Наука может процветать лишь там, где она
почитаема и пользуется независимостью и
самостоятельностью.
М. Катков.
Cлучалось ли вам, читатель, производить продукцию, которая ничего не стоит? Не то чтобы никому не нужна, это дело привычное, а вот именно бесценна, то есть не стоит ничего. Именно в таком состоянии пребывает отечественная наука. Несложно догадаться, что положение это отнюдь не комфортное и оно не изменится до тех пор, пока продукты деятельности науки не обретут конкретную стоимость.
Так что же все-таки производит наука? Конечным этапом фундаментальных исследований является новое знание. Оно - так же как искусство - плохо вписывается в систему товарно-денежных отношений и действительно бесценно, ибо несопоставимо ни с какими деньгами. Увы, заработная плата научных сотрудников красноречиво об этом свидетельствует - только с обратным знаком. Но есть и другая сторона медали: именно уровень фундаментальных исследований в конечном счете определяет качество экономики, национальный доход, обороноспособность и прочие существенные параметры того социального организма, который нынче любят определять словом "держава".
Даже производимые фундаментальной наукой по ходу дела и являющиеся для нее побочным продуктом изобретения и усовершенствования играют важнейшую роль в экономике. Не зря Петр Великий, перенимая различные западные диковины, основал заодно и Академию наук. И эта сомнительная, с точки зрения наших националистов, организация верой и правдой служила отечеству[1].
Приведу один не очень известный пример. В конце 30-х годов академик П. Л. Капица занимался сугубо фундаментальными исследованиями свойств жидкого гелия. Для этих экспериментов требовался жидкий воздух. Существовавшие тогда низкопроизводительные методы ожижения воздуха его не удовлетворяли. И он их усовершенствовал так, что появилась возможность ожижать воздух во вполне промышленных масштабах.
А потом началась война, и потребовалось много высокосортной стали. А наши мартеновские печи остались в основном на Украине. Тут-то и вспомнили о мобильном высокоэффективном способе - варке стали в конверторах с кислородным дутьем. Кислород в нужных количествах можно получать разделением на фракции жидкого воздуха, который ожижается с помощью турбодетандера Капицы. Так круг замкнулся, и наша танковая броня оказалась лучше хваленой немецкой со всеми вытекающими из этого славного факта последствиями. Подчеркну, что все это произошло вследствие интереса П. Л. Капицы к свойствам жидкого гелия. (За эти исследования П. Л. Капица удостоился Нобелевской премии.)
Не случайно хорошо умеющие считать деньги цивилизованные страны выделяют на фундаментальную науку заметную долю национального дохода и постоянно совершенствуют не очень простой механизм ее функционирования. У нас денег на нее считайте что нет (с трудом хватает на символическую зарплату и коммунальные услуги). По поводу механизма функционирования науки тоже хвастаться нечем (кроме совершенно удивительного факта выживания ее в таких невероятных условиях). В чем мы преуспели за последние годы, так это в количестве организаций, занятых управлением наукой. Не имея возможности привести полный список, замечу только, что число "нянек" заметно превышает критическую цифру семь.
Однако фундаментальная наука составляет только малую часть общего объема научных исследований. 90 процентов занятых в этой сфере людей, средств, ресурсов приходятся на прикладную науку, которая уже своим происхождением обязана товарно-денежным отношениям и, вообще говоря, неплохо в них вписывается. Чем же занимается прикладная наука? Она создает различные технологии, то есть устройства или процессы, предназначенные для использования в экономике если не сегодняшнего, то завтрашнего дня. И эти технологии стоят очень и очень дорого, о чем свидетельствует, например, колоссальное развитие промышленного шпионажа. Известно немало случаев, когда удачные технологии приносили своим создателям сверхприбыли. Может, это и режет слух нашему идеалистически настроенному читателю, но именно стремление к большим прибылям вдохновляет множество внедренческих фирм, которые служат закваской научно-технического прогресса. И именно поэтому прикладная наука является наиболее динамичной сферой экономики Запада.
А что же у нас? При советской власти все разработки производились государственными организациями на государственные средства и принадлежали государству. Внедрение разработок в экономику также производилось (или не производилось) централизованным образом, причем для фирмы-разработчика первый случай отличался сравнительно небольшой дополнительной премией и большой морокой при внедрении. То есть для нее польза от внедрения была, прямо скажем, невелика, а часто сомнительна. Главное было - пробить тему, получить финансирование, освоить его в полном объеме, а отписаться потом всегда можно, тем более что начальство тоже заинтересовано в положительной отчетности. Известно немало фирм, за двадцать - тридцать лет ничего не внедривших, то есть работавших вхолостую и вместе с тем весьма преуспевавших. Естественно, такой механизм функционирования привел к стагнации большей части прикладной науки.
