В. ШЕНТАЛИНСКИЙ
*
ЯШКА КОШЕЛЕК И ВЛАДИМИР ЛЕНИН
Судьба столкнула их случайно, всего на несколько минут, на холодной и темной, заваленной снегом московской улице. Был канун Рождества, сочельник, когда на земле происходят всякие чудеса.
Один выехал в черном “роллс-ройсе” из кремлевских ворот — навестить больную жену, жившую, по совету врачей, за городом. Другой — с воровской малины, крепко выпив и закусив, отправился со своей братвой на очередное дело.
В Сокольниках пути их пересеклись.
— В чем дело? Я — Ленин! — возмутился первый, когда второй бесцеремонно вытащил его из машины на снег.
— Черт с тобой, что ты Левин, а я — Кошельков, хозяин города ночью!
Что за невероятный сюжет! Плод воображения лихого сочинителя? Эпизод крутого боевика?
Нет, действительность, самая что ни на есть правда, которая фантастичней любой выдумки. Ибо взят этот сюжет из досье, более полувека погребенного в бездонных архивах Лубянки и только сейчас вызволенного на свет.
“Дело о вооруженном нападении бандитов на В. И. Ленина 6 января 1919 года”. Двадцать три пухлых тома с пожелтевшими страницами. Увлекательная криминальная история из жизни московских уголовников, полная живописных и душераздирающих подробностей, — готовая литература! В одной из папок — записки чекиста Мартынова, начальника особой ударной группы по борьбе с бандитизмом. Главные герои здесь — доблестные рыцари Чека и отвратительные разбойники.
И самым неожиданным образом вся эта криминальная и уголовная история связалась с именами наших корифеев пера: рукописи Мартынова, как явствует из дела, были литературно обработаны и подготовлены к печати... Исааком Бабелем и Михаилом Булгаковым. Дело оказалось как бы с двойным дном. Ищешь Индию — найдешь Америку! Наш многолетний литературный поиск в лубянских архивах высветил имена Бабеля и Булгакова в уголовном досье Н-215...
Скажем сразу, что труд чекиста, отшлифованный мастерами, так и не дошел до читателя.
Кошмарному происшествию с Ильичем в этом сочинении уделено весьма скромное место, что и понятно: случай в Сокольниках никак не красил вождя и плохо укладывался в его каноническое житие. Всего дела Н-215 знаменитые литобработчики, конечно, не видели, а потому и самый острый его сюжет не попал в руки остросюжетных писателей... А жаль!
Теперь же нельзя упустить случай, чтобы не рассказать об этой предрождественской чертовщине, происшедшей с самым знаменитым персонажем XX века. Ведь в том, что сообщалось об этом случае раньше, столько тумана, путаницы, неточностей, благостных приукрашиваний! Даже со временем действия — неразбериха, вечная чехарда в датах “старого” и “нового” стиля. Хоть и известно, что все произошло в канун Рождества, в сочельник (то есть по старому стилю это было 24 декабря 1918-го, а по новому — 6 января уже следующего года), многие, даже весьма уважаемые, исследователи, указывая дату 19 января 1919 года, умудрились прибавить нужные тринадцать дней уже к “новому” Рождеству, по-видимому от небрежения к самому церковному празднику... И их черт попутал!
Так как же все было на самом деле?
Ильичу в тот год везло на дикие приключения.
Однажды его автомобиль попал в засаду, пули сыпались, как горох, — спасло чудо в лице оказавшегося рядом немецкого коммуниста Фрица Платтена: вовремя пригнул драгоценную голову и подставил под выстрел свою руку. Несколько раз открывали стрельбу милиционеры, не разобравшись сразу, кто едет, пытаясь остановить машину.
В августе пуля все-таки достала Ильича — о том, чьей жертвой он стал, историки спорят до сих пор. Схватили и спешно расстреляли, едва допросив, эсерку Фанни Каплан. В эту официальную версию сейчас мало кто верит. Вновь открывшиеся документы позволяют думать, что покушавшихся было несколько и что след их ведет не куда-нибудь, а в Чека... Что же до Фанни Каплан, то она просто стала удобной мишенью, чтобы продемонстрировать возмездие и закрыть дело. Очередная мистификация большевиков, эпизод борьбы за власть в Кремле? Темна эта история, всей правды о ней мы, возможно, уже не узнаем.
Парадокс, но ранение Ильича пришлось как нельзя более кстати. Как говорят в таких случаях, если бы этого не было, это надо было придумать. Положение большевиков в тот момент — критическое, на грани безнадежного. Три четверти территории страны они уже потеряли. Мертвая петля войны. А внутри — голод, саботаж, разруха. Только жесточайший террор мог спасти новую власть от поражения. Выстрел в вождя стал хорошим предлогом. Уже через шесть дней после покушения был издан тот самый декрет о красном терроре, развязавший руки для невиданных по своим масштабам массовых казней. По инициативе Ленина широко практиковалось заложничество — классический прием мирового бандитизма. Тотальная палаческая система возведена в принцип.
