Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра. Перевод с немецкого Якоба Голосовкера; Стихотворения. Перевод с немецкого В. Микушевича. М. Издательская группа “Прогресс”, Библиотека журнала “Путь”. 1994. 512 стр.
Яков Эммануилович Голосовкер слишком мало заботился о том, чтобы сделанное им вовремя обрело публичное существование, он предпочел писать “в стол”. Получивший прекрасное образование филолог-классик, переводчик, философ, поэт, автор объемных романов... До недавнего времени его знали по антологии “Лирики Древней Эллады в переводах русских поэтов” (которую он собрал и прокомментировал) (М. — Л. 1935), по книге “Достоевский и Кант”, вышедшей в 1963 году, теперь и по работе “Логика мифа” (М. “Наука”. 1987). Но это — микроскопически малая часть произведенного им. Дважды архив Голосовкера погибал в пожаре — он настойчиво возвращался к пройденному, пытаясь соединить пережитое и высказанное в единство мифа (см.: Голосовкер Я. Миф моей жизни. — “Вопросы философии”, 1989, № 2). Не знаю, будут ли у этого мифа преемники. Голосовкер был одиноким мыслителем.
Шестьдесят лет назад, в 1934 году, в издательстве “Academia”, в серии “Мастера стиля” должен был выйти в свет “Заратустра” в переводе Якоба Голосовкера. Однако в том году книге не было суждено появиться. Вряд ли надо объяснять почему.
Сегодня голосовкеровский перевод знаменитой книги Фридриха Ницше — один из нескольких, предложенных разными переводчиками. “Заратустра” в русском языке существует давно. Издатели предпочитают воспроизводить первый перевод, сделанный еще в начале века Ю. Антоновским. Однако и этот перевод, признаваемый обычно “добротным”, подвергается редакторской агрессии. Так, по признанию издателя недавнего двухтомного собрания сочинений Ницше К. Свасьяна (Ницше. Сочинения. В 2-х томах. М. “Мысль”. 1990), он внес изменения в переводческую версию Антоновского. И изменения эти были связаны с попыткой передать языковые новации Ницше, внести в русский текст ритм и рифму, присущие книге о Заратустре. Еще одна редакторская утопия — помочь переводчику “справиться” с оригиналом...
Заметим, что такое усилие возможно только в предположении, что работа переводчика и редактора — сродни. Что и тот и другой — суть “инструменты”, посредством которых “оригинал” имеет шанс состояться еще раз, в “другом” языке. Переводу Голосовкера редактор не нужен. И я даже осмелюсь сказать, что ему (в каком-то смысле) не нужен и оригинал...
Попробую объясниться. Но для этого мне придется вернуться еще к одному заявлению К. Свасьяна: “Читатель, знакомый с оригиналом, сразу же согласится, что перевод “Заратустры” — вещь весьма условная. Это настоящая сатурналия языка, стало быть, языка не общезначимого, не присмиренного в рефлексии, а сплошь контрабандного, стихийного и оттого безраздельно тождественного со своей стихией. Современной лингвистике логистического или соссюрианского изготовления <...> нечего делать с этим языком; он для нее навсегда останется исключением из правила. Может быть, лучше всего охарактеризовало бы его то именно, что не подлежит в нем переводу, его непереводимость...” И Свасьян выстраивает “трехступенчатую непереводимость” “Заратустры”...
Что ж, дело редакторов и исследователей-гуманитариев говорить о бесконечности задачи перевода. И вот загадочная судьба непереводимости витает над “Бытием и временем” Мартина Хайдеггера, на подозрении у читателя переводы текстов Жака Деррида... Да мало ли что еще. Мифология “непереводимости” на самом деле очень органична для нынешней нашей ситуации в области современного гуманитарного знания. Мы только начинаем открывать континент западноевропейской философии XX века, только начинаем нарабатывать свой современный опыт мысли и, следовательно, находить язык, способный его выразить. А вообще-то мифология “непереводимости” еще никогда не мешала даже тем, кто ее продуцирует, пускаться в переводческие опыты.
Знаком того, что “Заратустра” Якоба Голосовкера действительно состоялся, было для меня ясное ощущение, что эта книга способна к независимому от вопросов к оригиналу существованию. Как будто русский текст отслоился и стал жить своею интенсивной внутренней жизнью. Голосовкеру удалось сделать, может быть, самое главное: установить ритм чтения, создать единую мелодическую основу текста. И, попадая в эту свободную стихию языка, начинаешь двигаться в ней, кажется, почти независимо от личного усилия. Прежде всего — от усилия “понимания”, “осмысления”, которое удерживает нас на дистанции по отношению к постигаемому предмету. В голосовкеровском языке “Заратустры” невозможно занять такую внешнюю позицию. В нем совершенно естественным образом начинаешь жить сам, удивляясь богатству предоставляемых тебе возможностей выражения.
