В конце 1995 года произошло давно ожидавшееся событие: в ярославском Верхне-Волжском издательстве был выпущен первый том собрания публицистики Александра Солженицына, включивший практически все "главные" солженицынские сочинения в означенном жанре - от "Нобелевской лекции" и "Жить не по лжи" до "Как нам обустроить Россию" и "Слова о Вандейском восстании". (За пределами, насколько я понимаю, остались материалы важные, но дополнительные - стенограммы интервью и публичных выступлений последних лет.)
Российский читатель наконец-то получил возможность проследить путь солженицынской мысли, понять ее динамику - при всей верности Солженицына кругу однажды заявленных им идей и позиций. Он, читатель, вправе теперь беспримесно принять систему солженицынских взглядов на устройство мира, на участь России - именно как систему, а не как феерический набор раздерганных высказываний на разные темы. Он вправе согласиться с нею только отчасти - уловив внутренние противоречия, сбои, несообразности; или вообще не принять ее и оспорить - но именно как целое, неразложимое в своем разнообразии и неизменное в своем движении. Он вправе отнестись к солженицынской цельности принципиально иным образом - как к некоему интеллектуальному взаимоупору своих собственных размышлений, чтобы в отталкивании от чужой силы обрести - свою. Единственное, чего отныне нельзя, - это делать вид, что ничего не произошло, что публицистического собрани "неудобного" Солженицына по-прежнему нет под рукой, - и продолжать полемику не с ним, а с цитатами из него.
Впрочем, если нельзя, но очень хочется, то - можно. В No 6 ежедневной московской газеты "Куранты" за 1996 год появились "полосные" заметки Льва Аннинского "Руки творца. (Читая "Публицистику" А. Солженицына)"1, которые с этого рассредоточения солженицынских сил, по сути, и начинаются: "...на семистах страницах... рассыпано множество мыслей, которые хочется подхватить, проверить, оспорить... я подхвачу немногое и в основном то, что хочется оспорить (разрядка моя. - А. А.)".
Занудливо повторю во избежание недоразумений: само по себе намерение оспорить сколь угодно великого писателя непредосудительно; отвергать политическую философию Солженицына - полностью или отчасти - совершенно нормально; принимать его суждения о социуме на веру совсем необязательно. (Мне и самому многое в нынешних солженицынских проектах не близко, а "гайдарономику" я вообще оцениваю принципиально иначе.) Но речь о другом. О намеренном распылении глобального целого, о сознательном умалении несомасштабного оппонента, в конечном счете - об оглуплении его.
Чего, собственно, ради? Думаю, единственно ради контраста солженицынских обломков - с проглядывающей "из-под глыб" цельноблочной жизнестроительной конструкцией самого Льва Аннинского. Чем более наивным предстает в статье "Руки творца" вермонтский моралист, тем более практичным оказывается московский реалист; чем абстрактнее "математические" схемы первого, не учитывающие кривизну жизненного пространства, тем оправданнее податливость и гибкость второго. Пусть "реалистическая" позиция не столь возвышенна, пусть она выглядит менее симпатично, зато посмотрите, как хорошо притерта к российским обстоятельствам, да и к мировому опыту двадцатого столетия.
Такова первая из сверхзадач Аннинского. И потому сначала он жадно выхватывает из старых статей Солженицына примеры неподтвердившихся американо-европейских прогнозов. Где обещанное "великое расстройство" Соединенных Штатов? где захлебнувшаяся жадна цивилизация "вечного прогресса"? где "мировая война", без выстрелов проигранная свободным миром? Нету всего этого в помине; Запад не захотел жить "не по лжи" - и все равно (а может статься, именно поэтому) победил. По праву сильного, а не по праву честного.
Затем, не оставляя читателю времени для раздумий (не потому ли Европа и "победила", что успела внять штормовому предупреждению, которое не один Солженицын ей делал? что левой мягкотелости, розовым иллюзиям в отношениях с СССР в конце концов предпочла изворотливую жесткость - и, подкупая совдепию притворной лаской, исподтишка ввергала ее в разорительную гонку вооружений?..), солженицынский оппонент перебирается с Запада на Восток и задается излюбленным своим вопросом: да и к чему вообще было боротьс с "вождями"? разве от них хоть что-нибудь зависело? Все шло своим чередом, мимо лжи и правды, мимо проблемы выбора и воли; все совершалось само собою, как это вообще в истории принято.
Тут сочинитель статьи "Руки творца" показывает себя заядлым историком. Солженицыну понадобился десяток томов "Красного Колеса", чтобы очертить спектр возможных путей выхода России из предреволюционного тупика. Аннинскому хватает абзаца, чтобы констатировать: в семнадцатом году имелись только две идеологии, "за которыми реально было повести массу": большевизм и черносотенство. А коли так, то не о чем и жалеть: казарма под красным флагом не хуже казармы под хоругвями. Если - не лучше. Ибо марксисты оказались заведомо менее принципиальными, нежели черносотенцы; они готовы были выворачиваться сообразно практическим нуждам, а значит, куда легче и полнее адаптировались к переменчивой беспочвенной русской почве, чтобы та, в свою очередь, успешно и навсегда адаптировалась к марксизму. Зачем-то пародируя местечковый акцент, публицист восклицает: "...если уж "Капитал" оказалс тем топором, из которого сварили суп, так этот суп и есть реальность". И продолжает: "Раз вокруг какого-то стержня скрепилось, значит, это ужереально".