Патриарх Тихон устами всех верующих вопиет к безбожной власти: “Никто не чувствует себя в безопасности, все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела... По вашему наущению разграблены или отняты земли, усадьбы, заводы, фабрики, дома, скот, грабят деньги, вещи, мебель, одежду... Да, мы переживаем ужасное время вашего владычества, и долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ Божий и запечатлев в ней образ Зверя...”
Власть оказалась в руках политической мафии, революционных экстремистов, чинивших расправу без всяких законов, а одной лишь наглой силой и не брезговавших при этом ничем.
В этот момент и шагнул навстречу Ленину, на арену истории, из темной преисподней уголовного мира король московских бандитов Яков Кошельков.
Встретились — два крестных отца, два “хозяина города”.
Бандитов было шестеро: сам Яков Кошельков (по кличке — Кошелек, Янька, Король), Иван Волков (Конек), Василий Зайцев (Заяц), Алексей Кириллов (Сапожник), Федор Алексеев (Лягушка) и Василий Михайлов (Черный). Все — закоренелые преступники с большим уголовным стажем...
“После пьянки вся банда... направилась на ограбление... Недалеко от Сокольнического совета показался свет машины, и бандиты, имея у себя шофера Ваську Зайца, решили забрать машину... Как только машина стала подходить, бандиты заслонили дорогу, а Кошельков поднял руку, остановив машину. Бандиты были заинтересованы исключительно машиной и только попутно стали обыскивать пассажиров, ища оружие. Тов. Ленин думал, что это патрули, и сказал:
— В чем дело? Я Ленин.
На это Кошельков ответил:
— Черт с тобой, что ты Левин, а я Кошельков, хозяин города ночью...”
Так описывает происшествие начальник особой ударной группы Чека по борьбе с бандитизмом Мартынов, основываясь на допросах пойманных впоследствии членов кошельковской шайки.
В деле есть и показания непосредственных свидетелей, а точнее, жертв нападения, сопровождавших Ильича в той роковой поездке. Самые достоверные и подробные — бессменного личного шофера и любимца Ленина, возившего его с первых дней революции до самой смерти, — Степана Казимировича Гиля. (В машинописной копии показаний — оригинал не сохранился — есть приписка: “Ввиду неграмотности изложения в подлиннике сюда внесены грамматические, синтаксические и незначительные стилистические исправления”.)
Опасность подстерегала коммунистического вождя с самого начала его рождественского путешествия по заснеженным столичным улицам, где в революционной мути бесчинствовало ворье.
“24 декабря 1918 года Владимир Ильич позвонил мне по телефону около четырех часов, чтобы через полчаса подать ему машину. В начале пятого я подал к подъезду машину, взяв с собой помощника, тов. Чабанова. Ровно в назначенное время выходит Владимир Ильич вместе с Марией Ильиничной.
— Поедемте, товарищ Гиль, к Надежде Константиновне, — тихо сказал мне Владимир Ильич.
...Снег с дорог совсем не убирали, и более или менее быстро можно было ехать только по линии трамвая. Вскоре на улице стало совсем темно, так как город совершенно не освещался. Нам это было не страшно, потому что освещение у машины было превосходное. Мы ехали со скоростью 40 — 50 километров и быстро проехали Лубянскую площадь, Мясницкую, пересекли Садовую и стали подъезжать к ночлежному дому. Мне было видно каждого человека под сильным освещением машины и отчетливо видны даже все идущие по тротуару. Я заметил троих, шедших по одному направлению с нами. Вдруг один из них быстро подбежал к машине и почти поравнялся с нами с криком: “Стой!” В руке у него револьвер. Я сразу сообразил, что это не патруль. Вижу, он в шинели, а винтовки нет у него. Это бросилось мне в глаза — без винтовок, значит, не патруль. Я быстро увеличил скорость, не обращая внимания, что здесь крутой поворот. Я был уверен, что с машиной справлюсь. Сзади что-то кричали. Я был уверен, что это были бандиты и стрелять зря они не будут. Так и вышло, ни одного выстрела по нас они не сделали.
Владимир Ильич стучит в окно, спрашивает:
— В чем дело, нам что-то кричали?..
— Да это пьяные, — отвечаю я ему.
Миновали мы Николаевский вокзал. Едем по улице, которая ведет к Сокольникам. Тьма, хоть глаз выколи. Но нам далеко и хорошо видно. Ввиду сочельника народу на тротуарах много. Я ехал по рельсам трамвая довольно быстро. Вдруг, не доезжая пивного завода, бывшего Калинкина, впереди машины, за несколько шагов, выбегают трое, вооруженных револьверами — маузерами, и кричат: “Стой!”
