За последние полтора десятка лет на Западе сложилось весьма интересное направление исследований — школа мир-системного анализа, созданная Иммануэлем Валлерстайном. Основные постулаты этой школы помогают понять очень многое из наших непростых отношений с Западом, а также взглянуть на самих себя глазами того же Запада — как на потенциально очень сильного экономического соперника, но на данный момент не понимающего ни своего места в мире, ни реального (а не прокламируемого) отношения к себе со стороны “цивилизованных”.
Ключевое понятие концепции Валлерстайна — “Мир-система”. Это отнюдь не “мировая система” или “миросистема”. Мир-система сама по себе есть особый мир. Мир-системы делятся на два типа: мир-экономики и мир-империи. Первые основываются на рынке, вторые — на редистрибуции (перераспределении). Современная капиталистическая мир-экономика состоит из ядра, полупериферии и периферии.
Ядро захватывает монопольные позиции в передовых технологиях и верхние этажи иерархии товарных цепей, то есть конечные высокотехнологичные производства, оттирая полупериферию на средние, а периферию на нижние этажи товарных цепочек (поставка сырья для стран, захвативших более высокие иерархические уровни). Отсюда становятся понятными, казалось бы, разрозненные, но многочисленные факты удушения российских высоких технологий нашими вновь обретенными западными друзьями, их настойчивые попытки полностью заблокировать все рынки сбыта российской наукоемкой продукции: России уготовано место периферии, а гегемония “ядра” в современной мир-системе способна “загнать” в оборонительную позицию даже сверхсовременные производства в тех странах, которые не принадлежат к клубу избранных. А этот клуб уже не может расширяться: если в него прорвется “новичок” (например, Россия), кому-то из клуба придется уйти. Поэтому Валлерстайн считает, что национальное развитие для большинства стран недостижимо никаким способом, а те немногие, которые способны добиться успеха, могут сделать это только за счет других. Страны-гегемоны капиталистической мир-системы способны сделать неприбыльными любые альтернативные, даже более эффективные, даже уникальные российские технологии.
Самоочевидно, что Россию Запад в свой клуб избранных не пустит. Как это ни парадоксально звучит, но для Запада более выгоден был тоталитарный СССР, нежели грядущая, по-западному “обустроенная” Россия. Прежний СССР, представляя настоящую головную боль для США “со товарищи” в качестве военной и политической сверхдержавы-антагониста, был в то же время экономически весьма комплементарен Западу в качестве экономической полупериферии. “Мир 60 — 80-х годов был остроумно организованным механизмом, где Запад сбывал остаточный продукт — соцлагерю, а тот, в свою очередь, уже свой остаточный продукт “третьему миру”. Такая система сознательно поддерживалась заинтересованными сторонами через искусственное завышение цен на западную продукцию и занижение на советскую” (Гейдар Джемаль). Запад готов был терпеть военно-политическую конкуренцию СССР в по-своему равновесном биполярном мире при условии полного отсутствия с его стороны конкуренции экономической. Но экономического конкурента в лице обновленной России Запад не потерпит, даже если Россия будет демократической и миролюбивой. Не выгодно! Российские либералы могут сколь угодно тешиться “общечеловеческими ценностями”, “цивилизованным мироустройством”, “торжеством международного права” и прочими маниловскими бирюльками, но в России есть и другие силы, способные бороться с Западом за мировые рынки наукоемкой продукции, то есть претендовать на святая святых — нарушить установившуюся иерархию в международном разделении труда: русские самим фактом наличия у них высоких технологий дерзнули войти в круг “ядра”. Наказание воспоследовало незамедлительно: “Ах, вам не нравится быть полупериферией! Ну так станьте же просто периферией! Вон из “приличного дома”! В “третий мир” ступайте, русские дикари”. И в самом деле, у “дикарей” за период с 1990 по 1994 год производство наукоемкой, высокотехнологичной продукции упало в десять раз (!) на фоне общего падения промышленного производства немногим более чем в два раза. И если последнюю цифру не так уж трудно отнести на счет общей технической отсталости и структурной “извращенности” российской экономики, то подобное объяснение никак не применимо к колоссальной катастрофе в сфере российского “хайтека”[1] — ведь погибли именно самые передовые производства, долженствующие “вытащить” Россию в ХХI век. Думается, что до сих пор нами по достоинству не оценен тот несомненный вклад, который внесен в дело удушения российских передовых технологий нашими западными (особливо американскими) друзьями. Странно выглядит эта близорукость. Ведь отсечение нас от рынков сбыта, нечестная конкуренция, неэкономические, политико-силовые барьеры на пути российских товаров, вульгарное разворовывание наших ноу-хау (многие из которых опережают аналогичные американские на десять—пятнадцать лет) — все это происходит сейчас на наших глазах. Цели свои наши “цивилизованные” доброхоты не скрывают: методы и способы удушения российского “хайтека” широко обсуждаются на страницах западной прессы, “озвучиваются” западными официальными лицами. (Но это почему-то не попадает на страницы наших газет, столь охочих до перепечатывания всего, что встречается на страницах западной печати.)