Несложно понять, что разработанные технологии при этом цены не имели. Конечно, можно было посчитать, во сколько они обошлись государству, но это же не цена, поскольку никак не отражает ни качество, ни уровень полезности данной технологии. Впрочем, это было несущественно, так как конкретных прибылей не получал никто.
Наконец, приспели перестройка, хозяйственная самостоятельность, приватизация. И тут-то приличные НИИ с удивлением обнаружили, что основной наработанный ими капитал - эти самые технологии, - во-первых, неясно, кому принадлежат, во-вторых, ничего не стоят. "Но позвольте, - возразит читатель, - у нас в стране принят целый пакет законов об охране интеллектуальной собственности". Принят-то он принят, да только данную проблему, к сожалению, совсем не исчерпывает.
Давайте разберемся подробнее. Законы о защите интеллектуальной собственности основаны на авторском и патентном праве. Первое относится к законченным произведениям и защищает права авторов, например, на текст - но не сюжет. То есть авторское право (и то с большими натяжками) может защищать права авторов отчетов и описаний, а не саму технологию2.
Перейдем к патентному праву. Оно оперирует с изобретениями, суть которых не технологии, а их идеи. А путь от идеи до готовой технологии, как правило, и далек и дорог. Часто бывает, что в новой технологии содержится целый ряд изобретений. Бывает и наоборот, когда новая ценная технология - удачная реализация старых идей. Таким образом, права на изобретения не исчерпывают права на технологию. Кроме того, стоимость патентов (если они чего-то стоят - об этом ниже) может составлять лишь малую часть стоимости технологии, что не является основным ценообразующим фактором.
Вдобавок - согласно нашему патентному законодательству - преимущественные права на получение патента на изобретение имеет работодатель, то есть, как правило, государственное предприятие. И совершенно неясно, как и в каком объеме оно может вводить в хозяйственный оборот принадлежащие ему патенты. Так, до сих пор в неотмененной части горбачевского указа о статусе РАН утверждается, что все результаты разработок и исследований, проводимых академией, безвозмездно передаются государству. Вот вам и патентное право. Реально лицензионный рынок, который только и может определить цену патентов, также не работает. Не случайно в последние годы резко уменьшился поток заявок на изобретения. Раньше за них по крайней мере 50 рублей давали, причем каждому автору! Вообще отношение к интеллектуальной собственности у нас в стране и обществе хорошо иллюстрируется следующим фактом. Всем известно, сколь острая борьба идет между Россией и Украиной за раздел Черноморского флота, порой кажется, борьба не на жизнь, а на смерть, грозящая окончательно загубить дружбу братских народов. А слышал ли читатель что-нибудь о борьбе за раздел многочисленных совместных авторских свидетельств на изобретения?3 Сравните это с борьбой стран антигитлеровской коалиции за полученные ими по репарации германские свидетельства и патенты. И вы поймете, что техническая интеллектуальная собственность в нашей стране действительно ничего не стоит.
Вы не обратили внимания, что в многочисленных выступлениях по поводу нашей науки постоянно звучит рефрен - дайте, дайте, дайте денег. А не дайте заработать. Поскольку то, что производит наука, у нас ничего не стоит, заработать действительно невозможно. В результате почти единственный способ выживания НИИ в наше время - погоня за госзаказами и освоение или проедание отпущенных средств. То есть все как до перестройки, только вот объем госзаказов стал существенно меньше. Не случайно наш ВПК, в котором сосредоточена большая часть прикладной науки, сильно тоскует по старым временам. Но живет же американский ВПК в условиях рыночной экономики, и весьма неплохо живет.
Получается парадоксальная ситуация. Нет недостатка в призывах и обещаниях перевести прикладную науку на рельсы рыночной экономики. И это действительно необходимо, так как возвращение к госплановской экономике утопично и губительно разом. Но как это сделать, если в данной отрасли нет ни собственника, ни собственности, ни рынка; и практически ничего не сделано для их создания.
Чем дальше область деятельности от конкретного потребителя, тем сложнее для нее путь к рынку, тем больше завалов на этом пути. Для их расчистки необходимы большие усилия как государства, так и заинтересованных лиц и организаций. На самотек здесь, к сожалению, надеяться не приходится. Необходима четкая долговременная комплексная программа перевода прикладной науки на рыночные рельсы. Эта программа должна включать в себя реальную приватизацию технической интеллектуальной собственности, создание реального рынка инноваций, серьезный пересмотр системы секретности в области НИОКР. Причем при выработке такой программы на государственных чиновников рассчитывать не приходится: они могут родить только что-то вроде печально памятной программы конверсии. Не случайно из известных проектов закона о науке наименее удовлетворительным оказался вариант, разработанный российским Министерством науки[4].
