Россия начала XX века потрясла мир не только Октябрьской революцией. Взрывчатое вещество духовных веяний в работах Вл. Соловьева и П. Флоренского, К. Станиславского и Вс. Мейерхольда, В. Кандинского и К. Малевича, В. Татлина и К. Мельникова изменило лицо мира в конечном счете гораздо существеннее.
Поистине это была эпоха гигантов — мгновенная, как вспышка звезды... Весь спектр русской культуры и жизни как бы заново открывал себя в этой ярчайшей и во многом загадочной концентрации творческих национальных сил. Помнится, еще Грибоедов писал когда-то с горечью о непреодолимой пропасти между высшими слоями российского общества и народом. Если бы, свидетельствовал Грибоедов, случайно оказался здесь чужестранец, ничего о нас не знающий, он никак не признал бы нас принадлежащими к одной нации. Я не уверен в точности цитаты, но суть ее меня глубоко волнует. Никогда, ни до, ни после Русского Авангарда, традиции ученой интеллигенции, средневекового православия и крестьянской культуры не сплавлялись так органично.
Эта связь “неба” культуры и ее “земли” в мире музыки наиболее ярко и сильно явилась в творчестве Игоря Стравинского. Известно, что Стравинский всерьез изучал работы современных ему фольклористов, он сам записывал и крестьянские песни, и музыку бродячих музыкантов. Но то, что сделало Стравинского Стравинским, — тот резкий сдвиг в его музыкальном языке, который, в сущности, и создал потом эстетический облик всего его последующего творчества, — приходится на время его приезда в имение княгини Тенишевой — Талашкино.
Стравинский приехал в Талашкино по приглашению Н. Рериха, облюбовавшего это место. Здесь Стравинский познакомился с древними языческими ритуалами, народными песнями и танцами — всем тем, что могло пригодиться для задуманного им балета “Весна священная”.
Как и мамонтовское Абрамцево, Талашкино было тогда центром изучения традиционной крестьянской культуры. Здесь обитали и трудились художники объединения “Мир искусства” — здесь познавали они тайны народного искусства и по-своему экспериментировали с ними в своем творчестве.
В Талашкине были построены мастерские, где бок о бок работали и местные жители, и такие известные художники, как М. Врубель, С. Малютин, Н. Рерих. Была в Талашкине и школа искусств, и театр, и оркестр. Традиционную крестьянскую музыкальную культуру изучал и пропагандировал в Талашкине Сергей Павлович Колосов — фольклорист, педагог, гусляр, руководитель талашкинского оркестра. Гусли Колосова, его неподражаемая игра произвели на Стравинского огромное впечатление. Стравинский писал об этом в своих воспоминаниях и даже не раз имитировал ее в своих сочинениях. Но этим влияние Колосова на Стравинского не ограничилось. Только Колосов мог познакомить Стравинского с народной песней в ее первозданном, естественном звучании. От Колосова же узнал Стравинский пять секретов народного музыкального исполнительства, виртуозное владение которыми действительно выделяет Стравинского среди всех современных ему композиторов.
Поэтому стихи из рукописной тетради Сергея Павловича Колосова, содержащей материалы его собственных фольклорных исследований, помимо несомненного художественного смысла представляют, я думаю, и громадный исторический интерес. Эти впервые публикуемые записи — результат фольклорных экспедиций Колосова, проведенных по поручению Российской академии наук. Некоторые из них абсолютно уникальны, как, например, нигде более не записанный вариант духовных стихов такого шедевра, как “Голубиная книга”, или не вошедшие в эту журнальную публикацию записи со своеобразнейшим описанием вертепа, каковые описания вообще встречаются не часто.
ДМИТРИЙ ПОКРОВСКИЙ.
Стих о Страшном суде
Воскресни, Господи, и вознесутся руци Его на вышные небесы.
Потянет нас Небесный Царь во Царствие Небесное в раю во прекрасном.
Со восточной стороны идут души верные, идут Христом любимые.
Речет им Небесный Царь: “Подойдите вы, верные,
С западной стороны идут души грешные, идут беззаконные.
Речет им Небесный Царь: “Проклятые.
Муки вам уготованы разные.
Ворам и разбойникам — огни неугасные.
Душеубийцам, пьяницам — смола зла-кипучая.
По всему свету блудницам, детей душегубицам —
Сосут змеи лютые за их груди белые”.
Припадали мы, души грешные, ко сырой Земле-матери.