В клуб избранных не пускают из милости, за хорошее поведение. В “ядро” прорываются с боем, нахраписто работая локтями и круша кости конкурентам. И тем самым добиваются не только привилегированного места в мир-системе, но и уважения к себе. Предельно откровенно эту позицию Запада изложил американский политолог Уолтер Рассел Мид: “Если Жириновский станет завтра президентом России, мы будем обходиться с ним лучше, чем с Ельциным. ...Мы будем прислушиваться к России более тщательно и соблюдать ее национальные интересы более скрупулезно, чем мы это делаем сегодня”. Это высказывание — вполне в духе И. Валлерстайна, который писал: “Поскольку экономическое неравенство есть результат политического соотношения сил, экономические изменения требуют применения силы”. На такой шаг наше нынешнее руководство не способно “по определению”. Более того, нас уже вытеснили с полупериферийных позиций и превратили в периферийную страну, в экспорте которой сырье занимает 85 процентов, а продукция машиностроения — 5 процентов.
Итак, в “приличный западный дом” нас не пускают. А мы скажем: “Нам и не надо было”. В “третий мир”, на периферию (то бишь на паперть) мы тоже не пойдем — не на таких напали. Ориентироваться надо не на США, ЕС и Японию, а на высокоразвитых аутсайдеров — так называемые НИС (новые индустриальные страны), — на “малых драконов”, на Индию, Бразилию, Чили и Аргентину.
Даже наиболее процветающие НИС жестоко страдают от “высокотехнологического неомеркантилизма” стран “ядра”, сохраняющих полный контроль над высокими технологиями и передающих НИС лишь устаревшие и неперспективные технологии. Технический протекционизм снижает конкурентоспособность товаров НИС, блокируя их переход к новым поколениям “хайтека”. Например, около 90 процентов совместных предприятий Индии получили технологию из США и Японии, которой там пользовались уже не менее пятнадцати лет. 47 процентов СП, созданных на базе американских технологий, получили в свое распоряжение технологические процессы тридцатилетней давности. То же самое и в Латинской Америке: препятствие передачи Севером передовых технологий и отсутствие допуска латиноамериканцев на рынки со своими высокими технологиями. Как видим, проблемы у России и НИС в сфере “хайтека” одинаковы. Разница лишь в том, что российские наукоемкие технологии на несколько порядков выше по уровню и гораздо шире по ассортименту, нежели то, что есть у НИС. Наверное, многие читатели недоуменно пожмут плечами: “О каких таких наших высоких технологиях, да к тому же еще и превосходящих западные образцы, вообще ведется здесь речь? Да вы оглянитесь вокруг, мы так отстали от Запада во всем, что нам только копировать его технику и осталось”. Внесу необходимые разъяснения. Шокирующий “демонстрационный эффект” от сравнения западного изобилия и нашей нищеты основывается лишь на сопоставлении производства ширпотреба у них и у нас. Все это — на поверхности, на виду. И в самом деле, на долю сектора группы “Б” у нас приходилось лишь 14 процентов основных производственных фондов, в том числе на долю легкой промышленности — 3,7 процента. С 1960 по 1985 год доля вложений в группу “Б” устойчиво находилась на уровне 4 — 5 процентов. В настоящий же момент эта отрасль переживает обвальный крах, так что в этой сфере нам действительно не то что соперничать с Западом, но даже и на глаза ему показываться — стыдобушки не оберешься. Высокие же технологии создавались в недрах ВПК, и лишь сейчас, когда они поступили на дешевую распродажу, мы видим, что у нас было и чего нас лишают. ВПК — это не какой-то нарост на теле нашего хозяйства и даже не его сердцевинное ядро. ВПК — синоним всей нашей экономики, а его конверсия — синоним экономической реформы. Еще до перестройки 52 процента продукции ВПК имели мирное назначение.
