КОРОТКО О КНИГАХ
I. ПУТЕШЕСТВИЯ В СВЯТУЮ ЗЕМЛЮ. Записки русских паломников и путешественников XII — XX вв. [Составление, предисловие, справки об авторах и примечания Бориса Романова]. М. “Лепта”. 1995. 256 стр.
Странное чувство охватывает при чтении этой книги. Все изменилось со времени “Жития и хожения Даниила, Русской земли игумена”. Прежде всего — паломники: старушки в белых платочках, многочисленные батюшки, прибывающие пароходами в Хайфу, и всюду бегом, бегом, с бидонами и бутылями для святой воды — на весь свой приход; многочисленные туристы с некой ленцой на челе: мол, на Кипрах и Гавайях уже поприсутствовали — и здесь следует отметиться. Это категория совсем уже не бедных людей, но и не таких богатых, чтобы заказывать индивидуальный тур. Они, естественно, без бутылей — их заменяют видеокамеры, но зато кресты и иконки покупают исправно и щедро. Есть еще третьи, совсем молоденькие. Бритые затылки, вишневые пиджаки, весело-озабоченные лица. Такси ждет у ворот. Все успеть! “Матушка, открой!” — “Ребята, закрыт монастырь, служба идет” . — “Матушка, нам свечи поставить”. Они сами пока не ведают, верят они в Бога, не верят, но ничего не предпринимают в своем бизнесе — назовем его так — без благословения батюшек. Мода теперь такая, занятный симбиоз на Руси образовался — некоторых церковников с совсем юными “новыми русскими”.
Все совсем не страшно, не то что в XII веке. О страхах и ужасах, пережитых во время посещения Палестины, пишут, впрочем, все путешествующие, вплоть до начала века нынешнего. Уже нет многих монастырей и церквей, которые подробно и талантливо описывает Даниил, судьба исчезновения их вообще неизвестна. Но Гроб Господень, Голгофа, гробница Пресвятой Богородицы, “пуп земли”, небольшой такой столбик, который и сейчас показывают, — все на месте.
Авторов сборника, кроме Гоголя и Бунина, читатель открывает для себя, скорей всего, впервые. Вот А. Муравьев, из книги “Путешествие ко Святым Местам в 1830-ом году”. Переиздается с 1835 года первый раз. Искренний, романтически приподнятый тон. Его записки были замечены Пушкиным: “...молодой наш соотечественник привлечен сюда не желанием обрести краски для поэтического романа... Он посетил Святые места, как верующий, как смиренный христианин, как простодушный крестоносец, жаждущий повергнуться в прах перед гробом Христа Спасителя”. Слова, много говорящие о Муравьеве, еще больше о самом Пушкине. Муравьев отправлялся в Палестину, как на войну: “Все были готовы к бою” (с бедуинами). Но с каким трепетом описывает он погружение в священные волны Иордана: “...каждый спешил зачерпнуть немного воды в принесенные меха и сосуды и взять камень из средины реки... чтобы унести... на родину вместе с пальмою своего странствия”. (Кстати, “Ветка Палестины” написана Лермонтовым под впечатлением от киота в доме Муравьева и посвящена в рукописи ему же.) Замечу: русские паломники ведут себя почти так же и сейчас. Разница в одном: когда погружаешься в Иордан, иностранные туристы с неописуемым восторгом начинают щелкать своей фототехникой “этих безумных” русских. Да и еще. Рядом, на берегу, расположены теперь раздевалки, душ. Комфорт.
Самое захватывающее и трогательное чтение в сборнике — отрывки из “Сказания... пострижника Святыя Горы Афонския инока Парфения”. Можно и плакать, и смеяться, настолько все здесь просто, естественно, с великой силой веры сказано. Казалось бы, монах, отшельник, молчальник, каждое лишнее слово — грех... Но вот он у Гроба Господня, и не в первый раз. “Какой тогда был сон? Мы о нем и позабыли от радости: в одном месте поют, в другом читают; одни ходят, другие молятся, а иные сидят и разговаривают. И нощь нам показалась веселее всякого дня”. Или описание похода на Иордан: “...начали палить из пушек, забили в барабаны, заиграла музыка, и пошли в путь по ровному месту, кругом нас воинство и огни... Куда тогда девалась наша старость. Обновися, яко орля, юность наша. Пустились все бежать, у кого были силы. Старики, седые бороды, уподобились младым отрокам, с ноги на ногу прыгали”. Замечательно и то, как миролюбиво относится Парфений ко всем конфессиям, представленным в Иерусалиме; “Франки же, хотя и враги Восточной церкви, но и те с нами торжествуют”. Никакого фанатизма, нетерпимости.
