RAINER GOLDT. Termodinamik als Textem. Der Entropiesatz als poetologische Chiffre bei E. I. Zamjatin. Mainz. 1995. 736 S.
РАЙНЕР ГОЛЬДТ. Термодинамика как текст. Энтропия как поэтологический шифр у Е. И. Замятина.
Р. ГОЛЬДТ (Майнц). Мнимая и истинная критика западной цивилизации в творчестве Е. И. Замятина. Наблюдения над цензурными искажениями пьесы «Атилла». — «Russian Studies». Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб. Т. 2. 1996, № 2, стр. 322 — 350.
С начала 80-х годов и по сей день в западноевропейском литературоведении наблюдается подъем интереса к русскому модернизму, в частности и к Евгению Замятину. Об этом свидетельствуют посвященные писателю монографии немецких ученых Н. Франца и Л. Шефлер. Что же прибавляют работы Гольдта к уже имеющимся?
Исследование термодинамики в связи с творчеством Замятина — результат упорного труда, о чем можно судить, в частности, по тем источникам, которые привлек славист из Майнца. Если автор посвященной жизни и творчеству Замятина капитальной монографии Алекс Шейн1 не смог воспользоваться рядом материалов из российских архивов, то Гольдту повезло гораздо больше — видимо, и благодаря изменившимся к лучшему отношениям между Россией и Германией. Его труд обнаруживает знакомство с ценнейшими рукописями произведений и письмами писателя, хранящимися в архивах России, Франции, США.
Исследование Гольдта ведется в наименее изученных направлениях. Это обусловленные биографией писателя особенности его мировоззрения, а также связь творчества Замятина с философией. Следуя традиции зарубежного замятиноведения, немецкий литературовед анализирует произведения писателя в контексте мировой философии. Интересны и правомерны суждения о воздействии на Замятина идей П. Я. Чаадаева, интуитивиста А. Бергсона, культурфилософа Я. Буркхардта, а также особенно сильно повлиявшего на писателя сторонника монистического энергетизма В. Оствальда. Наблюдения эти близки к выводам швейцарского исследователя Л. М. Геллера2. Основная цель Гольдта — показать, как на замятинское понимание энтропии повлияло второе начало термодинамики. Замятин — автор биографии «отца» термодинамики Ю. Р. Майера — в статье «О литературе, революции и энтропии» (первое название, 1924 года, — «О литературе, революции, энтропии и о прочем») писал о двух космических универсальных законах — сохранения энергии и ее «вырождения» (энтропии), считая, что «догматизация в науке, религии, социальной жизни, в искусстве — это энтропия мысли»3. Второе начало термодинамики изложено Гольдтом с трогательной добросовестностью, пожалуй, излишней для литературоведа... И все же подобный подход в целом плодотворен, так как соответствует замятинской идее синтеза науки и искусства.
Центральная задача Гольдта — на основании опубликованных и архивных источников проанализировать зарождение самой темы и «поэтологические шифры» энтропийных процессов, изображенных в некоторых произведениях Замятина.
Модель энтропии, по мысли Гольдта, укоренена в биографии писателя — в его конфликте с отцом-священником из-за атеизма, зародившегося у Замятина в юности и укрепившегося во время его участия в революционной деятельности. Выход из партии большевиков, которой Замятин многим пожертвовал, был болезненным расставанием с политической утопией, но это не вернуло писателя к Богу. Поэтому, считает Гольдт, в период жизни Замятина в Париже между ним и русскими эмигрантами не возникло точек соприкосновения: эмигрантов отталкивала неприязнь Замятина к Русской Православной Церкви. Это утверждение исследователя хочется развить. В произведениях послеоктябрьского периода — «Нечестивых рассказах» и примыкающем к ним «Житии Блохи», рассказе «Икс» и пьесе «Африканский гость» — Замятин продолжал показывать духовенство в неприглядном виде. Но при этом он руководствовался своей совершенно независимой от партийного официоза концепцией энтропии, хотя невольно и действовал в русле государственной идеологии. Это частично признает и Гольдт, утверждая, что отношение писателя к религии было, «по сути, менее однозначным, чем казалось на первый взгляд». Кстати, в журнальной статье Гольдта есть пример, подтверждающий это суждение. Речь идет об образе епископа Анниана в первых вариантах и окончательном тексте «Атиллы»: «Сложное отношение самого Замятина к христианству, его скептицизм и подчеркнутая роль «безбожника» не мешали художнику создать правдоподобный образ великой исторической личности, карикатурный образ которой в дошедшей до нас пьесе исключительно — плод давления со стороны».
