Групповой портрет в переплете

Изречение древних относительно того, что книги имеют свою судьбу, невольно приходит на ум, когда держишь в руках первое отечественное издание работы Глеба Струве “Русская литература в изгнании”. Вначале она появилась сорок с лишним лет назад, в 1956 году, в американском издательстве им. Чехова. Ныне, выпущенная в России, она как бы родилась вторично, обрела новую жизнь.

Тогда, в 50-е годы, книга предназначалась русскому эмигранту и призвана была напомнить ему основные вехи развития за рубежом литературы послереволюционных изгнанников и беженцев. (По самым приблизительным подсчетам, число покинувших Россию в те кровавые годы составляло около двух миллионов человек.)

Как результат драматического процесса массовой эмиграции возникают центры русского рассеяния: Берлин, Прага, Париж, София, Харбин и Шанхай на Дальнем Востоке. Там начинают функционировать издательства, выходить газеты, журналы, альманахи. Ведь в потоке беженцев была масса представителей трудовой интеллигенции — врачей, учителей, инженеров, журналистов, литераторов, деятелей науки, культуры.

Нынешняя наша отечественная читательская аудитория воспримет книгу Струве иначе, чем зарубежный русский читатель, который значительно лучше ориен-тировался в такого рода литературе. Фундаментальный труд Струве явится хорошим подспорьем тем, кто после знакомства с ним захочет углубить свои познания в эмигрантской литературе. Благо многие произведения зарубежных русских писателей у нас теперь опубликованы.

Поэтому переиздание книги Струве на его родине никак нельзя считать пустой и ненужной затеей, как может показаться некоторым скептикам. Тем более, что время четко высветило, выявило авторскую позицию, подход к целому ряду специфических проблем этой литературы. Отчетливее ныне воспринимается объективность Струве в вопросах мировоззренческого порядка, в оценках сложных явлений, получивших широкий резонанс в эмигрантской среде, как евразийство и сменовеховство. Как стало ясно впоследствии, эти веяния носили довольно скоротечный характер, на что и указывал уже в ту пору автор книги.

Гораздо более глубокий след в интеллектуальной жизни эмиграции (и не только ее одной) оставила русская религиозная философия, связанная с именами Н. Бердяева, Л. Шестова, С. Франка, В. Зеньковского, И. Ильина, Г. Федотова. И здесь Струве оказался в определенной мере провидцем: “Зарубежье... особенно богато философскими и публицистическими силами. В этой области, особенно после высылки из России в 1922 году всех виднейших независимых философов (оставшихся, как, например, С. А. Аскольдов, А. Ф. Лосев, было совсем немного), зарубежная литература оказалась вне конкурса”.

Разумеется, в точности и справедливости целого ряда авторских суждений и оценок, щедро рассыпанных по книге, нет никакой загадки. Автор этого исследования — старший сын известнейшего философа и социолога П. Б. Струве. Г. Струве получил солидную филологическую подготовку еще в ранней юности. Позже, в эмиграции, он сотрудничал в зарубежной прессе как литературный обозреватель и рецензент книжных новинок, кроме того, он много и серьезно занимался русской литературой начала XIX столетия, наконец, творчеством поэтов “серебряного века” — Гумилевым, Мандельштамом, Цветаевой, — готовил их произведения к печати, составлял к ним комментарии. Этот солидный научный и журналистко-литературоведческий опыт позволил Струве приняться за работу над обзорным курсом зарубежной русской литературы 20 — 40-х годов.

У Струве, в специфических условиях эмигрантской жизни оторванного от многих крупнейших книгохранилищ, библиотек и литературных архивов, часто не оказывалось под рукой необходимых материалов. В своей книге он неоднократно выражает сожаление, что не может процитировать тот или иной документ. Иногда он ссылается на источники, полагаясь только на свою память. И все-таки, несмотря на столь неблагоприятные условия для исследовательской деятельности, Струве, по существу, выполнил работу целого научного института, представив в своем обзоре почти двадцатилетнюю историю эмигрантской литературы — рассредоточенной, распыленной по различным регионам русского рассеяния.

У Струве в процессе работы над этим “обзорным курсом” не было предшественников. Автору приходилось все возникающие проблемы решать самому: разрабатывать методологию вопроса, размышлять над принципами периодизации обозреваемого им литературного процесса, искать наиболее емкую форму подачи обширного фактического материала, сочетая обзорные главы с персональными характеристиками и анализом творчества наиболее крупных писателей-эмигрантов, и т. д.

