Русская провинциальная жизнь... Из столиц на нее смотрят согласно своему мирочувствованию: кто — с умилением, чаще — по-щедрински — с иронией и сарказмом. Провинциал же “с запросами” всегда видел в столице вожделенную возможность приложения невостребуемых в провинции сил. В прошлом веке провинция еще и давала ощущение — как оказалось, ложное — прочного и бескрайнего тыла, о который разобьется любая смута. На деле же цивилизаторские и идеологические процессы нивелировали разницу между столицами и глубинкой: и достижения и болезни у них становились те же. Это отчасти объясняет, почему — в отличие от Смутного времени — провинция не только не очистила Россию от революции, но где-то и поддержала ее. Отдельные, пусть и мощные, антибольшевистские мятежи и восстания не приняли внепартийный и внесословный характер народного ополчения.
Коммунистические жернова семь десятилетий перемалывали провинцию; сами традиционные названия городов и улиц стали уже стираться из памяти. С 20-х годов начались буквально поголовные преследования краеведов, всех, кто нес в себе просвещенный, культурный и религиозный огонь: в маленьком городе каждый человек на виду, там трудней стушеваться, спрятаться. Помню уже послевоенные годы в моем родном Рыбинске. Ранними утрами грузовики увозили из запасников богатой городской библиотеки имени Энгельса (ну конечно, какое же имя дать библиотеке, построенной еще учениками Росси в купеческом центре нашего Верхневолжья!) тоннами книги XVIII — XIX веков, некогда экспроприированные в окрестных усадьбах, — на переработку на бумажную фабрику. Директора музея уволили и исключили из партии за то, что к нему заглянул однажды священник. Живы были еще недобитые старики с остатками своей благородной рухляди; в детстве у бабушки я спал на сундуке со сбереженными комплектами “Нивы”, “Родины”.
Уничтожение — причем тотальное — превосходной рыбинской архитектуры началось позднее — уже в 60-е годы. Совки-архитекторы надстраивали старинные фасады, закладывали и прорубали, как хотели, двери и окна, снимали чугунное литье балконов и крылец, сносили целые кварталы, строя свои убойно бездарные сооружения, еще ухудшенные халтурой строителей, которые, вестимо, без бутылки кирпича не положат. А что недоуничтожили тогда — гибнет теперь.
В наши дни старый Рыбинск выглядит как... “Грозный” Верхневолжья: руины, пустые стены, покосившиеся, заколоченные дома. Разрушаются подлинные шедевры не только каменного, но и уникального деревянного зодчества, каждым таким домом могли б гордиться цивилизованные жители культурной страны. И когда стоишь среди этих безжизненных руин, которые уже невозможно восстановить, где-нибудь на углу улиц Урицкого и Нахимсона, когда от года к году на твоих глазах ветшает необратимо церковь Богоявления на Острову (шедевр XVII столетия — чуть ниже по Волге), честно кажется, что то “спасение из провинции”, на которое многие уповают, — утопия.
И все же воздух свободы приносит свои плоды. У людей ответственных, преданных своей малой родине больше ныне возможностей послужить ей без риска быть затравленными. Жизнь приходов, деятельность музеев и других очагов культуры получает свежие импульсы. Есть города, где к власти приходят здравомыслящие и добросовестные патриоты, — о тверском губернаторе Владимире Платове рассказывает писатель Г. Харитонов. Таков губернатор — а какова “губерния”?
Второй публикуемый материал, “Провинциальные зарисовки” Юрия Красавина, повествует об одном из уголков тверской земли, как и вся огромная страна наша, балансирующем над социальной топью.
Юрий Кублановский.
Кто только из политиков не требует сейчас стабилизировать обстановку в государстве Российском! Правда, меры предлагают самые что ни на есть противоположные: от возврата к социалистической уравниловке до полной приватизации всего и вся и снятия любых ограничений с частной инициативы.
И за крикливыми крайностями порой трудно расслышать людей, которых принято называть центристами (и которые сами, кажется, против такого определения вовсе не возражают). Хотя политически и мировоззренчески они не однородны, тяга к порядку, неукоснительному соблюдению законности и — в широком смысле — стабилизации положения у них прослеживается четко. Их роднит, в конце концов, здравый смысл, их деятельность движима чем-то большим, чем корыстные честолюбивые побуждения или фанатизм идейной доктрины. Они — за сильную президентскую власть, за формирование четкой исполнительной вертикали в системе демократических институтов государственного управления, без которой полиэтничной России грозят ослабление и распад.
К центристам я без колебаний отношу новую политическую элиту, сформировавшуюся в ряде регионов после декабрьских (1995 года) губернаторских выборов. Прошли такие выборы и в Тверской области, резко и, надеюсь, необратимо изменившие расстановку сил на самом верху региональной властной пирамиды.