У несравненной Японии — непревзойденные компьютеры и прочая электроника, а у нас — киркомотыги и лопаты? Но на настоящий момент самые мощные и самые быстродействующие в мире суперЭВМ — это российские “Весна” и “Эльбрус-3-1”. А есть ли у той же Японии космические корабли, атомная индустрия и авиастроение? Единственное “форте” японцев в авиастроении — среднего уровня стоместный гражданский самолет. Попытки запуска в космос японского спутника “Хризантема-6” привели к тому, что, по признанию самих же японских средств массовой информации, на орбите оказался двухтонный кусок “космического мусора”. Потерян не только миллиард долларов, но и надежда на скорое подключение к прибыльному и престижному рынку космических запусков. Россия же, по оценкам американских экспертов, все еще занимает передовые позиции примерно в половине космических технологий. По результатам многочисленных вояжей американских экспертов по СНГ ими был составлен список из более чем трех тысяч наименований технологий, которых у США либо нет вообще, либо в их разработке налицо значительное отставание. А вы говорите: мы отстаем! Это утверждение очень выгодно нашим западным конкурентам и их компрадорским подельникам в России. Но оно не соответствует действительности. И у нас есть что предложить НИС. Между Россией и этими странами налицо взаимная комплементарность: если “ядро” мир-системы предлагает НИС старье пятнадцати-тридцатилетней давности, то Россия может предложить разработки, опережающие западные аналоги на тот же временной отрезок, то есть разработки ХХI века. По словам президента Республики Корея Ким Ен Сама, его страна стремится в отношениях с Россией к принципу “взаимодополняемости”, следуя которому “обе страны смогли бы укрепить свою международную конкурентоспособность”. Корея проявляет заинтересованность в российском “хайтеке”, в частности в области авиастроения. Схожий интерес проявили Индия и страны Латинской Америки, которых точно так же душит технологическая блокада “ядра”. Единственный возможный для них источник высоких технологий — Россия. И за них там готовы платить полновесной валютой или поставками необходимых России товаров, а не воровать наши технологии, как это делают представители респектабельной “великолепной семерки”. Особый интерес вызывают у НИС российские военные технологии. Поставки военной техники в эти страны могут спасти наш ВПК от коллапса.
Итак, вырисовывается крайне выгодная для России схема внешнеэкономических связей и отношений: жесткая и бескомпромиссная борьба с привилегированной “семеркой” за место на мировых рынках высоких технологий. Во внешнехозяйственных связях — ориентация не на Запад, а на НИС.
Возникнет уникальная мир-хозяйственная система, где Россия, диверсифицировав свои экономические связи между перечисленными странами, станет для них экономическим ядром — носителем и источником высоких технологий. На Россию станут замыкаться и из России будут исходить во все концы мира технологические цепочки. Тогда не надо будет выклянчивать у “семерки” квоты, льготы и преференции.
Новые экономические союзники России внесут в общую копилку свои рыночные навыки, способы организации и управления современным производством, свои технологические заделы (как правило, намного уступающие российским), свои капиталы. Россия обеспечит им за это (на строго эквивалентной и равноправной основе) доступ к своим высоким технологиям, в том числе и к таким, каких нет ни у одной страны мира. Попытка же поживиться за счет России будет невозможна: диверсификация экономических и технологических связей позволит России-“ядру” мгновенно “отключить” потенциального трутня, то есть отсечь его от исходного пункта технологических цепочек и переориентировать идущие по ним потоки технологий, ресурсов и продукции на других контрагентов.
Создав единый рынок товаров, финансов, технологий и услуг, новая мир-система окажется независимой от МВФ, МБРР, ГАТТ[2], КОКОМ[3] (который, кстати, уже раз двадцать “отменяли”, но никогда на самом деле не отменят) и прочих политико-силовых механизмов “выкручивания рук” со стороны стран “ядра” старой мир-системы. Мир вновь обретет двухполюсную структуру, но не политико-военно-идеологическую, где капиталистической мир-экономике противостояла советская мир-империя, а рыночно-экономическую, где старому “ядру”, захватившему и подмявшему под себя всю мировую экономику, бросит вызов новое “ядро”, создавшее мощный таран для взламывания ворот на закрытые, привилегированные рынки и прочие экономические заповедники Запада.
