Книга Елены Аксельрод посвящена памяти Аллы Беляковой. Совсем недавно я случайно просматривал сборник стихов Беляковой - и обнаружил в нем предисловие Аксельрод. В предисловии говорилось о прямой, без особых поэтических приемов, поэтической речи поэта на основе чистого переживания.
Определение это подходит к самой Аксельрод с точностью "до наоборот". "Непосредственное чувство" в ее стихах чисто профессионально оформлено, скрыто. В зависимости от его характера стихотворение может быть построено на скачкообразном ритме и сбоях в размере - или на плавном течении идеального анапеста. На мужских рифмах - или на дактилических рифмовках. Часто строка "теряет" слог, как бы распадаясь на две части, что вполне символично, если вспомнить о судьбе поэта.
Судьбу, как известно, делают книги. Два сборника Елены Аксельрод вышли у нас в 70 - 80-х годах, третий и четвертый - о котором и речь - после переезда автора в Израиль. Традиционно жизнь и стихи поэта, который оказывается в подобной ситуации, распадаются на "до" и "после", "здесь" и "там"... То, что представлено в книге "В другом окне", - ни "до", ни "после". Между. Собственно, свойство поэтических текстов - а, видимо, не географические перемещения - и составляет это понятие.
В смысловом и метрическом плане самые яркие стихи Елены Аксельрод - это некий палимпсест: сквозь московские воспоминания свободно проплывают соляные льдины Мертвого моря, и наоборот: песчаная буря напоминает метель. Правильный ямб перебивает анапест; четыре жизни - две метрические и две географические - смешиваются.
Лифт, часто упоминаемый в стихах, приобретает символическое значение, как метафора "подвешенного состояния": в сущности, автор ни здесь и ни там. Где-то, как лифт, между этажами. Лифтер, соответственно, может легко олицетворять рок, или судьбу, или случай. Вся прелесть этих стихов в том, что отбор образов происходит как бы бессознательно. На месте Елены Аксельрод "какой-нибудь" Элиот развернул бы "лифтерскую" космогонию на тысячи строк. Наш автор обходится сорока восемью.
В душе тишина -
Как в доме усталом,
Где ночью лифтер
С бездонным провалом
Ведет разговор,
Где, Храма не зная,
Он Бога зовет,
Где клетка сквозная
Плывет в небосвод.
"Я возвращенка, я изгнанница", - твердит о себе автор; подобный оксюморон дополняют и "душная вьюга", и "Арабская Аленушка", и "В мертвом море жизнь ловлю...". Ситуация никак не разрешается; если стихотворение ("Канун субботы в Маале-Адумим", "После Пасхи") привязано к чему-либо одному, оно, как правило, превращается лишь в поэтическую зарисовку; иногда, впрочем, очень отчетливую, как, например, следующие строки:
Где юный Яакув - рубашка цвета хаки -
С Рахелью обнялся - их караулят маки,
И черный автомат, как пес, лежит у ног.
Библейский подтекст практически не ощутим - зато маки, как синий цвет неба в других стихах, передают зарисовочный колорит Святой Земли. Все же основной ее лейтмотив - это песок, соль и зной: белый цвет. Даже в воспоминаниях детства память поэта выбирает песочницу, куличи, песчаные дворцы. Но белый цвет - также и цвет чистого листа бумаги, на который ложатся новые строки. Черным по белому. Вот еще несколько замечательных строк на эту тему:
Над белой мглою.
И так подушки высоки,
Так душно, так горбато,
Что Божьей воле вопреки
Четыре мерзлые доски
В четыре черные строки
Вбиваю виновато.
"Восток или Запад - лишь билось бы слово в садке". Эта строчка из финального стихотворения сколь банальна, столько же и неоспорима - особенно когда ее произносит человек с "географическим" опытом. В данном случае именно география освобождает поэта от своей "модальности", предлагая взамен "подножье неба", "земную черту" и жизнь с тем самым "словом в садке". В самом деле, находясь "между" - между "больной далью" и "раем больным", между Востряковым и Мертвым морем, между прошлым и будущим, - слово начинает жить за свой собственный счет.
Шульпяков Глеб Юрьевич родился в 1971 году в Москве, где и проживает по настоящее время. Поэт, прозаик, эссеист. Автор нескольких книг стихотворений и прозы.
Опубликовано в Журнале №9