Я на этот раз немного замедлил ход и говорю Чабанову:
— Ну, Ванька, попали мы к бандитам.
— Да, — говорит он, — это не патруль.
Вот я уже совсем близко от них, посмотрел по сторонам, народа порядочно. Многие стали останавливаться, видимо заинтересованные нашей встречей. И я решил не останавливаться, а проскочить быстро мимо них. В тот момент, когда осталось несколько саженей, я быстро увеличил скорость — и прямо на них. Они успели отскочить.
— Стой! Стой! Стрелять будем! — кричат они вслед.
Дорога на этом месте идет под уклон. Я быстро взял разгон, но вот Владимир Ильич стучит в окно. Я как будто не слышу и продолжаю ехать. Тогда Владимир Ильич стучит гораздо сильнее. Я убавляю ход. Владимир Ильич открывает дверцу и говорит:
— Товарищ Гиль, надо остановиться и узнать, что им надо, может быть, это патруль?
Мы ехали совсем тихо. Сзади нас, слышу, бегут и продолжают кричать: “Стой! Стрелять будем!”
— Ну вот видите, — говорит Владимир Ильич, — надо остановиться.
Я нехотя стал тормозить машину. Смотрю вперед, вижу, за железнодорожным мостом горит яркий фонарь, и там стоит часовой. Это — районный Совет, я знал. Меня взяло сомнение, — навряд ли бандиты, наверное, патруль, рядом с Советом напасть не решатся бандиты, — подумал я и сказал об этом товарищу Чабанову. Он оглянулся назад и говорит мне:
— К нам бегут четверо, и они совсем близко.
В это время подбегают к машине несколько человек, резко открывают дверь машины и кричат:
— Выходи!
— В чем дело, товарищи? — спросил Владимир Ильич.
— Не разговаривать! Выходи, говорят!
И один из них, выше всех ростом, схватил Владимира Ильича за рукав и сильно потянул к себе из машины, грубо говоря:
— Живей выходи!
Как оказалось после, это был главарь по прозвищу Кошелек.
Владимира Ильича буквально вытащили за рукава. Он сделал шага три к передку машины и остановился против меня, все время говоря:
— Что вам нужно?..
Мария Ильинична быстро вышла за Владимиром Ильичем и, обращаясь к бандитам, говорит:
— Что вы делаете, как вы смеете так обращаться?
На нее они не обращают никакого внимания, Чабанова тоже дернули за рукав с криком: “Выходи!”
Я смотрю на Владимира Ильича. Он стоит, держа в руках пропуск. По бокам его стоят двое и, целясь в голову, говорят:
— Не шевелись!..
— Я Ленин. Вот мой документ...
Как это сказал Владимир Ильич, у меня сердце замерло. Ну, думаю, погиб Владимир Ильич...
— Молчать! Не разговаривать! — закричал на него грубым голосом главарь, вырвав из рук пропуск и кладя его в карман даже не посмотрев.
Затем он схватил за лацкан пальто Владимира Ильича и резко дернул, почти отрывая пуговицы, и полез в боковой карман. Вынул оттуда бумажник, браунинг и все это кладет к себе в карман.
Мария Ильинична продолжает возмущенно протестовать, но никто из бандитов на нее не обращает внимания.
Товарищ Чабанов тоже стоит под дулом. Я все это вижу, про меня как будто забыли. Сижу за рулем, мотор работает. Держу наган и из-под левой руки целюсь в ближайшего, то есть как раз в главаря. Он от меня в двух шагах. Дверца переднего сиденья открыта, промаха быть не может... Но Владимир Ильич стоит под двумя дулами револьверов, и делается мне страшно... Как молния, озаряет мысль — нельзя стрелять... нельзя... Сейчас же после моего выстрела Владимира Ильича уложат первого на месте. И я решил выйти из машины, но не успел пошевелиться, как получил удар в висок дулом револьвера с правой стороны и окрик:
— Выходи! Чего сидишь?
Я быстро сунул наган за подушку сиденья, авось не найдут, подумал я, и не успел встать на подножку, как на мое место сел быстро шофер-бандит. Четверо сели в купе, один стал на подножку, и, целясь в нас, со словами “Не шевелись!”, шофер быстро взял с места, и поехали...”
Другой спутник Ленина, его охранник Иван Васильевич Чабанов, в общем, подтверждает рассказ Гиля, хотя добавляет от себя штрих, по всей видимости сильно поразивший его: “Когда нас высаживали из машины, народ стоял и смотрел...”
“Минуту длилось молчание”, — продолжает Гиль.
“— Да, ловко, — первым сказал Владимир Ильич. — Вооруженные люди — и отдали машину. Стыдно!
— Об этом поговорим после, Владимир Ильич, — сказал я ему в ответ, — а сейчас пойдемте в Совет, и поскорее...
И мы направились в райсовет.
Опять беда. Часовой не пускает Владимира Ильича.