Начнем, душа грешныя, слезно горько плакати.
Вспомнем, душа грешныя, отцов своих, матерьев.
Ой ли наши отец и мать, на што вы нас народили, на сию муку грозную?
Хотя б вы, родивши нас, малехоньких учили нас.
Не видали б мы, грешные, злой муки привычныя от Царя от Небесного.
Послушаем, братья, прописания Господния о том, что неложный нам суд
Сам Господь нас судить будет на житие вековечное,
“Не могу я терпеть, Господи.
Стало на земле много скверности, еще боле беззакония”.
Господь на небо возвысится, речет Матери-сырой земле:
“Потерпи, Мать-сыра земля, авось рабы Мои испокаются.
Не спокаются ж, грешные, не минуть им суда страшного и второго
Слава тебе, Христе Боже наш!
О, горе мне
(Псальма)
Вчера с другом я сидел,
Ныне смерти зрю предел.
О, горе мне великое!
Плоть во гроб мою кладут
И душу на суд ведут.
Милости не будет там.
Верна друга нет со мной.
Скрылся свет, хранитель мой.
Мимо царства прохожу,
Горько плачу и гляжу.
Ты прости, прекрасный рай,
Во другой пойду я край.
В царстве света долги святы,
Грешных не приимешь ты.
Среди пламени стою,
Песнь плачевную пою.
Уж я в горе зародилася
Уж я в горе зародилася,
Уж я в горе зародилася —
О, без счастья замуж выдана.
Ох вы, братцы, вы мои товарищи,
Вы срубите-ка мне кельюшку
Без верху, без макушечки
И без уголышек, без окошечек
И поставьте дле[2] дороженьки,
Где попы, дьяки съезжаются,
На моей келейке подивуются.
Уж я от горя в ту келью —
Горе за мной туда идет.
Уж я от горя в темные лясы —
За мной горе и с топориком.
Уж я от горя во желты пески —
За мной горе и с лопатою.
Уж я от горя перяставлюся —
Горе и туда со свечой идет.
Вот я от горя закопалася
И тогда горю досталася.
Коло саду, саду зеляного
(Свадьба)
Коло саду, саду, саду зеляного,
Там лежало три стеженьки, да три дороженьки.
Ой, по первой по стеженьке,
Ой, по первой по дороженьке,
Там шла Пречистая Мать Богородица.
Ой, по второй по стеженьке,
Ой, по второй по дороженьке,
Там шел святой Никола.
Ой, по третьей по стеженьке,
Ой, по третьей по дороженьке,
Там шли Кузьма-Демьян.
Ой, святые Кузьма-Демьян,
Устройте нам свадебку на четыре гранушки.
На первую гранушку — на мирное согласие.
На вторую гранушку — чтоб хлеб-соль водилися,
животинка плодилася.
На третью гранушку — на сынов на пахарьев.
На четвертую гранушку — на дочек на швеечек.
Пивовар пиво варил
(Пивоваренная)
Пивовар пиво варил,
Зелено вино курил.
Ай, жги, говори,
Красных девушек манил.
Ах вы, девки, ах вы, красны,
Приходите вы ко мне.
Приходите вы ко мне,
На пивоварню на мою.
На моей же пивоварне
Много пива и вина.
Ай, жги, говори,
Много пива и вина.
Много пива и вина,
Меду сыченого.
Меду сыченого,
Пива вареного.
Ай, рос ячмень да на кореню
(Пивоваренная)
Ай, рос ячмень да на кореню,
Держала жена мужа да на ременю.
Ай, рос ячмень да на соломке,
Держала жена мужа да на веревке.
Ячмень с кореня звалився,
Муж с ремня сорвался.
Ячмень с соломки звалився,
Муж с веревки сорвался.
Ай, шли-прошли женки-маслевки (?),
Вели мужиков на веревке.
Они рядились, за что отдать.
Чи на денежки их продать,
Чи на коника променять?
Нам с деньгами не носиться
И с конями не возиться.
Ревнивый муж пригодится.
Ревнивый муж пригодится.
Ревнивый муж пригодится.
Столкет, смелет, воды принесет.
Воды принесет, пивушка наворит.
Пивушка наворит, пирогов напечет
И девушкам порасскажет.
По улице грамотай[3]
По улице грамотай.
Ох, ох, грамотай.
Поди, право, послушай.
Говори, что послушай, —
Жена мужа продала.
