Ломоносовых. И пока отловленный молодняк дозревал в спец-мат-физ-тех-инкубаторах, понастроила им — “до выросту” — тысячи тысяч НИИ. К середине 70-х эти ЯЩИКИ ПРОГРЕССА, задвинутые в очевидную невероятность вездесущего СРЕДМАША, были уже битком, под завязку, набиты мэнээсами.
Потому как избыточный сей Интеллект не желал холостого движенья-кипенья “в действии пустом”. И недовостребованный — Дела искал, не Службы да Дружбы, а Дела.
Хорошо помню, как Лев Аннинский, тогда же, в 70-х, упрекал-спрашивал литдеятелей “почвы”: почему, мол, не нравится вам нынешний молодой деловой человек, на заморский, твердый манер заглаженной складки? Да он же в премьер-герои глядит? Да в нем же чудовищная энергия клокочет!
Не вышел тогда тот молодой деловой человек в герои номер один. Уступил авансцену: чудикам и неочарованным странникам, антилидерам и копателям туннелей в никуда, антигероям всех мастей и гражданам от всего убегающим. Но это — в литературе. По жизни иначе вышло: не сгинул господин ум и, едва время переломилось, не оплошал — пригодилась-таки быстрая сообразительность. Страна еще озиралась, а быстрые разумом уже приступили — к перегруппировке Идеалов и Интересов.
Без усушки-утряски, конечно же, не обошлось. Америка — та скоренько сообразила, что делать с “бастардами” НТР и какие каштаны надо таскать из-под горящих обломков “Империи зла”. Так ведь и задел был велик, с большим походом недорослей набирали. Впервые после Петра I так широко-глубоко искали. До самых до окраин с бреднем прошли!
И чудовищная энергия леволобых технарей, несмотря на застойный простой, не утратила “жизненного порыва”. По статистике, и официальной, и той, что у каждого из нас своя, именно бывшими мэнээсами схвачена-обмозгована половина Делового Мира.
Как уж они там, на своей половине, распорядятся, сладят ли с новыми русскими из теневиков, поладят ли с буржуинами из партноменклатуры — не мне предугадывать.
А вот в пространстве культуры властное присутствие невозвращенцев в мэнээсы, на мой взгляд, уже не только чувствуется, но и многое, похоже, определяет.
Я — не о спонсорстве и не о моде на меценатство, а о более тонких, на поверхности еле заметных распределениях причин и следствий, отношений и связей. Скажем, нежданно-негаданный выход в удачники книжного рынка новых издательств, тех, что поставили на поток высоколобую — для эрудитов — и совсем не дешевую книгу.
Часть дорогущих “борхесов” осела, не спорю, в нью-кабинетных покоях скоро- и крупно-богатых. Эти “купляют” не глядя, потому как не книгу берут, а “символ роскоши”[1].
И все-таки думаю: главные скупщики быстроумного либрис-товара, и прежде всего продукции “Северо-Запада” (в Питере) и московского “Текста”, — бывшие мэнээсы.
Вопреки легенде в 70-е читающая Россия читала не так уж и много, сильно поменьше, чем в годы еще черно-белого, визуально не завлекательного телевещанья. И если б не нищие “принцы Госплана”, “то хоть закрывай библиотеки”.
Сегодня те книгочеи беллетристику, даже высоколобую — эксклюзивно для эрудитов, — увы, не читают: вкалывают без уик-эндов и долгих летних отпусков. Но тем охотней скупают все то, что читано было взаймы, что недочитано — за неимением — в бедной мэнээсовской юности...
За создание (и комплектование) такой вот — ностальгической — ретро-библиотеки и взялся “Текст”. Но раньше, чем “Текст”, появилась группа-команда Бабенко, купница единомыслов, удравших из науки и техники в возленаучную журналистику. Чтобы на досуге сочинять теневую фантастику. И как только запахло возможностью делать Дело, скинулись по 300 рэ (в августе 1988-го это были еще хоть и маленькие, но деньги) и учредили издательское товарищество “Текст”. Начали с начала начал, то бишь с чистопородной фантастики — Стругацкие, Кир Булычев, Оруэлл и, естественно, Лем. Переиздали и продолжают издавать — Владимова, Аксенова, Искандера (а как же? властители чувств все той же начальной поры!).