И отсюда легко перебрасывается смысловой мостик от прошлого через современность к возможному ближайшему будущему. Блистательный стилист и литератор, наделенный тонким грамматическим чутьем, Лев Аннинский вряд ли случайно использует в "великом споре" о 70-х годах форму настоящего времени. Он словно заранее готовится к переходу России в новую, но до боли знакомую по доперестроечному опыту политическую реальность - и приветствует эту "прошлобудущность" звоном щита. Только так я могу понять его маргиналию на полях солженицынской книги: "„Отдайте им (китайцам. - Л. А.) эту идеологию!" Отдали. Им хорошо, нам опять плохо". Оно конечно: Льву Александровичу, посетившему Китайскую Народную Недемократическую Республику с официальным дружественным визитом непосредственно после бойни на площади Тяньаньмэнь, когда весь мир бойкотировал китайских правителей, - ему лучше знать, сколь уютно китайцам живется под коммунистическим колпаком. Спорить с ним на эту тему я не решаюсь - тем более, что он (вопреки очевидности) уверен: "Дэна-миротворца" вырастили именно советские вожди, к которым Росси притерпелась и с которыми ей лучше было бы не расставаться. Но понятно, что дело совсем не в Поднебесной империи, а в нашей родной, Полунощной. О ней думает Аннинский, ей пророчит, ее перспективы обсуждает.
Ее - и свои. Потому что есть у антисолженицынских заметок и друга сверхзадача. Именно: описав "слепоту" исторического рока, неумолимость жребия, который "метают" человечеству невидимые Руки, и осторожно намекнув на то, какие времена наступают, - заново обосновать старую философию безвольной изворотливости, к которой Аннинский охотно прибегал в 70-е годы и которую готов опять применить на практике, если обстоятельства сложатся сходным образом.
Логика его зигзагообразна, но проста; откровенность предельна; страх уподобиться адвокату Фетюковичу из "Братьев Карамазовых" отсутствует начисто.
Посыл: что бы там ни твердил Солженицын о мужестве, правде, верности, об интеллигенции как социальной силе, способной противостать общественной лжи - коллективно и личностно, - все это сколь математично, столь и умозрительно. Реальность же не знает деления на свет и тьму, истину и ложь; более того, если народ признает ложь правдой, если ложь становится "жизнью, жизнью множества людей", - она может "ПОЭТОМУ быть правдой".
Логическое следствие: если бесполезно устанавливать, "где кончается ложь и начинается правда", то и призыв "Жить не по лжи" есть "сплошная абстракция".
Вывод: интеллигенция не призвана ни к чему, кроме как к добровольно-самоусладительной жертвенности и "побеждаемости" любым режимом, который пожелает ею обладать. И не смейте спрашивать с нее - с нас, с меня - отчета в действиях, без-действиях и со-действиях; не устраивает бессовестность образованщины - выйдите из рядов интеллигенции, только учтите: выйдя из нее - либо сольетесь с народом, превращающим правду в ложь, а ложь - в правду, либо угодите во власть, от которой "ни черта не зависит", но которая вправе бить и активный народ, и пассивную интеллигенцию.
...Нетрудно понять, как я отношусь ко всему этому. Еще легче догадаться, что я не Солженицына от Аннинского прикрываю, тем более не призываю известного критика "измениться в лучшую сторону". Во-первых, потому что автор "Архипелага ГУЛАГ" в моих оборонительных услугах не нуждается; во-вторых, потому что не мне обвинять кого-то в излишней склонности к компромиссам. Я толкую совсем о другом. О том, что не Солженицыным придумано - и только применено им (хорошо ли, плохо ли) к той реальности, которая, как среда, заела автора заметок "Руки творца". О праве сохранить человеческое достоинство в любых внешних обстоятельствах; о праве, оступившись, пойдя на сделку с совестью, опомниться, принять на себ вину - перед Богом и перед судом собственной совести - и вновь пойти наперекор "реальности". О первом стихе первого Псалма: "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых", переведенном на современный язык в названии статьи "Жить не по лжи". О евангельском императиве - "да" должно значить "да", а "нет" - "нет"; о всечеловеческом отвержении теплохладности; о том, что есть свой отец у лжи, как есть свой Отец у правды.
И о том, что слишком разнятся между собою Руки, некогда передавшие человечеству священный дар творчества, о которых говорил в Нобелевской лекции Солженицын, - и ловкие руки словесного жонглера.
1 Воспроизведены в журнале "Дружба народов", 1996, No 3.