— Я товарищ Ленин, — говорит он, — хотя доказать вам этого сейчас не могу. Вот мой шофер, он подтвердит, — указывая на меня, сказал Владимир Ильич. — Мы ехали на машине, нас остановили, высадили, машину угнали, а также взяли мой бумажник с документами и мой пропуск.
Долго колебался часовой, но наконец он нас пропустил в райсовет...”
(“Нахрапом прошли в Совет”, — подтверждает Чабанов.)
“Входим. В Совете по случаю праздника — ни души. Кое-как разыскал я дежурного телефониста, объясняю ему, в чем дело. Он не верит.
— Слушайте, товарищ, вызывайте председателя, — наконец говорю я ему.
— Его нет, кого хотите?
— Мы отвечаем за все, дело серьезное...
Телефонист мнется, не знает, как ему поступить. Дело уж, видно, очень необычное. Наконец он кого-то вызвал.
Владимир Ильич, задумавшись, ходит взад-вперед по комнате. Мария Ильинична сидит на диване, и вижу, очень она взволнована. Никто не идет. Тогда я думаю: “Буду сам распоряжаться, а то время идет, бандиты могут удрать”. Пошел к телефону, телефонист не протестует.
— Дайте ВЧК.
Соединили меня.
— Слушаю, — отвечает товарищ Петерс.
Я вкратце объясняю, в чем дело. Подошел Владимир Ильич. Я передаю ему трубку, и он стал говорить с товарищем Петерсом, объясняя ему, в чем дело и как все случилось. Я звоню по другому телефону, вызываю автобазу Совнаркома, вызываю три машины с вооруженными...”
А что же бандиты? Они в это время возвращались за Лениным.
Мартынов сообщает, что когда Кошельков все-таки рассмотрел документы и понял, что за птица упорхнула от него, то велел шоферу Ваське Зайцу поворачивать машину обратно. Кошельков решил захватить Ленина как заложника и освободить за него всю Бутырскую тюрьму...
Была и другая версия. Ее излагает в своем докладе в Чека начальник Московского управления уголовного розыска Трепалов: “Кошельков повернул автомобиль обратно, чтобы догнать Ленина и убить...”
Некоторые лениноведы утверждали, что будто бы бандиты пытались захватить Ильича с целью устроить государственный переворот. В уста Яшки была вложена фраза:
— Что мы сделали! Ведь это ехал Ленин. Если мы догоним и убьем его, то на нас не подумают, а подумают на контрреволюционеров, и может быть переворот...
Это уже явно плод творчества большевистских идеологов или чекистов, стремившихся сделать из уголовного дела политическое.
Но так или иначе, какие бы планы ни строил Яшка Кошелек, шанс свой он на этот раз упустил.
На месте ограбления, разумеется, уже никого не было. Покрутившись туда-сюда, банда повернула обратно.
Гиль:
“Владимир Ильич кончил говорить по телефону и стал опять ходить по комнате. Мы покамест находимся одни.
— Вы сказали, Владимир Ильич, что мы вооруженные люди и отдали машину, — обратился я к нему.
— Да, я сказал, — ответил он.
— Владимир Ильич, нам не было выхода, вспомните, вы стояли под дулами револьверов, я бы мог стрелять, у меня было время, они забыли меня минуты на три, но какой был бы результат моего выстрела? Я бы одного уложил наверняка, но после моего первого выстрела они тоже уложили бы вас на месте, потому что им нужно было бы стрелять ради самозащиты, и вы бы пали первым. Вот почему, быстро сообразив невыгодность нашего положения, я не стал стрелять. При этом я понял, что им нужна только машина, а не мы.
— Да, товарищ Гиль, вы говорите правду, вы рассчитали правильно, — ответил Владимир Ильич, с минуту подумав. — Тут силой мы ничего бы не сделали, только благодаря тому, что мы не сопротивлялись, мы уцелели...”
Да, не хрестоматийный образ Ильича предстает нам со страниц этого дела... Прожектер, витающий в грандиозных утопиях, наивно-беспомощный в прямом столкновении с жизнью на улицах. Сам попался в ловушку, потребовав остановить машину, уверенный в своей неприкосновенности.
И оказывается, народного кумира никто даже не узнает — от бандита до часового. А когда его грабили посреди Москвы, при всем честном народе, “народ стоял и смотрел”. Да и отношение шофера к своему высокому пассажиру чем-то очень напоминает снисходительно-покровительственную опеку Санчо Пансы. Послушался бы умного человека, все было бы в порядке.
А странные события в Сокольническом райсовете между тем шли своим ходом. Там появился сам председатель.