Крах Великого Либерального Мифа с его идеями равноправного партнерского обмена с Западом, основанного на равных для всех правилах игры, “общечеловеческих ценностях” и международном праве, привел Россию к мироощущению изгоя, потерпевшего поражение в “холодной” войне и цинично третируемого обожаемым Западом. На первый план вышла максима, сформулированная Александром III в политическом завещании своему престолонаследнику Николаю: “Помнить — у России нет друзей”. Ощущение государственного одиночества привело к пониманию того, что, по словам политолога Александра Панарина, “Россия самоценна, и нет таких целей и ценностей, во имя которых можно пожертвовать Россией”. На смену маниловской рефлексии “нового мышления” пришли простые и однозначные, как удар топора, максимы геополитики. Пафос отчаянной борьбы за выживание России, борьбы в одиночку с беспощадным и циничным противником, овладел умами. Наряду с геополитикой актуализировались идеи “борьбы цивилизаций”, России — как особенного “культурно-исторического типа” (в духе Н. Я. Данилевского), различные варианты “евразийства” и противостоящая им идея содружества стран “византийского культурного круга”.
Рассмотрим геополитические концепции. Они явно неоднородны, а зачастую и противоречат друг другу. В качестве двух наиболее теоретически проработанных геополитических альтернатив для России можно выделить концепции России как держателя “хартленда”, с одной стороны, и России как своеобразного геополитического “острова”, отделенного от других геополитических “платформ” системой геополитических же “проливов”.
Понятие “heartland” (“сердце земли”) было впервые выдвинуто английским геополитиком Х. Дж. Маккиндером для обозначения определенного территориального массива, своеобразного осевого пространства мира. Огромный евразийский монолит — “хартленд” противостоит разрозненной массе океанических держав. Итак, мир дихотомичен: он состоит из держав морских и континентальных. “Коренное различие между океанической сферой и евразийским хартлендом состоит в том, что первая является мозаичным, полицентричным пространством, тогда как второй образует монолит, представленный одной-двумя сверхдержавами”, — разъясняет А. Панарин.
Функция держателя евразийского “хартленда” не является a priori прерогативой только России. В случае ее ослабления или дробления альтернативными “держателями” могут выступить Германия или (что вероятнее) Китай. Политика океанических держав — в том, чтобы “уравновесить” слишком легкую часть Евразии с тяжестью восточного евразийского монолита. Наиболее простой способ решения этой задачи — всемерное ослабление и дробление России как держателя “хартленда”. Но в этом же коренится и опасность для “океанического Запада”: место старого и знакомого российского визави может занять новый — незнакомый и непредсказуемый. В этой связи становятся ясными слова А. Солженицына из интервью журналу “Форбс”, которые так и остались непонятными интервьюеру. На вопрос об угрозе для США со стороны России Солженицын ответил: “Если смотреть далеко в будущее, то можно прозреть в ХХI веке и такое время, когда США вместе с Европой еще сильно вознуждаются в России как в союзнице.
— Загадочно.
— Это загадочно для тех, кто не видит вдаль и не видит, какие силы растут в мире”.
Наиболее последовательный сторонник теоретического обоснования идеи геополитической роли России как держателя “хартленда” Александр Панарин считает, что “пространство СНГ никогда в точности не уподобится западному. Тяжесть евразийского “хартленда” такова, что носителем его может быть только особый евразийский народ, более склонный к героике и жертвенности, чем гедонистически ориентированные народы Запада. ...Я лично сомневаюсь в реалистичности полной деидеологизации и демилитаризации — ожиданий, соответствующих утопии “нового мирового порядка”. Вместе с тем я убежден, что эти функции нужно вырвать из рук местных этнократий, способствующих их бестиализации и варваризации, и вернуть их центру новой федерации государств СНГ”.
Критики этой концепции подчеркивают неподъемность, да и ненужность для России функции держателя “хартленда”, ибо это уже привело к истощению ее людских и природных ресурсов, деградации всех сторон национального существования.
