Осужденный на смыслы

"Смысла нет", — заявляет в недавнем интервью почтенный мэтр структурализма К. Леви-Стросс. “Мы все время ищем смыслы. У одного из французских мыслителей — экзистенциалиста и феноменолога Мерло-Понти прозвучало высказывание о том, что человек осужден на смыслы. И главной здесь остается проблема смысла жизни, смысла мироздания <...> Ведь и само христианство — новозаветное и особенно гностическое — разве не возникло как отклик на ожидание новых смыслов? И история христианства, особенно западного: появление множества ересей, возникновение протестантских Церквей — разве все это не поиск новых смысловых раскрытий одних и тех же исходных текстов?” — говорит В. В. Налимов.

Между кажущейся бессмысленностью и искомым и обретаемым Смыслом развертывается драма человеческой мысли, трагедия человеческого существования. В. В. Налимов упорно настаивает на смыслах: “Я обратил внимание на смыслы, организующие наше сознание. Смыслы можно обсуждать. Смыслы нужно обсуждать. Смыслы динамичны. Если смыслы не осмысливать, то они начинают меркнуть”.

“Смысловик”, знающий, что смыслы могут не только меркнуть, но и сатанеть, он смело идет навстречу смыслам: “Думается, что мы все время реинтерпретируем некую глубинную Мысль, невыразимую до конца. <...>

В чем смысл жизни?

Ответ на этот вопрос для меня звучит просто: смысл существования Вселенной — в раскрытии заложенной в ней потенциальности. Смысл нашей жизни — в активном участии в этом процессе, в расширении горизонта нашего существования”.

Всякий, кто хотя бы немного соприкасался с В. В. Налимовым-лектором, подтвердит, что он переполнен смыслами и заражает ими: непрерывность против дискретности, вероятность против детерминизма... За неисчерпанность и неисчерпаемость мироздания, за будущее, чреватое непредсказуемыми смыслами, за спонтанную свободу сознания...

Этими и иными заветными авторскими смыслами и держится книга. Только теперь В. В. Налимов дает их обратный перевод: с языка математики и кибернетики, который он прежде разрабатывал для обеспечения соответствующих областей научного знания, на язык философии и культуры, отчасти — богословия. Последнее — особая статья. Богословский Смысл у него корреспондирует, но не всегда совпадает с тем, что есть Слово-Логос в вероучительных дефинициях основных христианских конфессий. Фиксируя расхождения, автор ищет встречи с христианским Смыслом, минуя догматические определения на причудливых путях таинственного гнозиса. Гностики и наследующие им тамплиеры-храмовники, так и не сумевшие выстроить своего храма, казалось бы, навсегда обречены пребывать в исторической тени, на темной периферии христианства. Так судим мы, но не Налимов, стремящийся соединить экзотическое гностическое богословствование с запросами современного сознания, создав таким образом свой вариант целостного Знания.

В. В. Налимов знал крутые повороты судьбы: забвение и успех, остракизм и признание. Он не раз предлагает в книге ярко характерные жизненные впечатления. Возвращается во времена дореволюционного детства, тревожной молодости, совпавшей с новой волной революционного террора, рассказывает о своих научных поисках, чьи взлеты силился и не сумел сдержать идеологический пресс. Очень содержательны, по-моему, страницы воспоминаний, связанные с замечательным математиком XX века А. Н. Колмогоровым.

Автор итожит свои непростые отношения с эпохой, в которой ему выпало жить. Повествование обдувает обнажающий смыслы ветер времени, “ветер судьбы”. Автора вновь обжигает этим временем. Взаимодействие с трагическим опытом эпохи продолжается. И когда повествователь приподнимает над собой ее тяжкий груз — мы слышим стон. То страждет, печалуется и скорбит глубоко уязвленная временем гордая и одинокая душа.

В воспоминательной части книги перед нами не только блистательный ученый с мировым именем (В. В. Налимов — философ, математик-программист, лингвист, инженер-экспериментатор, в сфере его научного поиска также семиотика, информатика, антропология, экология, другие смежные дисциплины, он автор четырнадцати книг и бесконечного множества статей), но и бывший сталинский зек. Уникальность авторской личности (не только в полном смысле слова культурной, но и мистически одаренной) делает уникальной и его Колыму: “Я входил в медитационное состояние перед восходом солнца. Вот оно засветилось первым лучом там за сопками, еще невидимое. Я жду напряженно, механически выполняя свою работу. Еще мгновение — и блеснул его край над темной скалой, и во мне что-то засветилось — я не чувствую себя больше рабом. А ночные смены осенью: медитация под звездным небом. Никогда раньше я не ощущал себя так близко к Вселенной, как в эти длинные ночи.

И я уже потом понял, что выжить в лагере может только тот, кто не смирился с мыслью о том, что он стал, как это ему внушали, сталинским рабом”.

“Это ночное стояние под Небом и пред Небом превозмогало биографический катаклизм, возвращало Смысл и наделяло Силой”...