Биографический метод находит свое применение и при анализе романа «Мы». Вполне оправданно, что Гольдт обратился к этому произведению, в котором замятинские представления о двух универсальных закономерностях бытия — сохранении энергии, с одной стороны, и процессах энтропии, с другой, — выразились с большой глубиной и художественной силой. Согласно Гольдту, конфликт Замятина с отцом, став фактом литературного самоанализа писателя, отражен в отношениях Д-503, строителя космического корабля, с Благодетелем: «Благодетель... воплощает религиозность, являющуюся антитезой атеизму страдающего сына священника». Отношения писателя с его невестой Л. Н. Усовой (впоследствии женой Замятина), бывшей для него своего рода материнской фигурой (по Фрейду), воссозданы в любви Д-503 к революционерке I-330. Вслед за своими предшественниками Гольдт раскрывает связи романа «Мы» с произведениями Ф. М. Достоевского. Благодетель напоминает Великого инквизитора, а I-330, в образе которой стилизован тип роковой женщины, — Настасью Филипповну из романа «Идиот». Основная особенность мировоззрения Замятина — бытийная оппозиция «энтропия — энергия» — находит соответствие в поэтике замятинских произведений; в них представлены различные виды конфликта между динамикой и застоем. Например, в романе «Мы» кристальный единый мир Благодетеля противопоставлен раздражающей «мшистой» сущности «мефи» — революционеров, взявших себе имя Мефистофеля. Интересны и новые подробности «дела» Замятина — автора еретического в политическом отношении романа «Мы», а также суждения исследователя об антиутопии. Бесспорна его мысль о том, что изображение энтропийного мира лежит в основе этого нового литературного жанра.
Среди произведений, анализируемых Гольдтом, — две в свое время снятые со сцены пьесы: «Огни св. Доминика» и «Блоха», первая из которых интерпретируется немецким исследователем как трагическая инсценировка мифа о еретике, вторая — как гротескная антитеза этому мифу. «Еретик Замятина — фермент вечно повторяющегося мифического рождения... Связанный с этим отказ от линейного исторического процесса должен вызывать критику со стороны всех приверженцев любых форм теологического учения», — читаем в его монографии. Не лишен интереса анализ «Блохи» в статье Гольдта об этом произведении4. «Блоха», написанная по мотивам лесковского «Левши», правомерно рассматривается в русле литературного мифотворчества. Однако интерпретация этой замятинской пьесы-«игры» как фантастической сети интриг нечистых сил дает не слишком много, так как на первом месте в «Блохе» — проблема национального своеобразия России, русского характера, драматизма русской истории. Образы же нечистой силы и адского пекла в пьесе лишены метафизического содержания. Они указывают на скрыто-метафорическое изображение технократической Англии как ада. И все же предпринятое Гольдтом исследование замятинских пьес привлекательно, так как его предшественники, как правило, обходили эти произведения.
Драматургии Замятина посвящена и русскоязычная статья Гольдта 1996 года, в которой трагедия «Атилла» интерпретируется как историческая притча о Сталине. На основании анализа пяти вариантов текста пьесы о нашествии гуннов на Рим и связанных с историей ее неосуществленной постановки писем и документов Гольдт показал, как из-за грубого вмешательства в работу писателя советской цензуры предводитель гуннов Атилла, амбивалентный тиран-освободитель в первых вариантах пьесы, в последнем превратился в «демократичного» вождя, из-за чего пострадало художественное качество произведения. Такая точка зрения убедительно аргументирована. Нельзя лишь согласиться с выводом о том, что все творчество Замятина, подобно неоконченному «Бичу Божию», тематически связанному с «Атиллой», якобы «остается фрагментом, недосказанным словом». И это говорится об одном из крупнейших писателей нашего века!
В числе достоинств книги Гольдта и обширнейшая библиография. Она в значительной мере дополняет не менее репрезентативный для своего времени список литературы из монографии Шейна. Остается только пожелать, чтобы какое-нибудь российское издательство опубликовало перевод книги слависта из Майнца.
Юрий АЗАРОВ, Татьяна ДАВЫДОВА.