Недорого взяла —
Со полтиной три рубля.
Закупила три вола.
Она вспахала три поля.
Насеяла житушка.
Она нажала три воза.
Намолотила три меха.
Наростила солоду.
Наварила пивушка.
Звала трех панов,
Паны-то пива попили.
Хозяюшку увезли.
За темные лясы.
За шерые за боры.
Стих о Лазаре
Жили да были два братца родные.
Два братца родные, да два Лазаря.
Первый-от братец был беден человек.
Другой-от братец был богат человек.
Первый-от братец другого приглашат,
Просится к богатому брату своему.
“Братец ты мой, братец, напой меня, обуй.
Обуй меня, одень, теплом обогрей”.
“Да что ж ты мне за брат,
Да что ж ты за родня?
Есть у меня братья получше тебя.
Получше тебя, богаче тебя.
Князья да бояре — вот братья мои.
Люди торговые — вот приятели...”
Стих о Кривде и Правде
Единожды возговорил Владимир князь, Владимир князь:
“Ох ты гой еси, наш премудрый царь Давид Евсеевич,
Мне ночей, сударь, мало спалося да много виделось.
Как бы с той страны со Восточныя да с другой стороны да с полуденныя,
Как бы два зверя собиралися,
Как бы два лютые соходилися,
Промежду себя бились, грызлися.
Один единого одолеть хочет”.
Тут возговорил наш премудрый царь Давид Евсеевич:
“То не два зверя, князь, соезжалися,
То не два лютые соходилися.
То Правда с Кривдою соходилися,
Промежду себя бились, дралися.
Кривда Правду одолеть хочет.
Правда Кривду переспорила.
Правда в небеса ушла к самому ко Господу, Царю Небесному.
Кривда ж у нас вся пошла по всей земле.
Кривдой земля восколебалася.
От Кривды народ взбаламутился.
От Кривды народ стал неправильный.
Ой, неправильный да злопамятный.
Они же друг друга обманыють.
Кто не хочет Кривдой жить, тот сопричаен ко Господу, Царю Небесному,
Да душа унаследует Царство Божие.
Уже жизнь сия скончивается,
День отрадный приближается.
Ужаснись, душа, суда страшного
И пришествия всеужасного”.
Славу мы поем Давиду Евсеевичу.
Вовеки та славушка не иссякнется.
И во веки веков. Аминь.
Солдатская жена-разрябинушка
(Рекрутская песня)
Як один то был сын, як один то был сын да у матушки.
И он и тот пошев у солдатушки.
Приказав жену родней матери:
“Береги, моя мать, молоду жену,
Молоду жену, дробных детушек”.
Ну и мать сына не послушалась.
Прогнала невесточку у чисто поле.
“Ты иди, невестка, во чисто полюшко.
Ты стань, невестка, разрябинушкой,
Ну и детки твои отуростками”.
Ну и шло там пройшло три полка солдат.
Ну, пяредний полк ня становивси.
Посяред что шли, становилися.
“Ну и что ж это за рябинушка?
Как возьму я, младец, я й вострой топорок.
Я й зрублю, молодец, разрябинушку.
Я й раз секанул — кровь натронулась.
Я и два секнул — кровь ручьем пошла.
Я и три отсекнул — кровь прогласила:
“Не секи, мой муж, разрябинушку.
Не рябину секешь — молоду жену.
Молоду жену с дробными детками”.
Коль пришел я домой к своей матери.
Меня мать сустрела серед улицы.
Ну и родна сестра серед домика.
“Ну и здравствуй, мой сын, любезный мой”.
“Ты скажи, моя мать, мать родная моя,
Ну а что ж, моя мать, молодая жена?”
“Ну, твоя жена пойшла в гости.
Ну и детки твои пойшли к дедушке”.
“Ты не мать моя, ты злодейка была”.
Совушка Ульяна Степановна
(Сказочка-приговорочка под гусли)
Сова ль моя, совушка,
моя вдова ль, вдовушка,
Залеская барыня
Ульяна Степановна.
Где же ты бывала?
Где же ты живала?
Живала я, совушка,
Живала я, вдовушка,
В зеленых лесишах,
В сырых дуплишах.
Знают меня, совушку,
Знают меня, вдовушку,
Два луня белых,
Два друга милых.
Стали сову сватать,
Сватов засылать,
Сову убирать,
В лапти обувать,
В лапти, в осметки,
В онучи-отрепки,
В платье рогожное,
В ожерелье гороховое.