В конечном итоге книга Струве, по собственным его словам, не претендующая на то, чтобы называться “историей русской зарубежной литературы в период между 1920 и 1939 годами”, но всего лишь способная стать “первым опытом исторического обзора”, и поныне остается наиболее полной и фундаментальной работой о русской зарубежной словесности межвоенного двадцатилетия.

Автор обширного предисловия к нынешнему изданию К. Лаппо-Данилевский справедливо указывает, что и ныне “вряд ли можно оспаривать классический характер этого исследования, положившего почти сорок лет назад начало комплексному изучению литературы русского зарубежья”. И хотя после выхода в свет этого труда некоторые из рецензентов-эмигрантов упрекали Струве в слишком расширительной трактовке термина “литература”, поскольку в его работе затрагиваются, хотя и достаточно бегло, различные проблемы идейного характера, волновавшие в те годы эмигрантское общество, думается, что как раз такой, более широкий, панорамный, охват литературного процесса и обеспечил его исследованию долгую жизнь. Если бы автор выдержал свой “обзор” в чисто академической манере, его книга едва ли смогла бы увлечь нынешнего читателя, кроме узкого круга специалистов-литературоведов.

Для Струве рассказ об эмигрантской литературе — это вместе с тем и разговор об эмигрантском бытии, о горькой доле многих сотен тысяч его соотечественников, лишенных родины, о глубоких и подчас болезненных коллизиях, возникавших в этих специфических условиях. Так что несомненное достоинство книги — ее отчетливо выраженный личностный характер: она написана как бы “изнутри” обозреваемого явления. Два-три выразительных штриха, броская деталь — и словно воочию видишь и облик журнала, на котором остановил наше внимание автор, и его редакционный коллектив. Струве обладал редким умением сочетать научный аналитизм с образным, живым языком.

Что касается выхода книги в России, то перед нами не простое повторение “имковского” (парижского) издания 1984 года. Петербургские литературоведы Р. Вильданова, В. Кудрявцев и К. Лаппо-Данилевский снабдили монографию “кратким биографическим словарем русского Зарубежья” и перечнем наиболее известных и крупных эмигрантских периодических изданий. Тем самым отчасти продолжен, а в ряде случаев существенно уточнен и дополнен труд Струве, хронологически он доведен почти до наших дней. У книги появился еще один справочный раздел, достоинства которого особенно оценят специалисты.

Выше уже говорилось, что время четче высветило разные грани работы Струве. Ныне более обоснованной выглядит и предложенная ученым периодизация зарубежной русской литературы предвоенного двадцатилетия. Автор выделяет два основных периода: период становления и период постепенного самоопределения этой литературы, некой стабилизации ее. Вторая мировая война, однако, перечерк-нувшая всю карту довоенной Европы, разрушила, как считает Струве, ту хрупкую структуру, какой являлась русская эмигрантская литература . Чехословакия, Польша, Франция, Югославия, приютившие большинство русских беженцев, подверг-лись гитлеровскому нашествию, и вся интеллектуальная жизнь русской колонии там, естественно, замерла.

В заключительном разделе книги Струве, коротко резюмируя итоги первого послевоенного десятилетия в эмигрантской литературе, приходит к достаточно грустному выводу: относительный расцвет этой литературы, наметившийся было в середине 30-х годов, сменился упадком. Уцелевшие после войны писатели перебрались на Американский континент, где попытались наладить литературную жизнь русской колонии. Но “малая” Россия, русская диаспора в Европе, перестала существовать как нечто единое, где литература, искусство, журналистика, издательское дело играли роль цемента, скреплявшего это уникальное образование.

Вступление Советской Армии в Восточную Европу довершило разгром русской диаспоры на континенте. Небезызвестная гэбистская организация со зловещей аббревиатурой “СМЕРШ” поработала в этой части Европы на славу: из Прибалтики, Польши, Болгарии, Югославии прореженных гитлеровцами русских эмигрантов пачками вывозили “на родину”, торопливо давали им “срока” и рассовывали по тюрьмам и лагерям...