Подозреваю, что это они, вставшие на ноги мэнээсы, не постояв за ценой, не дали помереть и старой — своей — “Юности”: обеспечили ей тираж. (Предварительно, правда, осведомлялись: а будет ли печататься Василий Аксенов.)
И дело тут, по-моему, не только в ностальгии, но еще и в прорезавшейся ревности к надежной собственности: все, что мое, уношу с собой — свои книги, свой журнал, свою музыку. Фирмачи из “Мьюзик-Ленд” только руками разводят: компакт-диски “Машины времени” и вообще все, что несколько лет назад считалось безнадежно устаревшим, — выходят один за другим, и все это улетает!
Улетают и плотно-компактные томики с издательской марочкой “Текст”. Чтобы осесть в “скромных загородных коттеджах” нового — из научников — “среднего класса”. Расширение жилой кубатуры в черте города им еще не по карману, а вот дачный чердачок, обшитый вагонкой, и библиотека в надежных, хорошей работы, шкафах — самое то.
На нынешний день в каталоге “Текста” — около ста “единиц хранения”. Рядом с хлебом ранних лет (и родным, ржаным, черным: Аксенов, Владимов, Искандер; и белым: Стругацкие, Булычев, Лем) — заморские деликатесы (Голдинг, Кафка, Гофман); на краешке — раритеты вроде легендарного “Хулио Хуренито”, а в центре, как раз посредине коллекции, — Альфа-фантастика (“Приблудяне” Виталия Бабенко, “Синий фонарь” Виктора Пелевина, “Нагльфар в океане времен” Бориса Хазанова, “Кролики и удавы” Фазиля Искандера et cetera, et cetera...).
Альфа — значит: альтернативная, авангардная, авантюрная, авантажная. Получена: способом перекрестного опыления (скрещивания) классической — класса Станислав Лем — научной фантастики с ненаучной фантастикой российской действительности. А чтобы плод столь неравного брака не дистрофировал, его хорошо-правильно подкармливают витамином “СДВИГОЛОГИЯ”[2], то есть набором сдвигов: гротеском, сатирой, сказкой, абсурдом.
Виталий Бабенко, генеральный директор “Текста” и сам себе альфа-фантаст, утверждает не без гонора: наши, мол, книги всегда узнаваемы. Еще издали, по художественному оформлению.
Добавлю: и по художественному соображению понятий, и по “объяснению оных”. Оно ведь здесь, в “Тексте”, тоже и альтернативное, и авангардное, и авантажное, и авантюрное! Да и вообще альфа-аван-пост-фантастика — весьма специфичная проза, ибо предполагает в читателе продвинутый, отменно экипированный эрудицией ум, ум, умеющий находить странное удовольствие и в умозрительных приключениях не связанной конкретикой мысли, и в самых раскованных авантюрах отважного разума. Недаром тут, в “Тексте”, так почитают Станислава Лема. Любой его текст — еще как бы и тест для проверки на качество интеллекта. Соображаешь по системе Лема (“неудержимого фантазера и сухого аналитика”), имеешь вкус к играм ума, не вязнешь в информпотоке, в кругу инженерных идей — значит, наш, свой. Не сечешь — чужой. И действует эта система по выбраковке чужих безошибочно. В братстве альфа-фантастов, среди званых и избранных, вы, например, не встретите ни Владимира Орлова, ни — даже — короля СДВИГОЛОГИИ Виктора Сосноры. То есть всех тех фантазеров, в чьих текстах слишком уж явствен гуманитарный акцент. Чья речь, а значит, и мысль бродит блуждая (пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что). Тех, кто чует инстинктом: в зоне абсурда, куда занесло нас по воле рока, слово находит лишь тот, кто не ищет, и стрелец только тот, кто целится в пуп, чтобы попасть в глаз.