Чабанов:
“Тогда-то тов. Ленин обратился к нему, объяснив, что у него отняли машину. Тот ответил, что у нас не отнимают машину, почему у вас отняли? Тов. Ленин ответил: “Они вас знают, а вот меня не знают, поэтому у меня отняли машину”. После чего тов. Ленин попросил дать позвонить по телефону. Подходит к телефону товарищ Петерс. Тов. Ленин стал ему объяснять о случившемся, что случай этот не политический, а бандитский... Товарищ из райсовета очень покраснел, чувствуя, что попал в неловкое положение. Тов. Ленин был недоволен таким случаем, очень волновался, прохаживаясь по комнате и заложивши руки под жилетку. Все время ходил по комнате...”
Излюбленная поза Ильича, известная по тысячам изображений... Да, тут заволнуешься: теперь не только бандит или часовой — сама Советская власть в лице ее официального представителя не узнает своего вождя! И только при появлении на горизонте заместителя председателя Чека товарища Петерса начинает реагировать...
Гиль рассказывает, как дальше развивались события. Поднялась суматоха. Товарища из Совета как ветром сдуло: сорвался с места и куда-то исчез. Потом так же стремительно появился и доложил, что все меры немедленно будут приняты для быстрой погони.
“— Поздновато, — говорит, улыбаясь, Владимир Ильич. — Я никогда не думал и даже предположить не мог, что почти у самого Совета, на глазах у постовых совершаются такие дела, открытые грабежи, и никаких мер Совет не принимает по охране граждан от насилия. Наверное, такие случаи у вас нередки. Грабят ли у вас, в вашем районе на улицах граждан? — задает вопрос Владимир Ильич и пристально смотрит на товарища.
— Да, случается нередко, — смущенно говорит он.
— А что же вы предпринимаете?
— Боремся, как можем, — говорит он.
— Но, очевидно, не так энергично, как нужно, — говорит Владимир Ильич.
— Надо, товарищи, надо взяться за это серьезно, — говорит Владимир Ильич.
В это время пришли машины из автобазы. Я провожаю Владимира Ильича до машины, хочу сесть за руль, а он не разрешает.
— А вы, товарищ Гиль, — говорит он, улыбаясь, — отправляйтесь на розыски машины, без машины домой не являйтесь...”
Итак, Ильич направился наконец к своей заждавшейся супруге. Машину нашли в тот же вечер — брошенной в сугробе на набережной Москвы-реки. А вот бандитов ловили долго...
Силы стражей порядка и уголовников тогда были едва ли не соизмеримы. Трудно сказать, кто из этих конкурентов по части устрашения населения был больше хозяином на улицах. Бандитизм в Москве стал сущим бедствием: здесь действовали десятки отчаянных, хорошо организованных и вооруженных до зубов шаек, державших в страхе весь город. В самой крупной из них — кошельковской, — по прикидкам чекистов, было больше ста головорезов.
“Принять срочные и беспощадные меры по борьбе с бандитизмом!” — предписал Ильич, едва пришел в себя после дорожной передряги.
И меры, конечно, приняли.
Через несколько дней в газетах появился грозный приказ: “Всем военным властям и учреждениям народной милиции в пределах линии Московской окружной железной дороги расстреливать всех уличенных и захваченных на месте преступления, виновных в произведении грабежа и насилия...”
Город был поднят на ноги, прочесан вдоль и поперек. Охрану Ильича резко усилили, забрали в учреждениях машины для патрулирования улиц. Столица перешла на военное положение.
Вскоре начальник Центрального управления уголовного розыска Розенталь рапортовал Ленину:
“В целях расследования случая разбойного нападения на Вас при Вашем проезде по Сокольническому шоссе, а также в интересах пресечения бандитизма мною было поручено произвести обход и обследование всех частных меблированных комнат и частных квартир, в которых мог найти убежище преступный элемент г. Москвы. Были подвергнуты немедленному аресту все лица, заподозренные в причастности к нападению... Удалось задержать и арестовать до 200 человек...”
Однако Кошелька с дружками среди арестованных не значилось. Милиция с ленинской задачей явно не справлялась. Тогда-то и была организована особая ударная группа Чека во главе с бывшим рабочим славной своей революционной историей “Трехгорной мануфактуры”, испытанным партийцем и матерым сыщиком Мартыновым.
Захватывающим эпизодам охоты за Кошельком посвящена та из рукописей Мартынова, которая досталась для обработки автору “Одесских рассказов” Исааку Бабелю. Перед писателем во всем своем жутком великолепии предстал московский вариант бессмертного Бени Крика.
Яшку искали денно и нощно. По улицам для приманки разъезжали легковые автомобили и роскошные лихачи-извозчики — следом ехали комиссары. Чекисты обшаривали кабаки, притоны и воровские шалманы, вербовали там сексотов и сами втирались в уголовные шайки, надевая маски бандитов и с успехом играя их роль, совсем как ряженые в круговерти святочной фантасмагории.
И вот лубянским пинкертонам повезло: удалось узнать клички трех членов кошельковской банды: Конек, Лягушка и Черный, а потом и выйти на их след.