Чисто же академический вопрос о том, как именно следует квалифицировать русскую эмигрантскую литературу довоенного двадцатилетия, до сих пор окончательно не решен. Одни считают ее неким реликтом, осколком обширного материка, имя которому — отечественная русская словесность XIX столетия. Сторонники подобного подхода полагают поэтому, что зарубежную литературу нельзя чисто механически объединять с русской литературой советского периода, ибо с последней у нее нет ни общих традиций, ни тематической, ни идейной близости. Ничего, кроме языкового единства.

Струве же как историк, литературовед и литературный критик склонялся к тому, что эмигрантская, или, как он предпочитал именовать ее, “зарубежная русская литература” — это “временно отведенный в сторону поток общерусской литературы, который — придет время — вольется в общее русло... И воды этого отдельного, текущего за рубежами России потока, пожалуй, больше будут содействовать обогащению этого общего русла, чем воды внутрироссийские”. “Много ли может советская литература, — продолжал он, — противопоставить “Жизни Арсеньева” Бунина, зарубежному творчеству Ремизова, лучшим вещам Шмелева, историко-философским романам Алданова, поэзии Ходасевича и Цветаевой, да и многих из молодых поэтов, и оригинальнейшим романам Набокова?”

Ныне нетрудно убедиться, что прогнозы ученого подтвердились. Русская литература XX века воспринимается нынешними читателями как нечто единое, вне старых идеологических критериев, без деления на советскую и на зарубежную, эмигрантскую, — это просто хорошие книги таких авторов, как Булгаков и Набоков, Паустовский и Б. Зайцев, Платонов и Бунин , Замятин и Ахматова, Алданов и Берберова. Нынешнему читателю нет дела до того, кто из этих авторов пребывал в зарубежье, кто оставался на родине, кто и как относился к советской власти. Зарубежная русская литература действительно влилась в общее русло.

Поэтому заключительные строки работы Струве: “Зарубежная литература как особая глава в истории русской литературы идет к своему неизбежному концу. Лучшие страницы ею в эту историю несомненно уже вписаны”, — не должны восприниматься чересчур пессимистически. Напомним, что, начиная свой разговор с читателем, автор книги рассматривал зарубежную литературу как “временно отведенный в сторону поток общерусской литературы”. И поскольку предсказанное им слияние обоих потоков совершилось, трагическая сторона процесса как бы снята самой жизнью. Многих писателей-эмигрантов робкая надежда именно на такой исход только и “грела” в долгие годы зарубежного рассеяния. Значит, их “миссия”, о которой некогда говорил Бунин, призывая своих собратьев-писателей из числа эмигрантов ждать, но не соглашаться на новый “похабный мир” с большевистской властью, сохраняя верность русской культуре, все-таки реализовалась, хотя большинство из них и не дожили до этого дня...

Книга Струве по-своему уникальна. Она — живое отражение ушедшей эпохи, непосредственное свидетельство о ней одного из активных ее участников, выступающего в роли ее летописца. Несомненно, что о русской литературной эмиграции первой послеоктябрьской волны будут еще написаны многие книги и научные труды. Но можно с уверенностью сказать, что каждый новый исследователь не сможет обойтись, как историк — без карамзинской “Истории государства Российского”, без книги Струве и она навсегда сохранит для нас свой “классический характер”.

Вышедший почти одновременно с работой Струве энциклопедический биографический словарь “Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции” охватывает значительно более широкие рамки эмигрантской жизни. Авторы и составители этого словаря включили в свод персоналий свыше четырехсот выдающихся представителей эмиграции “первой пореволюционной волны”. Столь внушительный парад имен производит впечатление! Кого здесь только нет. Гениальный Шаляпин, блестящие русские философы, крупнейшие ученые, иерархи церкви, общественные деятели и т. д. Все они в любой стране послужили бы украшением интеллектуальной элиты. А у нас многих из них вышвырнули за пределы отечества, едва только большевики пришли к власти.

Просматривая список представленных в словаре имен, испытываешь смешанные чувства: с одной стороны, гордость от сознания того, сколь богата была российская земля талантами во всех областях человеческого знания, а с другой — грусть от того, что этим талантам не довелось приложить свои силы на отечественной ниве.

Этот словарь помогает лучше понять и книгу Струве, поскольку здесь шире выявлена сама инфраструктура русского зарубежья. В рассеянии эмигранты “первой волны” сохранили свой, вывезенный из России, национальный уклад, свою религию, свои школы и систему образования. Эта “малая Россия” жила как бы особой жизнью в ожидании своего часа, и в таком “чемоданном” настроении многие эмигранты прожили всю жизнь, так и не дождавшись заветного зова начать созидательную работу по возрождению России; в этом их трагедия.