Наиболее целостную теоретическую концепцию, альтернативную теории России-“хартленда”, предлагает В. Л. Цымбурский (“Полис”, 1993, № 5, стр. 7—8). “Нам не поможет, — пишет он, — знаменитая концепция Х. Маккиндера, описывающая мировую роль России через контроль над т. н. сердцевиной суши (heartland)... Не более приемлема и та версия теории “хартленда”, которую без упоминания имени Маккиндера пропагандировал П. Н. Савицкий, видя генотип государственности “России — Евразии” в географическом и экономическом соединении “лесного” и “степного” компонентов, с особым акцентированием роли степи. Для нас... эти концепции бесполезны постольку, поскольку они никак не обозначают границ российской самотождественности”. Россия — не просто территориальный евразийский массив (хартленд), нуждающийся в организующе-структурирующей силе “держателя”, а особая этноцивилизационная платформа, окаймленная геополитическими зонами (“проливами”), отделяющими ее от платформ-соседок и на Западе, и на Востоке. Поглощение Россией “проливов” и попытка слиться с иными “платформами” приводят к потере самоидентичности, к непомерной растрате сил на “обустройство” не самой России (как “острова”), а “хартленда” и в конечном счете к отбрасыванию России в исходное “островное” состояние. Центральная и Восточная Европа вновь становятся западным “проливом”, а Средняя Азия — южным. Их функция для России — оборонительная, поэтому нельзя пытаться интегрировать их в геополитическое “тело” России, поставив ее тем самым лицом к лицу с холодной отчужденностью Запада или с огненной дугой бурлящего Юга.
Цымбурский резко отрицательно относится к евразийству, рассматривая его как концепцию, имплицитно ориентированную на “похищение Европы” при опоре на консолидированную под эгидой России Азию. То есть евразийство подразумевает противоестественное слияние российской, западноевропейской и центральноазиатской “платформ”, что ничего хорошего самой России не сулит. Именно в этом духе теоретизируют сейчас и европейские “новые правые”, и их духовные соратники из газеты “Завтра” (бывшего “Дня”): выдвигается проект некоего невиданного “Евразийского мира”, в котором на геополитическую ось “Германия — Россия — Китай” будут “нанизаны” страны от Северной Атлантики до Желтого моря, а острие самой оси будет иметь явно антиамериканскую направленность.
Цымбурский говорит о так и не реализованной до сих пор стратегии, укорененной еще в ХVII веке, “когда отчужденная от Европы Россия прорывалась своими авангардами на Тихий океан...”. Эта тенденция оживает вновь, и геополитический фокус страны будет смещаться на ее перспективные, но так и не освоенные за столетия “трудные пространства”. “Пока Средняя Азия нас хранит от Юга, восточный крен с опорой на Сибирь мог бы вывести Россию из ареала столкновения ислама с либерализмом, ставя ее вообще вне распри “имущего” и “неимущего” миров”.
Переворачивается иерархия геополитических приоритетов, и на первое место выходит геополитика внутренняя, нацеленная на развитие “трудных пространств”, так и не освоенных нами за триста лет.
Резюме Цымбурского: “Для России сейчас очень хорошее время, дело только за политиками, которые это поймут”.
Давно уже пора заявить всему миру, как это было сделано при схожей ситуации в ХIХ веке (после проигрыша Крымской кампании): “Россия сосредоточивается”. Не разбрасывать силы истощенной страны на удержание “территорий-проливов”, а сосредоточить их на территории самой России. Какие именно силы следует сконцентрировать?
Есть у России два главных резерва, два источника ресурсов для ее будущего возрождения. Их всемерное использование должно составить приоритетные направления российской стратегии развития. Наряду со спасением российской науки и наукоемкого производства не менее серьезным приоритетом является радикальное решение проблемы “других русских” — наших соотечественников, не по своей воле оказавшихся на положении париев в большинстве государств ближнего зарубежья (да и в некоторых собственно российских “национальных республиках”). На повестку дня встает упреждающая и организованная эвакуация “русскоязычных” из Средней Азии и Закавказья и воссоздание в кратчайшие сроки южной границы России с этими странами. Но при этом, как считает председатель Конгресса русских общин Дмитрий Рогозин, необходимо “препятствовать выезду этнических россиян из Казахстана, Прибалтики и Украины. Мы должны добиваться гарантий их прав там, где они живут. И наоборот, если русские не хотят ассимилироваться в Средней Азии, они оттуда уедут. Усиление среднеазиатских теократических режимов и закавказские войны ставят проблему “санитарного кордона”. Пограничная линия из русских казаков на юге — неизбежная реальность”.
