Марк Фрейдкин. Опыты

Эту книгу я прочитал залпом и, пока читал, все восхищался и никак не мог понять, что же я, наконец, читаю, что же это за поток такой льется на меня, почему я обезоружен?! Это другая книга, совсем не такая, как прочие, она живая в полном смысле слова, потому что автор является героем, а герой автором, как будто в окно больничной палаты вошел к тебе Мастер и начал свой сокровенный рассказ. О чем? Обо всем, что придет на ум, без подготовки, без задней мысли, все как на духу. Все ли? О, есть такие тайны в человеке, что о них под дулом пистолета не расскажешь! Исповедь невозможна. Может быть, поэтому Марка Фрейдкина потянуло в эту степь невозможностей?

Без всяческих приемов, без героя-посредника, о себе, от первого лица: “...с 16 лет состоял на учете в психдиспансере”! Да кто же об этом вслух говорит, а?! Дорогой Марк Ильич, у нас так не принято о себе рассказывать. А он продолжает: “Меня признали сумасшедшим, и это пригодится мне на всю жизнь!”

Чтобы выжить в “стране героев”, нужно было постоянно прикидываться кем-то, или по-простому: работать под дурака. И никакого искусства М. Фрейдкину не потребовалось, чтобы “стать сумасшедшим”, поскольку он догадался: “Любой врач во многом подобен следователю, а следователь, как мне объяснил один из старших товарищей во дворе, знает о нас только то, что мы сами ему расскажем”. Это точнейшее смысловое попадание автора, по которому я, собственно, и сужу о нем.

Если я скажу, что Фрейдкин — брачный аферист, то он не обидится, поскольку сам мне рассказывает об этом в “Записках брачного афериста”, которые начинает так: “Считаю своим долгом предуведомить читателя, что в силу особенностей своего литературного дарования я совершенно не владею искусством художественного переосмысления действительности. Таким образом, все описанное ниже — это абсолютно подлинные факты моей, к сожалению, небезупречной биографии, которые я не умел приукрасить ни целомудренным преувеличением, ни циническим умолчанием”. И далее идет рассказ о фиктивном браке с некой Верой, которой была необходима московская прописка, о некой Наде, которая хотела навязать себя автору, прислав такую телеграмму: “Марк, если ты на мне не женишься, у меня от тебя будет ребенок”, а дочка у этой Нади была от другого, так же, как и сын Веры, но Фрейдкин потом признал сына своим — Семеном Марковичем Фрейдкиным, “под каковым именем он с того дня и значился в моем паспорте и в выданном мне свидетельстве о рождении”.

Итак, по этим двум вещам книги я понял, что имею дело с сумасшедшим и аферистом, далее узнаю, что автор — еврей: “Из воспоминаний еврея-грузчика”. Уже смешно! Потому что непрофильно. Когда он работал на станции Курская-товарная, поражался своему бригадиру, выпивавшему сразу пару бутылок водки из горла. После чего командовал Фрейдкиным, который покорно поднимал и переносил тяжести. Тащит он и думает: “...мне случалось обращать внимание на тот, казалось бы, парадоксальный факт, что большие физические нагрузки не только не угнетают иных проявлений человеческой активности, но и до определенной степени стимулируют их. Не возьмусь объяснять механизм этой стимуляции, но интересно, что, по моим наблюдениям, специфика тяжелого физического труда и его социальные корни подразумевают в профессионале помимо неординарных атлетических данных еще и всевозможные нетривиальные душевные наклонности, и при этом зачастую акцентуированное стремление к реализации вторых является своеобразной материализацией первых или непрямой проекцией их в сферы, непосредственно не связанные с основной деятельностью”. Каков стиль у грузчика, какова лексика! Складывается впечатление, что тогда таланты работали грузчиками, а бездарности заседали в Союзе писателей, выпуская кирпичи, которые и приходилось таскать этим грузчикам! Случилось как-то Фрейдкину доставлять пианино на квартиру Новеллы Матвеевой. “Я, конечно, не буду здесь излагать свои косные взгляды на ее творчество — скажу только, что жила она на восьмом, кажется, этаже большого старого дома неподалеку от Колонного зала Дома союзов...” Главное здесь, разумеется, для грузчика — восьмой этаж. Без лифта. Узкая лестница. Тащить неудобно. На одном вираже погнули педаль пианино. Из-за этого Фрейдкина замучила совесть. Он попросил у хозяйки листок бумаги и написал извинительные вирши, которые демонстративно спрятал под крышку пианино. Там были такие строки:

“К сожалению, мне неизвестно, как понравился Новелле Матвеевой мой экспромт, поскольку, хотя с тех пор прошло уже много лет, она не сделала ни одной попытки сообщить мне о своем впечатлении”, — резюмирует автор.

В “Эскизе генеалогического древа” он пытается добраться до своих корней через бесконечные расспросы “обидчивых еврейских родственников”. Несмотря на все усилия, автору удалось углубиться в историю своих предков лишь до шестого колена. А подвигла на этот эскиз Фрейдкина смерть его отца. До этого события он придерживался запальчивого утверждения юного Мандельштама: “Свое родство и скучное соседство мы презирать заведомо вольны”. “...и только гораздо позже, когда надуманный пафос изгоя и блудного сына стал во мне несколько утихать, я понял, сколько горя и незаслуженных обид я принес своим близким”.

Завершает “Опыты” вещь с характерным для автора названием “Книга ни о чем”. Для Фрейдкина предмет рассуждений вторичен, для него главное — говорить, рассказывать, писать, графоманить. Под графоманией понимают нечто бессодержательное. У Фрейдкина же из ничего, из, казалось бы, воздуха, пустоты получается великолепное содержание. Потому что он на каждом шагу мыслит. Фрейдкину присущ дар мыслителя, который не стесняется своих мыслей, какими бы они ни были. В “Книге ни о чем” он вдруг обращается к алкогольной тематике, актуальной для страны, но не для автора. Он выстраивает синонимический ряд для глагола “выпить”, и этот ряд растягивается на десять страниц: “...бабахнуть, бацнуть, бормотнуть, булькнуть, бухнуть, вздрогнуть, вландырить...” Прочитывая этот бесконечный ряд, где-то ловишь себя на том, что ты уже хохочешь! Потом автор естественно переходит на песни и шарады, потом на умозаключения и примеры из собственной биографии, потом... Куда хочет, туда и выходит, или его выносит волна вдохновения, вслед за ним подхватывая и нас.