В. В. Налимов проходил и был осужден первоначально на пять лет исправительно-трудовых лагерей (“репрессия в разных своих проявлениях растянулась на 18 лет”) по делу мистических анархистов. “Со мною вместе были арестованы и многие другие — два моих, еще школьных, товарища: Юра Проферансов погиб в лагере, Ион Шаревский был расстрелян. А о “Деле” в целом я практически долго ничего не знал. В плане духовном, видимо, все погибло. Иногда мне кажется, что я только один и продолжаю в своих работах ту, начавшуюся тогда, новую для России нить философского осмысления мира с синтетических позиций, готовых впитать в себя все богатство мысли как Запада, так и Востока, не чуждаясь ни многообразия религиозных представлений, ни научных построений, ни философских изысканий”.

Что же это за “нить”, что было “тогда” — в 20-х — первой половине 30-х годов? Были лекции в небольшой подвальной аудитории музея П. А. Кропоткина, учеба в Московском университете, интенсивное чтение, в том числе религиозно-философских, теософских, антропософских сочинений и работ учителя — А. А. Солоновича, одного из руководителей анархо-мистического движения в России, математика, философа, педагога, репрессированного и умершего в тюрьме в 1937 году. Было интенсивное общение с его женой и соратницей А. О. Солонович, расстрелянной в 1937 году (ей посвящена книга). Под влиянием учения о гностическом христианстве главного из предтеч анархо-мистического движения А. А. Карелина, под воздействием четы Солоновичей Налимов и его друзья становятся членами Ордена тамплиеров. Возникший (или возрожденный?) в целях больше конспиративных — дабы снять политический налет с движения мистических анархистов, — Орден все же имел со своим средневековым прообразом отнюдь не условно-символическую связь (судить об этой связи с большей степенью основательности и точности на материале книги В. В. Налимова затруднительно). Тот, первоначальный Орден тамплиеров был упразднен в 1312 году папой Климентом V, а магистр Ордена Жак де Моле и Командор Нормандии Жеффруа де Шарню были сожжены. Через шестьсот с лишним лет Орден вновь обезглавлен (были арестованы и те его члены, которых Налимов лично не знал и роль которых в деятельности Ордена до сих пор не вполне ясна), но уже в советской России...

Как можно понять, репрессированный двадцати шести лет от роду В. В. Налимов не имел в Ордене высоких степеней посвящения, отчасти поэтому и для него самого в орденских делах не все ясно. Теперь он извлекает дополнительную информацию из протоколов допросов некоторых российских тамплиеров, помещенных в книге. Но и протоколы “мало что сообщают об Ордене — его духовном настрое, его эзотеризме, его ритуальных традициях. Следователи на допросах преимущественно интересовались политической стороной дела — а этим как раз не занимался Орден. У него не было ни политической программы, ни устава, ни каких-либо прочих политических проявлений. Это все-таки было только религиозно-философское Братство, именовавшее себя Орденом в силу духовной, а частично и ритуальной преемственности”.

Орден от политики устранялся, но это не значит, что составившие его основную, видимую через книгу В. В. Налимова, часть мистические анархисты были совсем уж аполитичными. Ну, они, конечно, в 30-е годы открытую политическую агитацию не вели, но идейно отвергали политическую платформу и практику коммунистов-большевиков, хотя по-прежнему осознавали себя в русле русского освободительного движения (идеалы свободной от государственных пут личности внутри свободной общины, акратии-безвластия они сохраняли; позднее к этому добавился христиански окрашенный коммунизм). В революционные и первые постреволюционные годы организационно еще не оформившийся мистический анархизм политически, по-видимому, мало чем отличался от обычного анархизма, пытавшегося воплотить в жизнь теоретические наработки М. А. Бакунина, П. А. Кропоткина и других своих лидеров (несколько лет существовала группа наблюдателей-анархистов во ВЦИКе, ее возглавлял А. А. Карелин). С течением лет практика насильственного построения коммунизма уже повергает в ужас исповедующих принципиальное ненасилие мистических анархистов. Абсолютно неприемлем для них также примат материализма, пролетарская диктатура и проч.

В терминологии В. В. Налимова анархизм — это “радикальное инакомыслие”, сравнимое, скажем, с бунтарскими молодежными движениями Запада в недавние десятилетия. Ведь анархизм — это бунт против освященного традицией миропорядка, в основу которого положен противоположный принцип иерархизма, обосновывающий необходимость и незыблемость “верха” и “низа”, высшего авторитета, власти и т. д.

Итак, революционных испытаний традиционный философский анархизм в духе Кропоткина не выдержал, участвовать в революционном насилии не захотел. Ближе стало христианство, но, конечно, не в институционализированных церковных формах — это для прирожденных инакомыслящих не годилось. Не поколебленный в своих воззрениях В. В. Налимов развертывает в книге апологетику гностицизма, вернее, того, во что он трансформировался после первых веков христианства. “Одна из привлекательных особенностей гностицизма именно в том и состоит, что в нем нашло наиболее полное воплощение архетипическое наследство без каких-либо догматических ограничений. Гностицизм в многообразии своего видения мира, по-видимому, является наиболее свободной мировоззренческой системой”.

