ОТЧЕГО ДРОЖИТ РУКА?

Знаете ли вы, что такое современный публицистический стиль? Нет, вы не знаете, что такое современный публицистический стиль. Вот почитайте: “Да, господа приматы, членистоногие, парнокопытные, земноводные, пресмыкающиеся, вот она, моя слабость, почти болезнь, — у меня есть принципы!” Это Евгений Туинов — “Думские дни. Злая книга” (“Аврора”, 1995, № 3 — 4). Так он, российский парламентарий и литератор, обращается к своим политическим (парламентским!) противникам. Хочется цитировать еще и еще: “Откуда силы берутся?.. Да от сознания того, что изнасилованная павианами, орангутанами и прочими макаками моя любимая (не пугайтесь! — Н. Е.) Родина на краю, а похоже, — спаси Бог! — уже падает в пропасть под визг, гогот и улюлюкание всей этой околокормушечной, толкающейся локтями, бьющей копытами, жалящей и кусающей живности”.

Вспоминается бессмертный “Поток-богатырь” А. Н. Толстого:

“Девичий стыд” не для литератора, охваченного негодованием. Судите сами: “Вдруг моя одурманенная Родина очнется, отверзнет очи, узрит эти жалкие оскалы, эти крашеные коготки, эти алчные глазенки, услышит чавканье и чмоканье этих паразитов на могучей своей груди...”

Любопытно, видится ли воображению Е. Туинова то, что он пишет? Как он представляет себе изнасилованную павианами и макаками Родину, на груди у которой чавкают и чмокают паразиты? На ум поневоле приходят утешающие слова Венедикта Ерофеева: “Да мало ли отчего дрожит рука? От любви к отечеству...”

Впрочем, о любви или, скажем, добре в книге Туинова речи нет. Предупреждено подзаголовком, подтверждено эпиграфом к первой главе (“Ненависть — самый чистый источник вдохновения”. Александр Блок). Можно было бы и Некрасова вспомнить: “То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть”, — но, видно, репутация у этого поэта нынче неважная, поэтому и выбран Блок. “Черная злоба, святая злоба... Товарищ! Гляди в оба!” В первой главе книги Туинова есть подобный совет: “Ненавидишь? Хорошо! — все же ответил я парню. — Только не в том направлении. Неправильно ненавидишь. Не в ту сторону”. Видели, слышали: революционный агитатор разъясняет темным крестьянам, кого им следует ненавидеть. “Наука ненависти”. “Если враг не сдается — его уничтожают”. Можно все-таки усомниться: а так ли чист этот “источник вдохновения”? Может быть, наоборот, он один из самых мутных — даже для политика, тем более — для литератора. Ведь литература — всегда диалог. С оппонентом, с противником, с отвратительным Смердяковым, с убийцей Раскольниковым... Открытая ладонь, а не сжатый кулак — вот что свойственно литературе.

Богров, убийца Столыпина, ненавистен Солженицыну, но перечитайте “Август четырнадцатого”: есть ли там место для ругани наподобие “парнокопытных” или “членистоногих”? Наоборот, в какой-то момент ловкий, циничный, умный Богров начинает выглядеть значительным.

Маяковский не испытывал нежных чувств к Врангелю, последнему белому генералу, но вспомните известный эпизод из поэмы “Хорошо”:

Настоящая литература всегда преодолевает “злое” задание, и внезапно в агитке, злой, злорадной агитке того же Маяковского (“Император”), появляются строчки:

Хороший писатель преобразует свое неприятие, свою неприязнь. Набило оскомину рассуждение о том, как из пародии на рыцарские романы получилось трогательное и печальное прощание с рыцарством. Есть и куда более удивительный пример — “Похождения бравого солдата Швейка”. После гекатомб XX века кто будет читать эту книгу как книгу разоблачительную? Австро-Венгерская империя, которую дурит Иозеф Швейк, столь же добродушна, как и ее противник.

Я говорю о литературе, и только о литературе. Политика и идеология интересуют меня в той степени, в какой они касаются ткани литературы, ее дыхания. Интересно: давая подзаголовок “Злая книга”, помнил ли Туинов о “Злых заметках” Николая Бухарина? Эта неожиданная перекличка могла бы насторожить антикоммуниста и русского патриота, каковым рекомендует себя Евгений Туинов. Мне-то, давно твердящему: “Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды”, — простительны отсылки в текстах хоть к Бухарину, хоть к Троцкому, хоть к “большевизану” Бердяеву, но неистовый ненавистник большевизма как этакое не заметил? А потому и не заметил, что ненавистник; потому, что “черная злоба, святая злоба” застит глаза, — и вот что получается: “...мощное, до боли в сердце острое чувство своей несчастной страны, своего обманутого бездарными правителями, обобранного, брошенного на произвол судьбы народа, с которым я был все эти думские дни...” Снова не замеченный автором парафраз. На этот раз из Ахматовой: “Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был”. Но вместо ахматовской четкой лапидарной формулировки у Туинова — комическая нелепость: получается, что со своим народом он был именно в думские дни...

Тот же Александр Блок советовал: “Твой взор — да будет тверд и ясен”. Вот бы этим советом воспользоваться. Не взвинчивать себя. Тогда у русского писателя не появлялись бы такие, например, фразы, как эта: “Выяснилась вообще любопытная вещь, о которой ни старейшина Думы Лукава, ни я, человек в прошлом далекий от большой политики, даже не подозревали: частично в зале вообще сидели не совсем люди”. Зачем подавать повод досужим критикам подсчитывать, сколько раз повторяется энергическое словцо “вообще”? Зачем провоцировать каверзный вопрос: что означает “частично... сидели”?