Мартынов со смаком описывает, как это произошло. Заглянув в один из злачных подвалов на Пресне, он подсел там к теплой компании.
— Ну, наливайте и мне! А что, братцы, не встречал ли кто Лягушку?
Посмотрели подозрительно.
— Чего нужен Лягушка?
— Деньги надо отдать.
— Аккуратная личность! А не пропить ли их вместе?. .
Пришлось разориться на ханжу — китайскую рисовую водку. В результате после долгих хитростей удалось проведать, что Лягушка со товарищи собирался в баню. Быстро смотав удочки и прихватив по пути помощников, Мартынов рванул туда, в Проточный переулок. Едва прибыли на место, как в переулок влетает лихач и в нем — двое бандитов с третьим на коленях. Все было как в лучшем голливудском боевике: “Я вынул два револьвера, другой сотрудник тоже, а третий... ухитрился под уздцы остановить лошадь. Ни один из бандитов не успел сделать ни одного движения, чтобы выхватить револьвер. Мы обезоружили их и повели...”
Следствие велось на самом высоком уровне, в допросах участвовал сам Феликс Дзержинский. Бандитов поставили к стенке и потребовали адрес Кошелька. Адрес, разумеется, был получен. А бандитов, разумеется, расстреляли.
Два дня сидели на квартире в засаде. На третий день появилась “развязная личность, именуемая Ленька Сапожник”, как оказалось, подосланная в качестве приманки. И когда чекисты вывели Леньку на улицу, то сами, в свою очередь, напоролись на кошельковскую засаду. Завязался бой, в результате которого двое конвоиров были убиты, а Ленька Сапожник ушел.
И снова след Кошелька простыл.
Через несколько дней судьба опять посмеялась над чекистами. Они нагрянули с арестом к одному сахарному спекулянту, а у него в тот момент совершенно случайно оказался в гостях сам Кошелек. Увидев опасность, он через черный ход выскочил на улицу и там лицом к лицу столкнулся с двумя сотрудниками Чека. Мгновенно преобразившись, Яшка грозно надвинулся на них:
— Кого ждете? Вы из какого отделения? Предъявите документы!
— А вы кто? — опешили чекисты.
— Я Петерс, — не задумываясь, ответил Яшка.
Высокий, представительный, в серой шинели и меховой папахе, он произвел на чекистов гипнотическое впечатление: они покорно протянули ему документы — и получили в ответ пули. Один был убит, другой ранен, а Яшка и на этот раз благополучно унес ноги.
Роль видного чекиста Кошельку явно понравилась. Он раздобыл соответствующие документы и сам перешел в наступление: стал появляться со своей свитой открыто. Тешился вовсю. Заявлялся домой к какому-нибудь работнику Чека и требовал адреса его коллег, а на прощанье хладнокровно приканчивал хозяина дома. Устраивал обыски с изъятием денег и золота на заводах — по всей форме, в присутствии рабочих, с приглашением администрации и профсоюза. Останавливал на улице военных и “конфисковывал” у них оружие, выдавая себя за начальника отдела Чека. Потом эти доверчивые вояки послушно являлись на Лубянку просить вернуть им револьверы...
Карнавал разгулялся: чекисты притворялись бандитами, а бандиты чекистами — менялись масками, перенимали друг у друга опыт и приемы, а иногда так входили в роль, что не хотели с ней расставаться и переходили в стан противника. Зачастую среди работников Чека и милиции оказывались уголовники: убийцы, воры и мошенники. Мартынов пишет: “Состав сотрудников тогдашнего розыска... не только представлял собою в большей части антисоветский элемент, но и прямо-таки содержал в себе всякие отбросы, которые в некоторых случаях сами держали дружескую связь с бандитами”.
Перепуганные граждане уже с трудом различали, кто есть кто. Даже сами большевики признавали: “То, что сейчас творится... это не красный террор, а сплошная уголовщина...” (“Вечерние известия”, 1919, 3 февраля).
Шел июнь 1919 года, когда Мартынову выпала чрезвычайная удача: попалась “невеста” Кошелька — Ольга Федорова, двадцатилетняя красотка, служившая конторщицей в РОСТе. После соответствующей лубянской обработки она подробно рассказала о своем “женихе” и даже вызвалась помочь в его поимке. Ольга была уверена, что Яшка непременно заявится к ней домой.
— Он придет ко мне... он влюблен в меня. Человек он очень практичный, корректный и в обхождении мягкий, знает иностранные языки — французский, немного говорит по-немецки, знает латинский, по-татарскому... Много начитан...
Видно, здорово запудрил девчонке мозги, фраер!
А сам Кошелек, лишившись “невесты”, впал в дикую ярость. Он объявил московским стражам порядка войну на уничтожение. И использовал для этого очень простое устройство — милицейский свисток. Выезжал по вечерам на автомобиле на улицу, поравнявшись с милицейским постом, громко свистел, а когда дежурный милиционер подходил на зов, навстречу гремел выстрел или летела бомба.
