Вторая, посмертная книга Владимира Бурича (1932 - 1994) - практика и теоретика новой волны русского свободного стиха - издана Музой Павловой, женой поэта. Она дополняет первую, как подводная часть айсберга надводную. И не столько стихами, сколько личным, биографическим материалом, той реальностью мыслей и впечатлений, что сгущаются в сон творчества. Ее дополнительность, подчиненность первой и главной книге подчеркивается тем же названием и тем же оформлением.
На черном поле обложки - белый квадрат. Не только как символ вечного противостояния света и мрака, но и как полемика с черным квадратом - ведь в белом - для Бурича - "всегда тайна и возможность". Черно-белый контраст, вынесенный на обложку, - это еще и характеристика сознания поэта, романтически-поляризованного ("или - или"), поэта, прожившего жизнь - прежде всего литературную - по принципу инакомыслия: "Я думаю иначе - следовательно, существую".
Инаковость становится экологической нишей, в которой личность с высоким уровнем самооценки может сохранить себя. И поэтому поэзия для Бурича - "не отражение действительности", но "одна из форм психологической адаптации, прикладная психология". И в качестве таковой она не нуждается, по Буричу (словами Пушкина), в "условных украшениях стихотворства".
Открывают книгу символы противостояния (в этом стиле и фотография поэта - "бодающий Бурич"), закрывают - взаимопроникновения: железная ограда, "ассимилированная" деревом. Четкая графика стихотворений, их "последовательный рационализм" нейтрализуется в итоге многозначительным образом-символом. Что это - светлый рацио расписывается в своей беспомощности или трезво осознает пределы, которые ему не доступны?
"Я не верующий, а думающий, / Сомневающийся я", - признается поэт. Вся гуманистическая культура выросла на таком фундаменте, правда вследствие этого постоянно колеблемом и проверяемом на прочность. "Гуманист-одиночка" (самохарактеристика), Владимир Бурич обходится без смысла жизни, но признает ее цель - биологическую адаптацию. И тогда, по Буричу, не существует литературы хорошей и плохой, а есть литература адаптирующая данного индивида или нет.
Поэтому поэт и писал о том, что в любом социуме и во все времена встает перед каждым человеком, о том, ради чего люди обращаются к искусству и религии, а если те не дают спасительных ответов - к алкоголю и наркотикам.
Стихи мои
профилактические прививки
от страха
отчаяния,
ужаса смерти.
В стихотворении, открывающем книгу, вечная тема неизбежного старения и убывания жизни воплощена в образах еще недавно современного ритуала. Жизнь проходит, как демонстрация трудящихся. Жизни перепадает казенного оптимизма, только оттеняющего трагизм бытия, а демонстрация приобретает характер тягостно-повторяющегося мифа. Личность оказывается под двойным гнетом социального и природного. Сознание фиксирует положение в дурной бесконечности, из которой выход только один - за пределы жизни. Но следующее стихотворение напоминает: ты не вправе распоряжаться собой, ты "на вершине стройплощадки, называемой родом", ты - "единственное, из-за чего они жили".
Сознанию поэта присуща жесткость познающего разума. И прежде всего по отношению к самому себе ("и снова / желание заглянуть в себя / в дырочку от пули"). Бестеневое освещение операционной преобладает в стихах Бурича. Поражает сочетание в одном человеке инструмента и объекта исследования. В сущности, единственное, чего он по-настоящему боится, - это "умереть на самом интересном месте". Вероятно, это так и случилось: он умер в Македонии, во время Стружских вечеров поэзии, после яркого, взволнованного выступления.
Бесстрастно "любопытные глаза" - обязательный атрибут поэта, по Буричу, - компенсируются постоянным ощущением себя "внутри удара и боли", что и превращает его предельно лаконичные, холодновато-сдержанные стихи в сгустки целящей энергии. Метод Бурича, в сущности, акупунктура: легкие, отвлекающие поглаживания и - точный, всегда неожиданный укол с расходящимися волнами ассоциаций.
Дуешь в волосы своего ребенка
Читаешь названия речных пароходов
Помогаешь высвободиться пчеле из варенья
Каким предательством ты купил все это?
Он не покупал ни житейского, ни литературного благополучия. По его глубокому убеждению - "жить стыдно". Вообще жить. А не только хорошо или, скажем, за границей.
Даже соглашаясь с Буричем ("Мы отстали на целую стихотворную систему, более точно отражающую психологию современного человека"), хочется заметить, что любой стих - это всего лишь методика. Она вовсе не гарантия успеха, скорее, веяние времени, предлагающего иные технологии. В поэзии, разумеется, все определяется уровнем личности. Ее технологические предпочтения - всего лишь добавочная информация о ней самой, так же как и ее современность - всего лишь радужная пленка на поверхности вечного источника. В сущности, совесть - единственная традиция русской поэзии. И в этом смысле Владимир Бурич - поэт вполне традиционный.