Ненависть превращает человека в солипсиста. Человек видит и слышит только то, что хочет увидеть и услышать. А с другой стороны, не может без “группы поддержки”. От врагов — только ложь и пропаганда, от друзей — только правда, и ничего, кроме правды. “Я прекрасно помню, как выступал энергичный небольшого роста щуплый человек, Георгий Григорьевич Лукава. Нет, он не летчик, как привычно солгали газетчики, он — философ. А форма? В Московском государственном техническом университете гражданской авиации есть и такой предмет — философия. Вот Лукава и преподает ее там, даже заведует кафедрой...” Е. Туинов, чуть ли не на каждой странице проклинающий коммунистов и марксистов, не считает нужным поинтересоваться философскими трудами своего соратника по партии. Что ж, приведу выборочный список этих трудов не летчика (грязная ложь продажных газетчиков!) — философа (!) Г. Лукавы: 1) “Актуальные вопросы советского военного строительства в свете решений XXIV съезда КПСС”. М. 1972. 40 стр.; 2) “В. И. Ленин, КПСС о материальных основах укрепления обороноспособности страны и боевой мощи советских вооруженных сил. В помощь пропагандистам”. М. 1974. 54 стр.; 3) “Логико-методологический анализ боевых уставов и наставлений”. Учебное пособие. М. 1972. 49 стр.; 4) “В. И. Ленин о защите завоеваний социализма”. М. 1986. 110 стр.

Чего уж там, Е. Туинов — настоящий партиец-агитатор, обучающий не пониманию, а ненависти. Он пишет р-р-разоблачительную книгу. Он заранее предупреждает: его разоблачения будут настолько ужасны, что разоблачителя “уберут”, “убьют”, “уничтожат”: “...чуть не забыл (а зря) о возможных угрозах и расправах, о ночных телефонных звонках, о мальчиках-шкафчиках в полутемном подъезде, о провокациях на улице, в метро, в магазине, об автомобильных авариях, о мнимых самоубийствах, когда ни с того ни с сего сигают с одиннадцатого этажа или вешаются на собственном галстуке...” (После такого зачина хочется прочесть текст бесстрашного автора!) Какие же тайны кремлевских “террариев, вивариев, инсектариев” открыл Е. Туинов жаждущим сенсаций читателям?

Привел список “гайдаровской команды” и обратил внимание на возраст этих людей: годы рождения — 1951 — 1960. По мнению Туинова, таким молодым людям нечего делать в большой политике. (Встает резонный вопрос: а что же сам Туинов Е. А., 1954 года рождения, поделывает в этой треклятой большой политике?)

Что еще? Рассказал о том, как то ли хотел, то ли не хотел дать пощечину Рыбкину, а телохранители спикера перестарались и попридержали ретивого парламентария. Обозвал депутата Осовцова “бородатым бугаем”. Сообщил, что латышские писатели, музыканты и художники никуда не годятся (?!). Переписал стенограмму думских заседаний, расцветив выступления депутатов собственными комментариями. Что-то маловато для “мальчиков-шкафчиков” и “ночных телефонных звонков”...

Единственное политическое разоблачение, которое сделал Е. Туинов, касается его собственной партии. “Пусть не обижаются на меня коммунисты и аграрники, но ключевые ходы в двух первых (разыгранных думой. — Н. Е.) партиях (базовая цифра для формирования депутатских групп и создание Совета Государственной Думы) были сделаны Жириновским и Травкиным. Убежден, что существовала договоренность между Владимиром Вольфовичем и Николаем Ильичом. Ведь недаром же наш депутат Марычев на заседании фракции ЛДПР за бездумное замечание, сделанное Травкину по какому-то пустяку, получил серьезный выговор от Жириновского”. Вот те на! Николай Ильич где только можно открещивался от Владимира Вольфовича, а выходит, у них договоренности, да еще тайные договоренности — тайные даже от членов собственных фракций.

Характеристика, данная Жириновским Марычеву, тоже весьма показательна, весьма... разоблачительна: “А это — наш либерально-демократический Киров. И кончит, видимо, так же”. Какие задорные, чекистско-уголовные шутки, какие образцы для подражания!

Одна из главок книги называется “Зачем?”. Автор растолковывает в ней, “зачем” он пишет.

А я-то зачем пишу? Может быть, я хочу, чтобы русский писатель Е. Туинов следил за своей русской речью, чтобы не получались такие вот ляпы: “...сквозь жирную зелень растений могуче лежало море, мыльно пенясь пеньюарным кружевом прибоя”. Представляете себе, что означает “лежать сквозь”? Наверное, это подстрочник... Уж не “с латышского” ли? Может быть, я хочу, чтобы русский политик Е. Туинов научился азам цивилизованной политики? “По ту сторону” — люди, а не членистоногие, даже если люди эти совершают нелюдские поступки: например, срывают крест со священника, во времена оны уже пострадавшего за этот крест, или бьют женщину. Но ведь это неосновательные, нелепые “хотения”, глупые надежды...

Страшно, знаете ли, и одновременно смешно. Удивительный эффект. Пушкин его достиг в “Бесах”. Романтический ореол метра помог или что другое, но какой залихватский, разухабистый мотивчик, какое веселье бесшабашное, чуть не частушечное:

и какая тоска, какой неподдельный страх в последних строчках:

А ведь Пушкину-то бесов, пожалуй, жалко.

С.-Петербург.