По свидетельству Налимова, “часть российской интеллигенции была готова признать мистический анархизм, заквашенный на гностическом христианстве”, но как сколько-нибудь широкое религиозно-общественное движение он был разгромлен в конце 30-х годов. В. В. Налимов уцелел и сохранил закваску. Мы продолжаем иметь дело с “радикальным инакомыслием”, чьи основные несогласия лежат и в русле реформаторских по отношению к Церкви усилий. О православии В. В. Налимов неоднократно высказывается в критическом смысле, суть которого в общем-то ясна из вышеизложенного. Отметим интерес к апокрифическим евангелиям, отрицание “прообразовательного” смысла Ветхого Завета, симпатии к эзотерике (А. А. Карелин подобно своим древним предшественникам, знаменитым гностикам Валентину и Василиду, был носителем эзотерического изустного предания — гностических легенд, сам Налимов этим знанием уже не владеет) — и получим внешний контур “пневматика”, “посвященного”, гностика, сложившаяся система взглядов которого носит как типологические, так и индивидуально-свободные черты. В мировоззренческой части книги есть еще одна любопытная тема — народная магия как незаслуженно охаянная и обиженная форма языческой религиозности, до сей поры сохраняющая положительные потенции. Здесь больше задора, выпада, скорее культурного, нежели религиозного пафоса. “Культуры остаются способными к гармонизации общества до тех пор, пока они сохраняют в себе магическую силу воздействия. Пирамиды, храмы и мифологические скульптуры Египта имели магическую силу, утраченную теперь. Величественные готические соборы западного средневековья, в своей архитектуре как-то еще связанные с древним Египтом, были магическими катализаторами народного духа. Так было и с русскими православными храмами — я еще помню умиротворяющую храмовую магию старой Москвы с ее колокольным перезвоном, особенно пасхальным”. Оккультистскую магию профессор Налимов все-таки не пропагандирует. Его интерес к теме магии носит наследственный характер. Отец автора — этнограф, географ, фольклорист, профессор В. П. Налимов — происходил из зырян (коми), много и с симпатией писал о народных языческих верованиях зырян и пермяков. Он, по воспоминаниям Нахимова, обладал некой магической силой и имел большое влияние на мировосприятие сына.

Апологет свободы и творческого динамизма, Налимов с лета отвергает все, содержащее в себе хотя бы малую толику принуждения, отвердения и законничества — и это он относит к традиционному православию. О свободе мистической, невидимой Церкви он ничего не говорит. Но ведь ереси ветшают и костенеют с куда большей быстротой, чем апостольская Церковь в ее каких-то преходящих внешних формах, а о “культурной бескрылости” русской Церкви в дореволюционные времена с большим знанием дела писал о. Сергий Булгаков (о софиологии, кстати, В. В. Налимов отзывается с симпатией: “мифологическая модель космогонического звучания”). И уж априорно не хотят видеть критики исторического христианства, что “ветхая” Церковь продолжает духовно плодоносить (в ней не признается и не прививается разве что близкое мистическому анархизму бунтарское начало...).

Одно из первоначально предполагаемых названий книги “L’epave” — обломок судна после кораблекрушения. Потом от этого названия автор отказался: “слишком громоздко”... “А я, уцелевший в этой буре, вышел на берег... на канат”. Жизнь — балансирование над бездной на узкой ленте протянутого над ней каната. Над бездной истории, над бездонностью Смысла.

“Долг плясуна — не дрогнуть вдоль каната” (М. Цветаева). “Канатоходец” — это все-таки очень выразительно...

“Я написал эти воспоминания для того, чтобы сохранить память о том, кто умел жить не покоряясь, сохраняя свое достоинство, свою самобытность”. Он относит эти слова к тем, кто не дожил до перемен, стал жертвой чудовищной репрессивной машины всепожирающего государства. Читатель, однако, вправе отнести эти слова и к самому автору. Да, этот человек “умел жить не покоряясь”, бунтуя — на свой, академически корректный, “тихий” манер — против умственной рутины, застылости, спячки, против клишированных мертвенных формул. Свободой дышит и последняя книга В. В. Налимова, увидевшая свет, когда ученый приблизился к восьмидесятипятилетнему рубежу.

Вот на что, по-моему, здесь стоит обратить внимание: если общественная и политическая история (а история России, быть может, больше всего) никак не может избегнуть провалов, зияний, срывов, дробится, расчленяется, говоря языком Налимова, стремится к дискретности, то частное человеческое существование содержит в себе преимущество потенциальной цельности, непрерывности. Увы, эта потенциальность реализуется в немногих случаях: например, в случае с В. В. Налимовым.

Долгую жизнь мемуариста, открыто выступающего сейчас в качестве адепта древних учений о предсуществовании души и “многократности повторных рождений”, мы по-читательски ощущаем единственной и непрерывной. Он называет себя обломком того, что некогда было насильственно разбито и уничтожено, но сама по себе его жизнь — отнюдь не осколки, а цельность, которую уже невозможно разъять.

Олег МРАМОРНОВ.