Этот тип творческого поведения весьма выразительно описал Иван Жданов: “...если предмет неясен, гляди чуть в сторону, вскользь, и ты его увидишь полнее... Так и в стихах: косвенным зрением нащупываешь — вж-ж-жик! — как бы обход такой делаешь, изгибаешь взгляд” (“Сегодня”, 26.2.94).
А задолго до Жданова и куда тоньше — Есенин:
“...Зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслим только тенями мыслей, наяву выдернул хвост у приснившегося ему во сне голубя... Слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду” (“Отчее слово”).
Таких вот изгибающихся — обходных — взглядов альфа-фантасты не признают и тратить свой интеллект, продираясь сквозь дикую поросль поэзии русского языка, на возню с “тенями мыслей” не считают нужным; их фраза летит, оперенная рефлексом цели, дабы с первой же попытки угодить в прицел — в косточку смысла.
Да, конечно, “Текст” — род Ордена Рыцарей Разума, куда вот так, запросто, и не сунешься, особенно ежели с дамой — “с поэзией, бабой капризной”. И тем не менее это и не издательский междусобойчик, заработавший на “верняке”, дабы дать ход людям своей тусовки. “Текст” берет свое всюду, где видит свое. Скажем, именно отсюда, из “дома Лема”, заметили Виктора Пелевина. И пока остальные издательствующие приценивались к этому мутанту, к этому инопланетянину, издали два его сборника, один за другим. Насколько мне известно, взяли уже на глазок авантажную, авантюрную альфа-фантастику и еще одной гостьи из будущего — Юлии Латыниной.
Несколько лет назад, в таллиннской “Радуге”, тогда еще досягаемой, попалась мне как-то прелюбопытная публикация. Некто Петров — альфа-философ с физико-математическим уклоном — с цифрами и схемами доказывал цикличность “социально-политических климатов” и обещал непременное “возвращение эпохи разума и восстановление авторитета науки”. По всем расчетам и приметам, дескать, мы — накануне “новой аналитической волны”, которая, согласно Петрову, наступит во второй половине 90-х годов.
В какой-то рецензии я, как помнится, казус сей процитировала как пример разительного несовпадения с оче-видным — почти “первобытным состоянием нашей гражданской мысли” (если воспользоваться формулировкой Мераба Мамардашвили).
И хотя в этом отношении на поверхности русской жизни вроде бы мало что изменилось, во глубине ее и в стороне то здесь, то там словно бы “развидняется”. Так что, может, он уж не так и безумен, этот Петров, этот чернокнижник из мэнээсов? И мы и в самом деле — в преддверии новой аналитической социально-политической волны? И скрытно-бесшумный бум “леволобой” книги — один из тихих ее предвестников? А ну как и впрямь встретим и новый Век, и двухсотлетие Пушкина под “солнцем бессмертным ума”, а не в корчах “ложной мудрости”?
Вот ведь и солнце-умо-поклонники из “Текста” тоже считают:
[1] В повести Виталия Бабенко “Игоряша Золотая Рыбка” есть примечательное описание такой вот скоробогатой нью-библиотеки: “Обозревая бесконечные полки своей библиотеки, Игоряша видел не коленкоровые, или ледериновые, или сафьяновые, или кожимитовые, или картонные корешки, а ряды, условно говоря, золотых слитков, где буковки, слагающиеся в фамилии авторов, претерпевали любопытную математическую метаморфозу: они обращались в абстрактные индексы, лишенные семантической значимости. Эти индексы позволяли отличить один слиток от другого, но ничего не говорили об их художественной стоимости и духовном эквиваленте”.
[2] Термин этот изобретен не “текстовиками”, а Генрихом Сапгиром: “Всех современных авторов объединяет некая экспрессия, условность, нарочитость. И если говорить не об этической стороне... а о поэтической, то в этой области литературу объединяет сдвигология, как я ее называю для себя” (“Стрелец”, 1993, № 1).