Сразу же по выходе “Сказания...” (1856) появились отклики, в основном восторженные. Тургенев, Дружинин. Даже Чернышевского задело за душу. Но самый внимательный читатель — Достоевский, он многое взял у Парфения для своих романов.
Любопытно, что прямо вслед за сочинением Парфения составитель поместил очерк Н. В. Берга из книги “Мои скитания по белу свету. Иерусалим”. Тут мироощущение чисто светское, это перо человека искушенного, корректного, в меру верующего, ироничного. Рассказ Берга (кроме тогдашних реалий с неизменными грабежами и разбоями) уже вполне напоминает нынешнюю ситуацию в Иерусалиме. И сейчас, спустя столетие с лишним, в городе больше всего русских паломников. И сейчас та же языковая ситуация: “Русский простой человек знать не хочет иностранного языка в Палестине: он заставил чуть ли не весь Иерусалим и Вифлеем выучиться немного по-русски”.
Что же касается греков, католиков и армян, основных владельцев Святых мест, то отношения между ними сложились уже ко временам, описываемым Бергом. Так же, как, по-видимому, тогда, маячит во дворе Храма маленький, щуплый армянин в надежде получить чаевые за экскурсию. И так же дежурит у входа ко Гробу дородный монах-грек, регулирующий движение огромных очередей.
А знаменитый драгоман русского консульства, араб по происхождению, Я. Е. Халеби, скупавший для русского правительства Святые места в Палестине? (Иностранцам в те времена покупать землю было запрещено.) Это он купил Мамврийский дуб, возле которого, по преданию, разложил свой шатер Авраам, и большой кусок земли вокруг дуба, где теперь расположен русский монастырь и где живет один старенький монах. Эти сведения уже из очерка А. П. Ладинского, русского писателя-эмигранта (1937, София).
Что касается Халеби, так много сделавшего для русской церкви, то все члены его семьи похоронены в русском монастыре Марии Магдалины, могилы их чтутся, и я сама видела потомков Халеби, посещавших кладбище.
Помещены здесь, как уже сказано, и тексты великих — Гоголя, Бунина. Вот письмо Гоголя к Жуковскому с пронзительными по открытости и боли словами: “Мое путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Я удостоился провести ночь у гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от святых тайн, стоявших на самом гробе вместо алтаря, — и при всем том я не стал лучшим, тогда как все земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное... Где-то в Самарии сорвал полевой цветок, где-то в Галилее другой; в Назарете, застигнутый дождем, просидел два дня, позабыв, что сижу в Назарете, точно как бы это случилось в России, на станции...”
Сейчас, когда в Святых местах началась русская суетливая толкучка, если не сказать — тусовка, может, и нелишне напомнить исповедальные слова Гоголя и задуматься над тем, зачем человек отправляется в дальний путь.
II. УЕЗДНЫЙ ГОРОД БОГОРОДСКЪ НА СТАРЫХ ФОТОГРАФИЯХ. Совместное издание ПСК “Ризалит”, Совет Ногинского отделения ВООПИК, АК “Богородский печатник”, ИПТМ РАН. 1994. 112 стр.
Совсем небольшой, изысканно изданный альбом, на прекрасной бумаге, с изящными виньетками. Составители — М. Дроздов и М. Золотарев. Сдержанно-интеллигентный текст. Дореволюционная история города Ногинска — прежнего уездного Богородска.
Кто бывал в Ногинске (и кто не бывал тоже), легко представят сегодняшнюю картину. Пыльно, скучно, дымят фабричные трубы. В сквере — памятник Ленину. Может, уже снесли, давно не была. Да нет, вряд ли.