Постепенно подвиги Кошелька покрыли его легендарной славой. Каким-то чудом ему удавалось уйти невредимо из любых переделок. И все же пришел день, когда отряд Мартынова подстерег разбойника.
Случилось это на Божедомке, где в одном из домов он, по сведениям чекистов, должен был появиться. Была устроена двойная засада: часть чекистов засела внутри дома, другие — в доме напротив.
“Мы его увидели, он появился, — пишет Мартынов. — Он шел с одним из своих сообщников... Не было места ни для каких раздумий. Не нужно было стараться взять его живым. Лишь бы как-нибудь взять! Мы выскочили и стали стрелять. Первым же выстрелом попали в голову Яшиному сообщнику. Он завернулся по оси от силы удара, его бросило к воротам, и сразу он вышел из боя.
Яша применил свою обычную систему — одновременно двумя руками он буквально забросал пулями все окна в том доме, где его ждали. Выстрелом из карабина Кошельков был смертельно ранен. Яша завалился навзничь... Но уже лежа, полуослепший от крови, механически продолжал жать гашетки и стрелять в небо. Мы подошли к нему, и один из сотрудников крикнул:
— Кошельков, брось! Можешь числиться мертвым!..
Яша ослабел, стал хрипеть и умер...”
Так кончил жизнь Яша Кошельков — король московских бандитов.
В карманах его нашлось много интересного: несколько чекистских удостоверений, пачка денег, пробитая пулей, браунинг Ильича и книжечка с дневниковыми записями. Выдержка из них сохранилась в деле Н-215. Это крик души Кошелька, обращенный к его “невесте” Ольге:
“Детка, моя крошка, моя бедная козочка. Что за несчастный рок висит надо мною. Никак не везет. Детка моя, дорогая моя, что, за что все это? О, Боже мой, что они над тобой сделают. Я буду мстить и мстить без конца. Я буду жить только для мести.
Ведь ты — мое сердце, ты моя радость, ты мое все, все, для кого стоит жить. Детка, неужели все кончено? О, кажется, я не в состоянии выдержать и пережить этого. Боже, как я себя плохо чувствую и физически, и нравственно. Душа болит. Я готов сейчас все бить и палить. Ой, как мне сейчас ненавистно, мне ненавистно счастье людей. За мной охотятся, как за зверем: никого не щадят. Что же они хотят от меня, я дал жизнь Ленину.
Детка, милая крошка, крепись. Плюнь на все, береги свое здоровье...”
Владимир Ильич Ленин тоже оставил литературный памятник о рождественской встрече с Яшкой Кошельком. Он не был бы великим человеком, если бы даже такое событие не употребил с пользой.
“Представьте себе, — пишет он в своей книге “Детская болезнь “левизны” в коммунизме”, — что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. “Do ut des” (“даю” тебе деньги, оружие, автомобиль, “чтобы ты дал” мне возможность уйти подобру-поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс “принципиально недопустимым”... Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому компромиссу...”
Ближайший сотрудник Ленина Бонч-Бруевич рассказывает, что когда Ильич узнал о смерти бандита, перешедшего ему дорогу, то распорядился: “Дело сдать в архив!” Куда оно и было упрятано. И только теперь нарушен завет Ильича — это дело извлекли на свет.
История не знает сослагательного наклонения: что было бы, если бы... И все же вопрос напрашивается сам собой: что было бы, если бы Ильича тогда все-таки порешили? На пути Ленина встал не заурядный воришка, а мастер своего дела, — Кошелек никого не щадил, стрелял налево и направо и в упор. Наследственный бандит, сын известного вора-рецидивиста, каторжника, кончившего виселицей, — “послужной список” двадцативосьмилетнего преступника занял несколько увесистых томов.
По прихоти случая судьба страны и всей мировой революции вдруг оказалась на мгновенье в руках уголовного пахана...
Конечно, машинист для паровоза революции нашелся бы. Не тот, так другой. Но ясно: наша история могла пойти совсем по иным рельсам. Как знать, устояла бы или нет Советская власть в тот отчаянный для себя исторический момент — без своего гениального вождя.
P. S. Каким же образом записки Мартынова попали на письменные столы Исаака Бабеля и Михаила Булгакова?
В деле — две рукописи чекиста. Про одну из них, озаглавленную “Бандиты”, с правкой Бабеля, сообщается, что она была напечатана в журнале “30 дней” в 1925 году. Лубянский делопроизводитель ошибся. Ни в одном номере этого популярного журнала, ни в 1925-м (когда журнал начал выходить), ни в последующих, такой публикации нет.