В связи с этим не могу не отметить один из главнейших парадоксов нашей российской действительности. Сложнейшая проблема коренной перестройки государственного механизма отдана в основном на откуп исполнительной власти, то есть государственным чиновникам. А они (при всем к ним уважении) суть исполнители, призванные действовать согласно заранее определенным, не ими выработанным, правилам. А теперь с них требуют коренным образом эти правила изменить, да еще и за результат отвечать. Вот и топчутся реформы на одном месте. И все дружно (и справедливо) ругают чиновников за некомпетентность. Но откуда ей взяться, если наши чиновники к данной работе принципиально не приспособлены?
...Для выработки современных принципов функционирования отечественной науки, и в том числе механизмов управления ею, необходимы интеллектуальные усилия самой научной общественности. От нас требуется не тоска по старым, относительно "сытым" временам (они ушли безвозвратно), не разъедающее раздражение по отношению к вольным или невольным виновникам кризиса науки (кризис возник отнюдь не в 1991 году, не в 1985-м, но гораздо раньше, и мы тоже за него ответственны), а - мужество и вдумчивая разработка путей выхода из него.
P. S. Пока я писал и пристраивал это письмо в журнал, ситуация с фундаментальной наукой заметно ухудшилась, что и заставляет взяться за перо снова.
Как известно, фундаментальная наука сама зарабатывать не может и вынуждена существовать на средства государственного бюджета. Этих средств хватает в лучшем случае на режим выживания (оплата коммунальных платежей, минимальная зарплата сотрудникам), но совсем не хватает собственно на проведение исследований и на развитие материально-технической базы. Исследования держатся исключительно на энтузиазме ученых, которые, проявляя чудеса изобретательности, умудряются поддерживать изношенное и устаревающее оборудование в рабочем состоянии, используя комплектующие из старых запасов или с Митинского рынка (а то и со свалок).
Увы, запасы кончаются, и недалек тот день, когда работать будет просто не на чем. Спрогнозировать его легко, так как приборный парк в науке должен обновляться примерно раз в десять лет, а пополнение его в российской науке прекратилось в 1990 - 1991 годах. Гранты (целевое финансирование на проведение конкретных исследований) не спасают, так как выделенных средств (3 - 4 миллиона в год на одного, участвующего в теме, сотрудника в 1995 году) в лучшем случае хватает только на проведение экспериментов. К тому же грант получает далеко не каждый, например, РФФИ[5] (основной поставщик грантов для фундаментальной науки) в состоянии удовлетворить только 20 - 25 процентов заявок. Есть еще программа укрепления материальной базы науки и поддержания работоспособности уникальных установок. Однако объем ее совершенно недостаточен (менее процента от стоимости существующего парка научного оборудования).
Но самое удивительное состоит в том, что начальство склонно рассматривать сложившуюся в науке ситуацию не как чрезвычайную, а как вполне нормальную, стационарную. Действительно, институты функционируют, статьи и отчеты пишутся и даже акции протеста проводятся только в случаях многомесячной задержки зарплаты, да и то сравнительно редко и скромно. А на негромкие сетования ученых, что такая финансовая политика весьма скоро приведет к полному исчезновению фундаментальной науки, звучат требования сначала доказать, зачем, собственно, вообще наука нужна.
В этом плане весьма показательны высказывания зампреда правительства Вл. Кинелёва, курирующего вопросы науки, культуры и образования: "Важно показать, что огромные заделы фундаментальной науки могут быть использованы для того, чтобы повысить качество жизни каждого из нас. В противном случае убеждать общество в необходимости серьезной академической науки будет очень и очень трудно". А чтобы было ясно, на кого эта работа возложена, Кинелёв добавляет: "Фундаментальная наука должна стать неотъемлемой частью материального производства через те наукоемкие разработки, которые есть сегодня в РАН" ("Независимая газета").
И несущественно, разделяет ли сам Кинелёв эти требования или только их выражает, важно, что они отражают глубокое непонимание обществом роли фундаментальной науки и, соответственно, кризис самого общества.
Действительно, фундаментальная наука (тут она сродни высокому искусству) никогда из соображений утилитарной полезности не исходила, а всегда питалась немеркантильной тягой к знаниям, а глубже - стремлением постичь в материальном мире замысел Божий. Более того, утрачивая пафос бескорыстия, она просто переставала быть фундаментальной наукой. И опыт истории показывает, что именно такой подход оказывается в итоге удивительно рентабельным. Страны, в которых давно и прочно развился пиетет к фундаментальной науке, достигли высочайших экономических высот, а там, где часто дебатируется вопрос о полезности науки, приходится постоянно догонять и в экономике.