Примечательно, что названный словарь — кажется, первый опыт совместного сотрудничества представителей российских и эмигрантских научных кругов. Во всяком случае, во вступительной статье указывается, что авторская группа реализует проект “Золотой книги эмиграции”, зародившийся в зарубежье еще в 30-е годы, но в ту пору так и не осуществленный.

И вот идея такого издания в последние годы нашла живой отклик на родине. В результате проект удалось реализовать, правда в несколько более скромных масштабах, нежели когда-то задумывалось. В редакционном предисловии к словарю говорится, что в справочник включены биографии только тех эмигрантов, кто, “получив в России высшее образование, специальность и достигнув определенных результатов в своей профессиональной деятельности, смог занять в изгнании прио-ритетное положение в соответствующих областях научного знания, инженерной и конструкторской мысли, литературе и публицистике, изобразительном и театральном искусстве, общественной деятельности и т. д.”.

Подобный принцип отбора “достойных” представляется, однако, не вполне убедительным. Заметим, что Струве руководствовался иными критериями отбора. Ведь в целом ряде случаев многие наши соотечественники, достигшие за рубежом “степеней известных” в различных сферах, были увезены на чужбину детьми или подростками и получили высшее образование или завершили его уже вне России. Надо сказать, что сами составители, к счастью, не всегда строго придерживались тех ограничений, которые для себя установили. Иначе им пришлось бы не включать в словарь писателя В. Набокова, изобретателя В. Зворыкина, танцовщика С. Лифаря и многих других. Но определенные потери словарь все-таки понес: я не обнаружил в нем фамилий ряда людей, которые хотелось бы здесь встретить. Впрочем, это неизбежные издержки почти всех справочных изданий такого рода.

Гораздо отраднее сознавать, что такой энциклопедический словарь у нас наконец появился. Притом он порывает с дурной традицией ряда советских справочных изданий, где биографические данные излагались порой казенно и обезличенно. Здесь же в рассказ о каждом “персонаже” внесена какая-то живая краска, присутствуют авторская оценка, свой взгляд и подход (а среди авторов биографических миниатюр немало известных специалистов, профессионалов в определенных областях знания).

Эту объемистую, красиво изданную книгу можно читать и перечитывать не только для того, чтобы получить ту или иную квалифицированную справку, но и затем, чтобы подивиться прямо-таки кинематографической насыщенности бурными событиями биографии какого-либо русского эмигранта, будь то писатель-путешественник Н. Байков или ученый-вулканолог В. Петрушевский, оба, кстати, обретшие свой последний приют в далекой Австралии. Поистине, держишь в руках книгу поразительных русских судеб.

Можно, наконец, неспешно перелистывать этот массивный фолиант как альбом, пытливо вглядываясь в редкостные по своему великолепию человеческие лица. Вспоминаются при этом отнюдь не слова Н. Тихонова “гвозди бы делать из этих людей...”, а строки совсем другого поэта: “Какие печальные лица и как это было давно”.

Увы! Никого из тех, кто запечатлен на портретах, уже нет в живых. Эти люди уже не смогут взять в руки книгу, в которой столько добрых слов сказано об эмигрантах “первой волны”, о тех, кто, подобно Роману Гулю, “унес Россию с собой”. Остается только порадоваться за потомков тех, кто вошел в эту “Золотую книгу”. В ней воспроизведен как бы групповой портрет эмиграции.

Сегодняшняя Россия не забыла, не отринула своего прошлого. “Золотая книга” — лучшее тому подтверждение. Ее составители и реализаторы проекта, возглавляемые доктором исторических наук, профессором В. Шелохаевым, в предисловии подчеркивают: “Сознавая особую моральную ответственность перед соотечественниками, оказавшимися волей судеб в эмиграции, редколлегия и авторский коллектив предприняли попытку... познакомить современного читателя с выдающейся плеядой деятелей русского зарубежья, внесшей весомый вклад практически во все сферы человеческой деятельности... В не меньшей мере для нас важно было по возможности искупить хотя бы толику исторической вины перед теми, кто оказался на чужбине, но сумел сохранить преданность своей великой стране, ни на минуту не переставая ее любить и надеяться на ее возрождение”.

С. Ларин.