Николай Кононов
Через алые Альпы
стихи

Через алые Альпы

стихи

* *
*

Глухо бухнулся, так вырубился птенчик, и на жуткие носилки
Положили, из плаща пернатого не вынимая, как и всех,
Боже, не дари мне в новой жизни хвостик наподобие птичьей вилки
И дешевый заячий от страха постоянно мокрый мех.

Этот киль у сердца рядом — ну зачем он? Скажешь тоже...
Дятел, тетерев и с ними сычик-однолюб!
Не дари, пожалуйста, переизданье трепета, подшивки крупной дрожи,
Пота мелкую пшеницу, заводи испарины, плотины губ.

Даже если ртуть взовьется по стволу стеклянному, как белка,
Неженкой и белоручкой, к тридцати восьми годам утихомирясь лишь
На полволоска от суицида, — ну, слабо тебе, пернатая, не мелко
Изводить закаты эти, сумерки, морочить чушь и тишь...

* *
*

Если выпить, закурить, матюгнуться и вообще все-все, как говорится,

похерить:
Ну там, спиться, эстетически скурвиться, фигурально вымараться в чем
только можно
И сердцу сказать: прощай, катерок, отправляйся целовать в губы фьорды
и шхеры,
И, несносный жар сердечный, туда же лети и следом отправляйся,
холодок подкожный.

Ну исчезни, сгинь, смойся. Вот всему самому дорогому даю сальные
клички,
Вот ножиком перед мордой машу, валю, топчу, отбиваю память и заодно
почки
И без намека на слезы проплываю твои новостройки в психически
здоровой электричке
И под хлипкой лампочкой чищу свои перышки и подбриваю височки.

И думаю: какого фасона заказать себе в ближайшем ателье брюки
С хамской стрелкой такой и о другом рожне в таком же роде,
И уж если отваливают признаки томленья, как переполнявшие меня звуки,
То все сплошное буриме теперь, дебильное во саду ли, в огороде.

И это, в сущности, так по-нашему все, что случилось, так, извини,
по-русски.
Что на самом дне души, Бог мой? Навоз парнокопытных, помет
пернатых,
Сердце, само на себя оставленное, папиросой киснет в закуске,
А вот и стада, оравы, гурты, стаи особей, во всем уличенных
и виноватых.
И еще философский жар, гитара, балда, прикорнувшая баллада.
Не люблю Тебя вовсе, и так мне, Господи, хочу сказать, стало
привольно,
Но только вымолвлю это, как понимаю, что нет мне с собою слада
И тяжко и муторно мне без Тебя, невыносимо и больно.

* *
*

Как и этого зализанного залива ссадина, сохнувшая лужица,
Как и укоренившиеся над ним облака, Божие беженцы,
Как и советы сосен, к которым стоило бы в сумерки прислушиваться,
Ну хотя бы с восьми вечера придерживаться.

Как и комариная нежность, холмы зуда, солнцем освещаемые,
Вся-вся-вся природа, с которой-то и делать мне нечего,
Так как все жуки-казнокрады, бабочки-паскудницы с вещами
Норовят утопиться в сумеречной стопочке вечера.

Вот два шмеля из питейного заведения мальвы выходят собутыльниками,
Да и мы все друзьями вольнолюбивыми, вольнонаемными
Стали б давно, да не поменяться нам пиджаками или пыльниками,
И поэтому я приветствую другие мысли, до поры до времени затаенные.

Ты, мой дружок воробей, и ты, моя подруга пташечка,
И ты, белая куриная косточка, ревматической стрункой

постреливающая,Разве вы синонимы тоски, которая в полуметре тащится,
Не то что она, даже признаки ее не надоели еще.

Как и морги, где каждого Марсием освежевывают, в полчаса
Проигравшим в пух и прах пьянящее соревнование,
Когда жизнь через алые Альпы переваливает, как ласточек полчища,
Выдергивая из флейты ниточку придыхания.

* *
*

Эти раздражительные женщины — перечницы, горчичницы, солонки,
Жилицы полочек — баночки-кривляки, какие-то мензурки,
Рыбоньки, в плечо креветкой уязвленные так тонко,
Что и оспинка нам мнится досадным повреждением шкурки.

“Божьим лобзиком выпиленные пылкие куда как грубы
Стрекозиные крылышки, — цедит под вечер ломака, —
По сравненью с моими нервами”. И этому вторят табака трубы,
Духотой наваливающиеся из пышного мрака.

Эти твои вечерние загибоны, фанаберии, инфантильные пристрастья,
Еще пыл этот, жар, пекло, зной, марево, истома,
Ничего не объясняющие наречия сквозняков, да и деепричастья
Умопомраченья, звездами не выделяемые, как идиома.

* * *

Это злость, ярость, ненависть во мне — на язык попавший волос волчий,

Побежавший по аорте колкий непереносимый быстрый уголек,
Разлетевшийся на искры, и не счесть уж этих полчищ,
Слонов Ганнибаловых, осадных машин, воинов, две недели

не прилегших в тенек.

Ах, Боже мой, а ведь почти что так же, если приглядеться, нежность
Вдруг по губам проводит слабоумным темным волоском,
И примерно в таком же темпе все отзывается на этот зов неизбежно:
Скачут охотники румяные, утренние дымы пробираются ползком.

Никаких дорожных жалоб теперь, занудства; эти дорогие, дорогие
Края, окрестности. В пожарной преет шапочке веселой набекрень
Молодой шиповник. Как будто кто-то на струны подул другие —
И они откликнулись, заколосились, понесли сущую дребедень.

Вот если бы я писал тебе бредовые письма, то на барашки морские
Соскользнул ко второй фразе после тебя по-прежнему люблю.
И ты смотрела б на курчавую чушь, как на гурты овец Лия...
Как Хлоя на хамоватых козлят, равнодушная к парнокопытному

словарю.

И вот именно от этого медленное, но все же разгорающееся счастье
Заполонит все, станет перетекать с равнины на холм
Лесопосадками, ноющими еще, но в одночасье
Могущими загудеть кронами, задудеть кронами Давидов псалом.