* *
*
Под березой на скамеечке
По ее пишу линеечке,
И хоть время пахнет бойнею,
Мне становится спокойнее:
Разлинованное дерево —
Суть страданья одинокого, —
В нем чутье почти что зверево,
В нем слеза почти что богова.
* *
*
Рассвело, расступилось, настало,
Снизошло по златому лучу.
Я об этом еще не сказала,
И о том я еще промолчу,
Что столпилось, сгустилось, пропало,
Седовласой петлей завилось.
То и это — ни много ни мало —
Мною жизнью и смертью звалось.
Божий крест — неужели все тот же?
И я слышу на стыке веков
Со столичных балконов и лоджий
Упреждающий крик петухов.
Не второе ль пришествие ждется?
Неужели предаст ученик,
А другой ученик отречется
Под петуший отчаянный крик.
* *
*
* *
*
Продолжается время распада,
Еле теплятся совесть и честь.
Как ни грустно, я все-таки рада
Жизни какой ни на есть.
Ах, как тихо в июньской дубраве,
Ах, как громко птицы поют
О своем неотъемлемом праве
На перелет и уют.
Тишина — не отсутствие шума,
Тишина — состоянье души.
Но горящий глагол Аввакума
Жжет мое сердце в тиши.
Ну куда мне податься, куда мне...
Я не знаю, где ты и где я, —
Не оставила камня на камне
Черная память моя.
* *
*
На этой кухне падает, как снег,
Известка с потолка, и перекручен
Над мойкой кран, и капает вода,
Озвучив времени атумный бег, —
Кран отмерять минуты и года,
Под стать часам песочным, не приучен,
А стрелка на будильнике — лишь знак
Безвременья. И если Пастернак:
“Какое бы, — спросил, — тысячелетье?”,
Ну что бы я ответила ему,
Природы русской певчему ребенку?
Наверное б, сказала: это — третье
До Рождества, о коем никому
Не ведомо в Давидовом дому
Или волхву мерещится спросонку...
Утро такое
1
Утро такое, что ветер пропах жасмином
2
Ветер жасмина, ветер сирени, ветер левкоя,
* *
*
Из духовки — картошка. Соленый груздь.
“Амаретту” принес мне гость, —
Из меня он пытается вырвать грусть,
Как из стенки кирпичной гвоздь.
Но и шляпки нет у того гвоздя,
Да и нечего в ребра лезть,
Да и грусть моя много лет спустя,
Может быть, превратится в весть
О земле воспрявшей, ядящей всласть,
О душе, поправшей и смерть и злость.
Эта грусть посильнее, чем бунт и власть,
Хоть ржавее, чем в стенке гвоздь,
Еще вербой взойдет из моей груди,
Чтобы благовестить весну.
Пей ликер, мой гость, да груздём хрусти,
Обжигай картошкой десну.
* *
*
Ничего — ни строки, ни словечка,
Ничего, точно я умерла.
Лишь табачного дыма колечко
Над углом раздвижного стола.
В синей гжели кофейная гуща.
Ничего, — ни словечка о том,
Как сияет июньская куща
За прозрачным, как сердце, окном.
В этом сердце две маленьких птички
Говорят меж березовых свеч,
И похожи они на кавычки,
И прямая таинственна речь.
Я две вилки воткну в удлинитель —
Чайник, лампу, раскрою блокнот, —
Ничего. Видно, ангел-хранитель
От меня же меня бережет.
1994.