“Так говорил Заратустра” называют поэмой, “лирическим священным произведением” (см.: Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. СПб. 1911). По выражению самого Ницше, “это или поэзия, или пятое евангелие, или еще что-нибудь другое, что не имеет названия...” (из письма от 14 февраля 1882 года издателю Шмейцнеру). А вот еще одна авторская попытка определения “Заратустры”: “Я открыл мой “Новый свет”, о котором еще не знал никто...” (из письма к Овербеку от 6 декабря 1883 года). “Заратустра” — своего рода Первокнига, и язык ее — новоизобретенный первоязык. Может быть, поэтому и не надо пытаться определить “жанровую” или “стилистическую” принадлежность этого странного произведения. И не является ли то, что часто опознают как “библейскую интонацию”, скорее проявлением самой ситуации изначальности. В величественном и медленном “библейском” языке живет напряженная, стремительная, импульсная, ироничная и предельно независимая речь Ницше.
Все сказанное мною сейчас — вовсе не об “оригинале”, но именно о его удивительном эквиваленте, который мы имеем сегодня в виде перевода Якоба Голосовкера.
Русский Заратустра спустя 110 лет со времени своего появления на свет...
Ницше для Голосовкера был фигурой избранной — он тоже “один мыслитель” (так Голосовкер называл себя). Голосовкер не только перевел четыре книги “Так говорил Заратустра” и фрагменты и планы пятой книги, но и тогда же, в 1934 — 1935 годах, написал комментарии: “Система философии Ницше” и “Истолкования символов поэмы „Так говорил Заратустра””. Тексты эти в числе многих других погибли при пожаре (см.: Голосовкер Я. Миф моей жизни. Предисловие Н. Брагинской. — “Вопросы философии”, 1989, № 2).
И в своих произведениях, и в, казалось бы, более относимых к “ремеслу” работах — в комментариях, переводах — Голосовкер ощущал себя Автором. В этом романтическом пространстве условны все дисциплинарные, технические различия. Все производимое — произведение. Таким авторским произведением является и голосовкеровский перевод книги Ницше.
Идя из своей глубины, Голосовкер органично располагается в той текстовой форме, которую задал Ницше. А это — форма афоризма, форма “этос-стиля” (см.: Подорога В. Метафизика ландшафта. М. “Наука”. 1993). Афоризм отрицает волю к системе, он живет свободно и импульсно, захваченный потоком становления, допуская соучастие в своем движении, но не предполагая строгого, линейного смыслового освоения. Поэтому и “пунктуация” Ницще — не долг грамматической конвенции, но необходимо организующие ритм этого движения знаки замедления, ускорения, иные жесты, выражающие состояние... Знаками состояний являются и так называемые “неологизмы” ницшевского языка — неожиданные его физические сращения. Считывая эти состояния и пытаясь их выразить, Голосовкер использовал, в частности, форму дефисной конструкции. Так появились его “промельки-тени”, “мокреди-грусти”, “волока-облака” и “моргуны-шептуны”, “притворщики-псы”, “мыши-ханжи” и “мышеловки-сердца”... Странные сращения, своеобразные кентавры — сложное единство гетерогенного. Но часто и там, где графически не выявлен дефисный знак, он присутствует своей энергией стягивания расположенных рядом языковых элементов в единство образа-метафоры: “я странник и ходок на высокие горы”, “мысли, неслышно ступающие голубиными ногами”... Этот язык не пройти на скорости “считывания смысла”, его физическая плотность замедляет ритм нашего движения и делает невозможной его плавность.
К сожалению, устало уступив советскому требованию “понятности для читателя”, в 80-х годах, при подготовке текста в надежде его опубликования, А. В. Михайлов снял некоторые из этих конструкций. В настоящее издание не вошли и интереснейшие предложенные Голосовкером варианты перевода. Все это возможно будет восстановить, видимо, уже при более полном издании работ Голосовкера.
“Заратустра” нынешнего издания — это аккуратная, небольшого формата книга, существующая в пяти тысячах экземпляров. В ее корпус традиционно включена и четвертая часть произведения Ницше, в 1885 году отпечатанная в сорока экземплярах, только семь из которых Ницше роздал друзьям (видимо, их одних полагая способными стать его читателями). В этом же издании — избранные стихотворения Ницше в прекрасных переводах В. Микушевича. А также достаточно подробные предисловие и комментарии А. В. Михайлова, благодаря настойчивым усилиям которого и смогла появиться эта книга.
Однако читателем “Заратустры” стать не так просто. Это вовсе не вопрос доступности издания, начальной грамотности или вразумительности перевода. Войти в произведение Ницше можно, только находя внутри себя возможности проживания создаваемого им мифа. И это, безусловно, удалось Голосовкеру — шестьдесят лет назад. Он — настоящий, состоявшийся читатель Ницше, дающий шанс другому стать этим читателем.
Е. Ознобкина.