Знаете ли вы, как после скандала, в разгар лета,
Под утро, в Мёдлинге 1819 года
Сбежали кухарка и горничная? — маэстро работал над Credo
Из Торжественной мессы; ночь звездная, тихая погода,
И он пел, выл, топал ногами;
Зайдя случайно, студенты хотели удалиться,
Но дверь распахнулась — точно в раме
Стоял композитор; казалось, их лица
Расплывались во взоре, бегающем праздно;
Платье растерзано, волосы дыбом и как будто в соломе,
Бормотал гневно, бессвязно
И, голодный, бранчливо жаловался на развал в доме.

Воображаю прислугу в ужасе, в желтке яичном,
Удивленных мальчишек в смятенье...
Сказать ли? Как мне признаться, чтобы не выглядеть комично?
Я и тогда бы поняла это загадочное сраженье!
В чаду кухонном, проливая слезы над луком,
Не ведая о контрапункте, об опусе в до мажоре,
Я уловила бы чутким внутренним слухом
Эту бурю в согласии с Небом или в домашней с ним ссоре,
Кулачную битву с мировым хаосом, со смертью
Во имя жизни, то есть Порядка,
И симпатии сердца подарила бы не Эмме и Берте —
Девушкам, несправедливо обиженным во время припадка,
Юным, может быть, влюбленным и милым, конечно, —
А нелепому, буйному восторгу, жуткому урагану,
Запертому в тишине кромешной, —
Свирепому, беспомощному, глухому титану!

А музыка? — вы сказали укоризненно-добродушно...
Есть, есть музыка и над нами!
Только забудьте наконец эти качели ритмические, и не нужно
Рассеянно в такт постукивать пальцами и карандашами.
Ах, мне хотелось бы вас размочить, как твердую баранку в чае,
Чтобы вы услышали в этих стихах каватину просьбы, ариозо насмешки,
И робкий вопрос, хроматической гаммкой речи обозначаемый,
И в толпе междометий смущение, прячущееся под видом спешки!

Как бы не так! Вошел деловитый редактор, заприходовавший все звуки,
Сказал: “Не надо уловок, вот явится новый гений...”
Так и вижу, как он стоит в дверях, растопырив руки
(На ловца и зверь бежит), бодрость не мешает душевной лени.
А тому, кто абсолютно неуловим, неосязаем
В рукописях разбросанных по столам канцелярским,
Хуже, чем Невидимке уэллсовскому в бинтах и темных очках, — знаем,
Как убили, бедного, способом каким дикарским,
На снегу... Но все же нашли, хотя и к несчастью!
По следам обнаружили издерганным, как нервы!
Жалеем, сочувствуем, но и завидуем, не так ли, отчасти:
Что-то новое создал, был первым, первым!

Шарканье подошв за стенкой, бульканье, кипенье,
Детский топот, бормотанье, свист и стрекот,
Где вы, звяканье, постукивание, воды струенье,
Половицы скрип, покашливанье, всхлип и шепот?

Тихий звук, мой друг, мой братец нежный, шорох,
Как бы песенка ответная души, ее смешки, порывы,
Словно скомканное письмецо любовное, весь ворох
Ласковых дежурных слов, подмигивание: мы живы!

О, как тяжело, как трудно, просто невозможно
Жить с подвязанными ватными ушами!
Зайцем бедным по квартире продвигаюсь осторожно,
Не своими, словно бы беззвучными шагами.

Боже мой, верни мне мягкий треск и чудное шипенье,
Вздохи, шелест, болтовню вещей, их смысл беспутный,
Дай услышать не внезапный, без предупрежденья, —
Постепенный новостей приход, успокоительно-уютный!

Дружбой с мыслью я обязана не столько зренью, сколько слуху.
Это свойство даже в имени моем звучит отчасти.
Вот и речь с ее мелодией разумной служит духу
И прислуживает счастью!

А теперь ни полслова о русской душе,
О характере русском, о взятках и кражах,
Спорах, пьяных слезах... разве что о неправильном падеже,
О ландшафтах, пейзажах.

Разве только о том, как рыдает трехсложник, бодрится хорей,
Ямб витийствует, как в подъезде унылым хором
С тьмой морозной сражается, хлопая дверью, борей;
Увлечемся необязательным разговором.

Настоящую нежность не спутаешь так же, как настоящий страх.
Темперамент общественный — жаль! — попирает душевные силы.
О верлибре, о смерти, друзьях, пустяках,
О Столыпине, о Версилове.

Чем масштабней идеи, тем проще им нас обмануть.
Общие чувства сомнительны, обобщения — лживы.
Ходячими мненьями вымощены и звездный кремнистый путь,
И дорожка кривая к ларьку с жигулевским пивом.

Ах, как весело здесь — снежно, ветки, стволы.
Молчаливый народец дубов, тополей и вязов.
Присмотрись: словно ждут побудительной похвалы
Наконечники почек и не все еще сказано.

Мы дождемся с тобою пчелы, выйдем в солнечный парк...
Только слово последнее будет за физикой дельной:
Что-то нам приготовила, может быть нехотя, эта частица по имени

И окошко, прорубленное в темный мир параллельный?