Другой рукописи про бандитов — “Как жил и работал Сабан” (Сабан — еще один уголовный авторитет, “всемирный преступник и борец за свободу”, как он себя аттестовал) — предпослана фраза: “Настоящая статья, написанная Мартыновым и литературно обработанная писателем Булгаковым, была предназначена для печати в журнале “30 дней”, однако напечатана не была”...
Можно предположить, что Мартынов предложил свои записки журналу и уже оттуда их передали для обработки писателям — чтобы довести текст до нужной кондиции. Из сноски на полях одной из рукописей следует, что она побывала в руках журналиста Регинина, участвовавшего в создании “30 дней”. Ожидалось, что Бабель напишет к “Бандитам” предисловие — в начале рукописи есть приписка: “Со вступительной статьей И. Бабеля”, сделанная самим писателем.
Однако по каким-то причинам публикация так и не состоялась. И неудачливый детективщик в конце концов передал свой труд в архив родного ведомства — на Лубянку, до востребования потомков, “Хранить вечно”.
Бабеля и Булгакова свела на миг “левая работа” — чекистская рукопись.
Почти ровесники, оба талантливы — и оба в начале своего непредсказуемого писательского пути, у обоих еще не вышло ни одной книги. И тот и другой явились на покорение московского литературного Олимпа со стороны — один из Одессы, другой из Киева. Вот, пожалуй, и все, что было общего между ними.
Бабель в это время — на взлете своей писательской славы, первые же его рассказы, появившиеся в периодике, принесли шумный успех. Кому, как не автору “Бени Крика”, доверить “Бандитов”? Да и с работой чекистов он знаком не понаслышке: сам какое-то время служил в Чека переводчиком, там у него немало друзей.
Другое дело — Булгаков. Это еще неизвестный автор, фельетонист газеты “Гудок”. Давно созревший писатель, но “передержанный” — в статусе начинающего. И написанным им книгам суждено еще долго пробиваться к читателю.
Один — уже обеспечен гонорарами, отнюдь не беден (“Хожу в генералах... Заработки удовлетворительны...” — пишет о себе Бабель).
Другой — нищ и готов на любую литературную поденщину, чтобы как-то прокормиться (“Себе я ничего не желаю, кроме смерти. Так хороши мои дела...” — признается Булгаков в письме другу).
Бабель берется за чекистскую рукопись засучив рукава: решительно сокращает, делает текст более мускулистым и ярким, убирает риторику и “романтику”...
Булгаков, в отличие от своего коллеги по перу, едва трогает чужой текст — только исправляет ошибки и неграмотности, уточняет смысл и вычеркивает слишком разухабистые и игривые выражения. И все же наверняка он не равнодушен к этой работе, наверняка не делает ее лишь механически или с брезгливым любопытством. И его острому взгляду близка уголовная тема — своей дьявольщиной, интересен блатной герой — человек с “собачьим сердцем”. Только что он напечатал “Комаровское дело” — фельетон о нашумевшем уголовном процессе над убийцей, как раз в это время задумывает “Зойкину квартиру”, пьесу с персонажами из угрозыска, в первоначальном тексте которой в “волшебном фонаре” проходят фотографии из муровских досье. Да и потом, спустя много лет, эта тема воскреснет — в “Мастере и Маргарите”, переведенная, правда, с бытового на другой — мистический — уровень.
Бабель и Булгаков. Два совсем непохожих по стилю писателя, совершенно разных по натуре и взглядам человека. Один — определенно “красный”, другой — несомненно “белый”... И в будущем они не сблизятся, останутся чуждыми друг другу. А если и будет в их жизни все-таки что-то похожее, так это непреходящая любовь к ним читателей и трагическая судьба.
Следы перьев Бабеля и Булгакова в лубянских архивах неожиданно пересеклись со следами на рождественском снегу Ильича и Яшки Кошелька. Так они и всплывают в этом сюжете парами: вождь мирового пролетариата и король московских бандитов, автор “Конармии” и автор “Белой гвардии”...
Грабь награбленное! Во имя революции все дозволено! — эти лозунги Ильича были заложены в основу советского режима. Бандитскими методами большевики пролезли к власти, кровью и насилием утвердили ее, поправ элементарные законы морали и права. Яшка Кошелек — только бытовая, уголовная проекция Красного Террориста.
Бандиты в личине государственных стражей ворвутся в дом и жизнь и Бабеля, и Булгакова, перевернут там все вверх дном и унесут с собой все, что захотят. Грабили бесценное — плоды творчества, запугивали и уродовали сознание, отнимая, в конце концов, и последнее — саму возможность дышать. Так будет и с другими героями этой книги.
Революционный смерч поднял всю муть со дна человеческой души, выпустил наружу звериные инстинкты, развратил, искалечил несколько поколений, обреченных жить между мафией власти и властью мафии.
Рождественская ночь 1919 года — только интермедия, фарсовая прелюдия к страшному карнавалу новейшей нашей истории.
1995 .