Ворон был поваром.
Сорока стряпухой.
По дворам летала,
Кур собирала:
“Куры вы, дуры,
Пожалуйте на свадьбу!
У нас нынче праздник.
Праздник Вознесенье,
Большое веселье.
Сову замуж отдаем
За белого луня,
За милого друга.
У нашего луня,
У нашего друга
Сорок кадушек
Соленых лягушек,
Сорок амбаров
Сухих тараканов,
Пятьдесят поросят,
Только ножки висят”.
Воробей Карпович — простец и Совушка Савельевна из рода барского
(Сказка-присказка под гусли)
Воробей пиво варил,
Карпович вино курил.
Он всех гостей созывал,
Всех мелких пташечек.
Одну Сову не звал.
Совушка сама пришла,
Савельевна-незваная.
Она села серед полб,
Серед полу на цыпочках,
Заиграла во скрипочку.
Воробей плясать пошел,
Карпович скакать пошел.
Совушке на ножку стал,
Савельевне на правую.
Совушка осердилась,
Савельевна прогневалась.
Она дверью хлопнула,
Воротами скрипнула.
Воробей в погонь за ней,
Карпович догонять пошел.
“Воротися, Совушка,
Воротись, Савельевна”.
“Не того я отчества,
Чтоб назад ворочаться.
А я роду барского,
Я лица дворянского!”
Скупые сваты, скупые
(Девки дразнят на свадьбе)
Скупые сваты, скупые,
А у них пироги сухие.
Приехал сваток на кошке,
Привез горелки три ложки.
Подайте свату козочку,
Обмакните свату короцку.
У первого свата сива борода.
А в другова свата лыса голова.
А в третьего свата кривая нога.
Сивой бородой печь выметать.
Лысой головой верх закладать.
Кривой ногой жар загребать.
Девки свата били
(Девки дразнят на свадьбе)
Девки свата били,
Девки свата били,
Под печь посадили.
Сиди, сваток, тишее,
Не гоняй наших мышей.
Наши мыши жошки (?),
Отъедят свату ножки.
Наши мыши прытки,
Отъедят свату лытки.
Я по жердочке шла
Я по жердочке шла я по тоненькой,
Я по жердочке шла я по тоненькой,
Я по тоненькой, по еловенькой.
Тонка жердочка гнется, да не ломится.
Без милого без дружка жизнь нерадостна.
Хоть нерадостна, да разгуляется.
Пойду-выйду молода за новые ворота.
Стану-стану молода зле точеного столба.
Гляну-гляну молода вдоль по улице в конец.
Вдоль по улице в конец на почтовый на дворец.
На почтовом на дворцу, там ребята хороши.
Хороши, пригожи, яны ласковые.
Яны ласковые, все приветливые.
А учера[4] с вечера ко мне милый приходил.
Целовал, миловал, надежею называл.
“Ты надежа моя, лебедушка белая.
Белей снегу белого, красней маку красного”.
Ты крапивушка зеленая
Ты крапивушка зеленая,
Ты крапивушка зеленая,
Ах, зеленая, качурявая.
Зеленая, качурявая,
Да все полюшко привзеленила.
Да все полюшко привзеленила.
Да устежечки да дороженьки.
Нету к милому проходушки
Ни пешему, ни на лошади.
Гонить милый табун лошадей.
А все коники вороные.
Посеяли девки лен
Посеяли девки лен.
Кум Иван, кум Иван, кума Марья моя.
Посеявши, пололи, белы руки кололи.
Как увадился в тот ленок мальчишечка-щеголек.
Весь ленок притолок,
Со льну цветы посорвав,
В Дунай-речку побросав.
“Дунай-речка, не примай,
Ко бережку прибивай,
К беленькому камушку.
У моего батюшки на дворе
Вороной конь во стойле.
Копытом землю высекал
До беленького камушка.
А в том камне огня нет,
У моего мужа правды нет.
Чужим женам башмачки,
Своей жене лаптей нет”.
“Сплету, жена, каверзни.
Носи, жена, наблюдай,
По праздничкам обувай,
А в будний день носи так”.
“А я мужу согрожу.
Сшию мужу рубашку
С крапивного листочку.
Носи, мой муж, наблюдай,
По праздничкам надевай,
А в будний день ходи так”.
Черный баран
(Святочная)
Зазову милого я к сабе у гости.