Нельзя сказать, что в России этого никогда не понимали - вынесенное в эпиграф высказывание Михаила Никифоровича Каткова красноречиво. Но, к сожалению, длительное господство коммунистической идеологии прочно привило нам дух вульгарного прагматизма, требующий от всех явлений духа немедленной (к тому же утилитарной) пользы - в ущерб пользе подлинной.
Могут возразить, что такие рассуждения были хороши в прошлом веке, когда ученых было мало и, так сказать, удовлетворение их любопытства обходилось не очень дорого. Однако и сейчас расходы богатых стран на фундаментальную науку составляют 0,2 процента от ВВП, что не очень обременительно. (Необходимость гораздо больших расходов на прикладную науку, особенно ВПК, в нашей стране сомнения не вызывает.) Тем не менее 0,2 процента от ВВП, конечно, тоже деньги немалые. И, в принципе, можно понять чиновников, которым нужны - для их выделения - веские основания, аргументы.
Но такие обоснования есть, их немало. Остановлюсь только на одном: изобретательстве, - поскольку здесь наглядно проявляется специфика фундаментальной науки. Давно отмечено, что наиболее яркие, нетривиальные изобретения появляются именно в ней, а не в прикладной науке[6]. И это не случайно. Прикладная наука, связанная с широким использованием дорогих технологий, может быть эффективной только за счет узкой специализации. А узкая специализация с необходимостью сужает кругозор исследователей, нацеливая их скорее на доводку существующего, чем на подлинные новации. Оригинальные изобретения, включающие в себя синтез идей из разных областей знаний, требуют широкого, почти философского кругозора. А он характерен как раз для фундаментальной науки с ее склонностью к обобщениям и синтезу[7]. Поэтому в ее рамках и рождаются наиболее оригинальные изобретения, которые сами по себе уже достаточны для обоснования существования фундаментальной науки.
Однако следует помнить, что для науки это побочный продукт и, более того, сама она не в состоянии их доработать и довести до практики. Последнее как раз и является основной работой прикладной науки. К сожалению, в силу ряда причин (в том числе ведомственной разобщенности) в нашей стране связь между фундаментальной и прикладной наукой слаба, и потому "огромные заделы" фундаментальной науки используются крайне мало. Однако бессмысленно винить в этом фундаментальную науку, а тем более требовать, чтобы она сама доводила свои изобретения до производства. И в этом плане очень опасен второй тезис Кинелёва: "Фундаментальная наука должна стать неотъемлемой частью материального производства". На этом пути мы просто потеряем фундаментальную науку.
И последнее, что хотелось бы сказать. Фундаментальная наука - очень нежное, прихотливое растение, которое сложно вырастить, но легко сломать. Потребовалось ждать около ста лет от учреждения Петром I Академии, чтобы российская наука всерьез расцвела. И наоборот: академик Лысенко давно умер, а наша биология до сих пор не может до конца оправиться от учиненного его шайкой погрома.
Сейчас критические времена для российской фундаментальной науки. И если она рухнет, в непростых и специфических условиях XXI века восстановить ее в России будет сложно, а быть может, и невозможно.
Б. ДУМЕШ,
кандидат физико-математических наук.
[1] Появившиеся в последние годы в "патриотической" печати исторические статьи на эту тему, основанные на исследовании национального состава академиков, свидетельствуют в основном о невежестве авторов. Не было бы Академии - не стало бы Ломоносова.
[2] Тем не менее были попытки приватизировать технологии на основе прав авторов отчетов. Чего только у нас не бывает.
3 Автор не утверждает, что не производилось никаких действий по разделу авторских свидетельств. Просто отсутствие сведений о них ярко характеризует "интерес" общества к этой тематике.
4 Действия наших руководящих органов напоминают анекдот (или быль) из эпохи застоя: "Выписка из протокола заседания Президиума Академии наук СССР. Слушали: О восьми совместительствах академика Боголюбова. Постановили: Запретить совместительство младшим научным сотрудникам".
[5] Российский фонд фундаментальных исследований.
[6] Один такой пример - с кислородом - приведен выше.
[7] Именно это качество позволяет успешно бороться с бичом XX века - узкой специализацией. Следует также подчеркнуть, что здесь тщетны надежды на компьютеризацию и информатику, так как они позволяют только упорядочить информацию. А чтобы извлечь из нее что-то нужное, опять необходима достойная широта кругозора.