А на старинных фотографиях — деревянный уют, зелень, красота. Хотя город вовсе не древний и вроде бы не может так приворожить, как, скажем, Верея или Переславль Залесский. Богородск появился на картах только в 1781 году, по указу Екатерины Великой. И был построен по четкой структуре — улицы вдоль реки, переулки поперек. (Естественно, в последние десятилетия все скособочилось.)
На старых фотографиях магазины, гостиница, казначейство, Богоявленский собор, Тихвинская церковь с роскошным убранством внутри, групповой снимок охранников местной тюрьмы, нормальные, между прочим, человеческие лица, Сергиевское общество хоругвеносцев, основанное в память 500-летия преставления молитвенника земли Русской Сергия Радонежского (ношение хоругвей доверяли самым уважаемым горожанам). Монументальная часовня Святого Александра Невского, воздвигнутая “по случаю чуда избавления царской семьи от опасности при крушении императорского поезда близ станции Борки 17 окт. 1888 года”. Такие часовни воздвигались тогда по всей стране...
Вот она, “другая” Россия, — и те, кто ее строил. В Богородске это прежде всего старообрядческий клан многочисленного семейства купцов Морозовых. Сколько читано о них, но по невежеству моему никогда не приходила мне в голову связь: Ногинск — Богородск — Рогожский старообрядческий храм в Москве — Морозовы.
Строились на берегах Клязьмы в Богородске фабрики и мануфактуры — ответ на вопрос, почему город процветал. Много групповых фотографий. Рабочие. Одеты опрятно и скромно. Служащие — в костюмах-тройках. Главное — лица. Спокойное достоинство рабочего человека. Никакой аффектации, скованности, напряжения, энтузиастического задора, которые так поражают на фотографиях и в документальных лентах 30-х годов, времени первых пятилеток. Те люди, дореволюционные, одеты, кстати, лучше, не в телогрейках и валенках — вот ведь какие дела!
А фабрики? Чистые, красивые здания, обсаженные деревьями, совсем как нынче где-нибудь в Японии или Западной Европе. Сами фабриканты выглядят цивилизованно, интеллигентно. Это люди, меценатству которых город обязан своим обликом.
Как хорошо, что в старой России люди любили фотографироваться, это было в новинку и в радость, сопутствовало всем жизненным событиям. Счастье и то, что жили в городе люди, понимавшие: фотографировать надо и для потомков. Люди с развитым историческим чувством. Таков был Александр Алексеевич Ульянин, помощник исправника, коллежский советник (дед его встречался с Пушкиным), — в альбоме самые ценные и редкие фото принадлежат ему.
Составители в конце как бы оправдываются: “Людям свойственно идеализировать и приукрашивать прошлое — то, что было 100 и более лет назад. Наверняка немножко приукрашиваем и мы”. А мне кажется, что нет, что все соответствует ушедшей жизни.
Мне случалось просматривать много альбомов того же периода из жизни США. При сопоставлении фотографий приходит в голову, что Россия начала столетия развивалась более плавно и естественно, чем Америка. “Косточки русские”, о которых страдала русская литература устами Некрасова, в 1906 — 1914 годы уже не устилали дороги развивающейся России. А Америка? В это время туда прибывали все новые и новые волны эмигрантов. Дешевая рабочая сила — значит, работа на измор, слом прежнего, родного уклада жизни, сложности с религиозными отправлениями... Насколько тяжелее доставалась простым людям Америки ее индустриальная целеустремленность! Вот уж где косточки, а если не стесняясь, то сплошные кости миллионов людей под небоскребами и хайвеями, до сих пор ошарашивающими в этой стране иностранцев.
В маленьком русском уездном Богородске поражает уже отменно налаженный быт, поражают ясные перспективы нормального развития цивилизованного общества. Телефоны, железная дорога, огромный общедоступный городской парк, больницы, приюты, гимназия, реальное училище, храмы. ( А ведь населения всего 10 тысяч человек.) И без той ломки психики, которую испытывали почти все американские рабочие в эпоху бурного промышленного старта.
Маленький альбом напоминает еще и о том, что современная российская провинция стремительно набирает силу. Не будем перечислять подобного рода издания, с каждым годом их становится все больше. Провинция явно начинает перегонять столицы и в краеведческо-издательском деле.