Ох, люлюшки-люли, я к сабе у гости.
Поставлю милому напитков, напитков.
Ох, люлюшки-люли, напитков, напитков.
Ты пей, миленький, напивайся.
Ох, люлюшки-люли, напивайся.
Ты пей-напивайся, в окно наглядайся.
Ти далеко муж идеть, ти скоро спужает.
Недалеко муж идеть, к двору подъезжает.
А что ж мне милого, а где ж мне сподети[5]?
Я свово милого в большое лукошко.
В лукошко всадила, войлочком накрыла.
Войлочком накрыла, лытичком зашила.
Муж на пороге стоить, у жены пытаеть:
“Женка ты милая, что в тябе в лукошке?”
“Муж мой, муженечек, глупый разумочек,
Черная овечка барашка козила.
Барана в лукошко вот я и посадила.
В лукошко посадила, войлочком накрыла”.
“Жена моя милая, покажи барана”.
“А я того барана в поле прогнала.
Пастушка лихая барана втеряла.
Барана втеряла, серы волки съели.
Муж мой, муженечек, глупый разумочек,
Иди ты к обедне, отслужи молебен
Обо мне, об себе и об черном баране”.
ПОЯСНЕНИЯ К ПУБЛИКАЦИИ
На театральном занавесе в Талашкине, украшенном росписью С. Малютина, был изображен легендарный певец Боян. И был у него свой прообраз, живой Боян — Сергей Павлович Колосов, который, вот так же перебирая струны гуслей, пел в Талашкине старинные песни.
С. Колосов родился в Смоленской губернии — теперь это поселок Каспля (название, по-видимому, не менялось), — в семье священника. Дата его рождения точно не установлена, она приходится на 60-е годы XIX века.
Выступая с концертами — сольными и совместно с певицей Надеждой Николаевной Лавровой, — Колосов играл на так называемых “поповских” гуслях[6] — гусли, скорее всего, были семейными.
Умер С. Колосов, по некоторым сведениям, в Рославльском уезде, Смоленской губернии.
Почему же эти безусловно прекрасные тексты народной поэзии публикуются впервые? Не странно ли это?
Вот не менее “странный” отзыв специалистов — сотрудников Государственного научно-исследовательского института театра и музыки о фольклорных материалах Н. Лавровой, собранных в 1915 — 1916 годах: “...материалы... состоящие в основном из духовных стихов, обрядовых песен и некоторого количества песен хороводных, лирических и шуточных, не отвечают требованиям научной достоверности, но... на достаточной высоте...” (24 ноября 1950 года, за подписью Г. Келдыша и Н. Жемчужиной). Несомненно, такой фольклор не отвечал требованиям марксистско-ленинской эстетики.
Судя по всему, Н. Лаврова пыталась передать в институт именно эту тетрадь С. Колосова (совпадают даты). После безуспешной ее попытки тетрадь, видимо, и оказалась спустя некоторое время в Смоленском музее-заповеднике.
“Стих о Страшном суде” — один из вариантов духовных стихов с широко распространенным сюжетом о Страшном суде. В них народные сочинители основное внимание, как правило, уделяли моменту разделения воскресших людей на души грешные и праведные.
Духовными стихами в русской народной словесности называются песни, чаще всего эпические, на религиозные сюжеты, исполняемые обыкновенно бродячими певцами (преимущественно слепцами) на ярмарках, базарных площадях или у ворот церквей.
“О, горе мне” — “псальмы” (от греч. хвалебная песнь, псалом) — бытовые духовные песни, получившие распространение в России, на Украине и в Белоруссии с середины XVII века.
“Уж я в горе зародилася” — текст принадлежит к так называемой “семейной” лирике, необрядовой, исполнявшейся в любое время года.
При исполнении такого рода протяжных песен музыкальная фраза развивается так, что пропадает четкость деления текста на строки. Поэтому для протяжной лирики не характерно куплетное (строфическое) строение стиха. Довольно редко встречается здесь рифма. Отсутствие рифмы часто как бы компенсируется сходными звукосочетаниями и повторами.
“Коло саду, саду зеляного” — свадебная песня.
