К выходу этого номера мне исполнится девяносто семь лет. Я родилась в прошлом веке и всю жизнь прожила в Москве. Наш дом всегда был полон музыкой и поэзией. С детства я полюбила “Слово о полку Игореве” и стихи русских поэтов — Тютчева, Фета, Марины Цветаевой и Пастернака. Встреча с прекрасной наставницей поэзии Аделиной Адалис дала мне очень многое в понимании законов творчества. Первый сборник моих стихов вышел в этом году крошечным тиражом. Но я сбылась как поэт и надеюсь, что мои стихи еще будут говорить с читателем.
Е. К.
* *
*
Все уйдут, как всегда, разойдутся,
Как всегда, я останусь одна,
Попивая чаек свой из блюдца
И следя, как растет тишина.
Как растет, надвигается, душит,
Затыкает ладонью мой рот,
И бессилен уже и не нужен,
Невозможен судьбы поворот.
Вот совсем, вот совсем словно тонешь,
И не вскрикнуть уже и не всплыть,
Если небо мольбою не тронешь,
Чтоб дало мне допеть и дожить.
* *
*
Близится день заката —
Нет, моего, не солнца:
Солнце по-прежнему свято
Будет светить в оконце.
Близится день разлуки
С теми, кого любила,
С теми, кто сердцу милы...
Близится час расплаты,
С кем и за что, узнаю.
Все, чем была богата,
Отдано, не считая.
Близится час расплаты,
И сочтены минуты...
С чем я войду куда-то?
Что я скажу кому-то?
Ангелам тихим рая?
Демонам черным ада?
Что я скажу, не знаю,
И говорить не надо.
Бирюза
У древней у персидской бирюзы,
Быть может, был такой зеленоватый
Причудливый оттенок — цвета неба
Сегодняшнего, узенькой полоски
В моем окне.
И был такой оттенок
“Серебряною ящеркой” в душе
Того немного странного парнишку
(Да нет, он старше был), и что-то в нем
Просвечивало этой бирюзой.
Глаза, быть может... гибкая повадка...
Изящества восточный тонкий лик
И вежливость лукавая...
И вот
Причудливым — персидской бирюзы.
* *
*
А ты не горюй. Все земное имеет конец
И все бесконечно — впорхнул утешать меня ветер, —
Возьми одуванчик: чудесный воздушный дворец,
Созданье искусства... Но дунь — и не стало на свете.
И снова везде одуванчики щедро цветут,
Вот золото блещет... Вот странная архитектура.
И в воздух взлетают — и нет его более тут.
* *
*
Прозрачней музыки стиха
Ручья волшебного теченье.
Была мелодия тиха —
Но было глубоко значенье.
Почти бесплотные слова
И внятный аромат печали —
Они, как влажная трава,
Ее дыханье источали.
А голос еле шелестел
И шорохом дождя вливался
В гармонию бесплотных тел,
С которыми соприкасался.
* *
*
Что-то иссякло. Извечная молодость духа?
Ей-то, казалось, не будет конца — до конца...
Что-то усохло. Внезапно. Я стала старуха,
Стала, впервые, старуха не только с лица.
Вот и сижу, клофелин потихоньку глотая,
Голову на руки низко, в колени, клоня,
Стайка стихов, словно пташки, в тумане летает —
И улетает — свой путь довершить без меня.
* *
*
О ласточки! В Москве вас больше нет...
А здесь, под стрехой, нежный-нежный свист
И щебетанье. Верно, молодняк,
Оперившись, свой голос подает.
Поет? Почти. А скоро запоет —
Не зря мы ласточку просили: “Пой!”
И трепетанье крылышек... И лист
Слегка трепещет под моей рукой.
Слушая радио
Мне изменили понемногу
Когда-то зоркие глаза,
И я влюбляюсь в голоса,
Их разноречье, их тревогу.
Мужские, женские, они
Волнуют сердце. Полюбила —
И жду их, и ловлю, и дни
Напоены их тайной милой.
Для каждой жизненной поры
Свое пригодно снаряженье,
И голоса дарят миры
Пытливому воображенью.
* *
*
Не домыслив, не додав, не доглядев,
Стольких в жизни не поняв и не дослушав,
Столько не довершив и не допев,
Лишь впотьмах не потеряв живую душу,
Ухожу.
* *
*
Соне Шиловой.
Окно распахнуто в закат,
И моря дух пахнул с залива.
И сразу вспомнился наказ:
Пробыть хотя бы час счастливой.
А солнце, отразясь в окне
Спокойным материнским оком,
Взглянуло — и сказало мне:
“Вот видишь, ты не одинока”.