Переселение “русскоязычных” приняло необратимый характер. Все ссылки на то, что Россия не выдержит наплыва репатриантов, не имеют смысла, ибо наплыв этот будет усиливаться, и, чтобы его остановить, нынешним российским властям придется применять силу против масс беженцев, дабы не пустить их в Россию. Надо не препятствовать возвращению “других русских” на их историческую Родину, а наоборот — принять меры по их социальной реабилитации, адаптации и укоренению на новом месте жительства. В Россию возвращается самая трудолюбивая и предприимчивая часть нации: у “других русских” выше детность, меньше разводов, ниже уровень алкоголизации, но гораздо выше общий уровень этической, бытовой и трудовой культуры. Они, по словам генерала Лебедя, “самые славянистые из славян. Ратуют за интересы России больше, чем те, кто в ней живет”. Россия — слабозаселенная страна с отрицательным приростом населения. Неподъемная тяжесть империи обескровила и обезлюдила центральные области России, а к востоку от Урала живут всего 32 миллиона человек, из них на Дальнем Востоке — 8 миллионов. Но свято место пусто не бывает: если мы эти “трудные пространства” не заселим, это за нас сделают другие. Репатриация создаст большие нагрузки, внутренние напряжения, но позитивные последствия ее перекроют все временные издержки.
Есть у проблемы “других русских” кроме экономико-демографической еще и морально-политическая сторона: да, беженцы не любят нынешнюю российскую власть; да, они неизбежно пополнят ряды недовольных. Но они имеют на это моральное право, ибо отношение к ним со стороны властей иначе как бессердечным не назовешь. И что самое отвратительное — не только властей, но и коренных российских аборигенов: “Понаехали тут всякие, когда самим есть нечего...”
Не может быть морально здоровым народ, допустивший надругательство над миллионами своих собратьев за рубежом, — иудин грех не смыть и через тысячу лет. А народ, морально “опущенный”, не имеет будущего. Ни одна нация в мире не допустила бы того, что допускает Россия по отношению к 25 миллионам своих зарубежных соотечественников. Мы выставлены на всемирное посмешище. Ради пятисот американских граждан правительство США произвело высадку десанта на Гренаде, а ведь там их не насиловали, не грабили и не убивали, как это делается с русскими во многих республиках СНГ. Но “что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку”.
Одержимость холопским недугом перед Западом обернулась для нас системой двойных стандартов. На Западе нас стали откровенно презирать за безволие и бесхребетность нашей внешней политики. Здесь я затрагиваю уже другой приоритет нашей стратегии, который существует объективно, но субъективно полностью игнорируется нашим руководством. Россия — “нищий на золотом троне”, но “золотым троном” являются отнюдь не запасы нашего природного сырья, а умы наших ученых и высокие технологии. Так вот, агентство Ассошиэйтед Пресс оценило посещение делегацией из Ливермора нескольких российских НИИ следующим образом: “Впервые американская военная лаборатория покупает сведения у бывшего главного врага, причем это та информация, за которой годами охотилось ЦРУ”. Массовая скупка за гроши бесценных российских технологий цинично именуется за рубежом “сезоном охоты на дураков”.
Спасение нашей экономики — не в бесполезных монетаристских манипуляциях по рецептам МВФ, а в защите наших высокотехнологичных отраслей от зарубежных мародеров и в беспощадной борьбе с ними на мировом рынке наукоемкой продукции. Если завоюем себе на этом рынке место, достойное великой державы, все остальное приложится (и “макроэкономическая стабилизация” в том числе).
Евгений Стариков.
Тула.
[1] “Хайтек” — аббревиатура (от англ. high technology), обозначающая понятие “высокие технологии”. (Здесь и далее примеч. автора.)
[2] Генеральное соглашение о тарифах и торговле.
[3] Координационный комитет по контролю над экспортом в коммунистические страны.