Эту песню поют во время благословения. С. Колосов описывает этот обряд так: “Собравшиеся в доме жениха или невесты прежде всего садятся за стол и едят-ужинают. После еды начинают “Богу молиться”. Затем все усаживаются. Среди общей тишины встает ближе к красному углу и столу начинатель. Помолясь на иконы, он говорит, обращаясь к отцу жениха или невесты: “Батюшка родной, Иван Петрович, благослови своему сыну (или дочери) свадьбу сыграти. Раз благослови, два благослови, третий раз, как Мать Пречиста народила, так и благословила”. Отец встает и отвечает: “Бог благословляет”... Потом начинает “выкликивать” по порядку благословения от матери родной и всех родственников, близких и дальних. Перечень этих родных занимает иногда около часу и более времени...
Обращаясь к гостям в заключение, начинальщик выкрикивает: “Гости приезжие, суседи приближенные, благословите молодому князю (или княгине) свадьбу заиграти. Раз благослови, два благослови, третий раз, как Мать Пречиста народила, так и благословила”. Гости с поклоном отвечают: “Бог благословляй!”
Помолчав, зачинатель затягивает дрожащим от волнения голосом: “Коло саду, саду зеляного”...”
Начинатель, зачинальщик или дружка — распорядитель, увеселитель на свадьбе.
Кузьма-Демьян — святые бессребреники Косма и Дамиан. Народ с именем этих угодников связывает немало особенных верований: верование в их врачебную помощь от разных недугов, в их помощь в книжном учении. Называют св. Косму и Дамиана еще и Божиими кузнецами. От них ставят в зависимость заключение брачных союзов — они покровители свадеб. Наконец, св. Косма и Дамиан известны еще в простонародье как хранители кур. Не случайно, видимо, эти домашние птицы составляли и составляют непременную принадлежность свадебных церемоний и необходимое свадебное кушанье.
“Стих о Лазаре” — один из вариантов духовного стиха, сюжет которого взят из евангельской притчи о богаче и нищем Лазаре. В народной традиции богач и бедняк превращены в братьев.
“Стих о Кривде и Правде” — сюжет взят из “Голубиной книги”. Он занимает особое место среди древнейших духовных стихов, так как не содержит обычного для них сюжетного повествования и посвящен вопросам устройства мира: о небесных телах и стихиях (солнце, месяц, звезды, ветер, дождь), о происхождении человека, о матери-земле...
Притча о Кривде и Правде в основе своей заключает мотив борьбы Христа с дьяволом.
“Солдатская жена-разрябинушка” — баллада, один из вариантов издававшейся ранее рекрутской лирической песни.
“Совушка Ульяна Степановна” и “Воробей Карпович” — эти сказочки можно отнести к так называемому “детскому фольклору”, очень разнообразному по своей жанровой структуре. В него входят потешки, жеребьевки, считалки, приговорки, припевки, колыбельные песни, заклички, прибаутки, скороговорки, дразнилки и др.
Сказочки под гусли, записанные С. Колосовым, можно отнести скорее к жанру небылиц (хотя такая классификация достаточно условна).
“Скупые сваты, скупые” и “Девки свата били” — свадебные “дразнилки”, или корильные песни, очень характерны были для Смоленщины. Сегодня такие тексты в смоленских деревнях встретить практически невозможно.
Следует отметить, что с обычаем величать на свадьбах существовал и другой обычай — унижать кого-либо из участников свадьбы в присутствии достаточно большого числа свидетелей. Древний смысл этого угадывается с трудом.
В наше время “дразнилки” стали шуточными песнями.
“Я по жердочке шла” — плясовая, шуточная любовная, исполнялась в любое время года на игрищах, гуляньях, в хороводах.
“Черный баран” — относится к святочным плясовым, часто с юмористическим оттенком.
Особую группу составляют юмористические и сатирические песни, посвященные быту и нравам крестьянской семьи. Тематика их близка к веселой бытовой сказке, анекдоту.
Подготовка текстов и пояснения ОЛЬГИ ЮКЕЧЕВОЙ.
Редакция благодарит сотрудницу Смоленского музея-заповедника Ларису Сергеевну Журавлеву, любезно предоставившую рукописную книгу С. П. Колосова для публикации, и артистку ансамбля Ольгу Юкечеву, которая собственноручно переписала всю эту книгу, так как ее не разрешено выносить из музея.
[1] Отроковица.
[2] Подле.
[3] Эта песня исполняется с припевом:
Ох, ох, грамотай.
Поди, право, послушай.
Говори, что послушай, —
который повторяется после каждой строки.
[4] Вчера.
[5] Куда деть.
[6] “Поповские” гусли, или “столовые” — то есть ставились на стол, на ножки.