...Об одном их участнике, сегодняшнем тверском губернаторе Владимире Платове, в последнее время много говорят, судят-рядят о нем так и этак — и в самых отдаленных тверских деревнях, и в Москве, и во многих других регионах Центральной России. И неспроста: ведь человек этот, будучи мэром совсем небольшого, по нашим меркам, районного городка Бежецка, что затерялся среди лесов Центральной России, 17 декабря 1995 года в качестве независимого кандидата одержал на губернаторских выборах сокрушительную победу над старыми партийными чиновниками, опытными политиканами, успех которых, казалось, был гарантирован инертностью наших провинциалов, их привычкой к номенклатурной власти, их традиционным равнодушием к политике, наконец, стараниями “прикормленных” областных газет, радио и телевидения задавить и ошельмовать чудака, представить его в глазах народа выскочкой и авантюристом.
Во время предвыборной кампании Платову не давали эфирного времени, отказывали в публикациях, закрывали перед ним двери всех мало-мальски оборудованных помещений, где он мог бы собрать своих сторонников, поговорить с людьми. Тем не менее он победил, хотя большинство тверитян даже имени его не слыхали прежде. Победил не просто, а с отрывом в полторы сотни тысяч голосов от главы прежней тверской администрации Владимира Суслова, что уже само по себе говорит о том, насколько осточертела народу старая власть.
Так что же, снова будем говорить, что избиратели голосовали не “за”, а “против”? Пожалуй, это расхожее утверждение по отношению к Платову не срабатывает. Нынешний тверской губернатор сумел очень многих заинтересовать своей неординарной политической программой. Он говорил: хватит холопствовать перед Москвой, хватит выпрашивать подачки у столичных чиновников. Мы, провинциалы, должны стать хозяевами своей судьбы, разделив предметы ведения и полномочия с российским правительством. В конце концов, нам, на месте, виднее, что строить, что выпускать, с кем торговать, куда тратить собранные в виде налогов деньги.
Почему потенциальный губернатор именно так ставил вопрос — уж не мечтал ли он о некоем тверском “суверенитете”, о полной независимости от федерального центра? Ничего подобного, Платов говорил только об экономической самостоятельности региона. В самом деле, разве это нормально, когда две трети областных средств уходят в бездонную федеральную казну, а потом чиновники начинают их делить: этому дадим, этому дадим, а вот этому не дадим! У кого деньги — у того и власть. Москва до сих пор держит регионы в прочной финансовой узде дотаций и субсидий, пайке разовых выплат и ссуд, что не может не раздражать провинцию.
Можно ли, однако, разорвать эту порочную практику, уходящую в глубь столетий? Еще будучи мэром Бежецка, весной 1994 года Владимир Платов выступил с бредовой, как тогда казалось, идеей: получить для своего райцентра статус особой экспериментальной территории и на ней применить такую систему, при которой основная часть собираемых налогов оставалась бы в городе после выплаты в областной центр фиксированной “дани” — скажем, процентов двадцать от суммы налогов. Это позволило бы не гонять деньги взад-вперед, избежать унизительной процедуры выпрашивания средств у областного начальства.
Ни в Твери, ни в Москве платовского предложения никто обсуждать не стал. Раздраженный и, видимо, даже озлобленный, он написал тогда в одной из российских газет:
“„Москва, Москва! — сказал поэт. — Люблю тебя, как сын...” А я вот с детства недолюбливаю столицу, которая за меня пила и ела, одевалась и обувалась, строилась и развлекалась. В понятии “государственные интересы” московского много-много, а... бежецкого мало-мало. За что же мне ее любить?”
Сказано откровенно. В самом деле, “государственным интересам” и до тверских проблем дел нет, и до новгородских, и до курских. Как же вывести провинциальную жизнь из ее, увы, традиционной приниженности? Владимир Платов в предвыборных выступлениях не только декларировал приверженность к экономической независимости регионов — он сумел показать избирателям конкретный механизм осуществления своих планов. Вот тогда-то и прозвучали слова, сделавшие имя Владимиру Платову: о властном земстве, о демократическом самоуправлении, о том, чтобы наделить это самоуправление реальными полномочиями.
Как? А через специальный договор региона и правительства, через федеральные законы, которые еще предстояло создать и провести сквозь множество препятствий. Разумеется, в программе Платова не шла речь о слепом эклектичном копировании земских учреждений, созданных в России в 60-е годы прошлого века, те времена ушли и больше не повторятся. Сами термины “земство”, “земское устройство” были взяты Платовым, на мой взгляд, для того, чтобы людям стало ясно: речь идет о повседневных нуждах русской провинции, об устроении ее дел. Современная земская реформа, по Платову, должна включать в себя упорядочение системы налогообложения, замену десятков федеральных и местных налогов одним или двумя, всем понятными, экономически оправданными: налогом на доход и налогом с оборотных средств. Право устанавливать их размер должно получить земство — законодательные собрания области и районов, члены которых избираются всеобщим, равным и тайным голосованием.
Следовательно, основное земское учреждение, с точки зрения Платова, — это собрание народных представителей, земцев. Перед ними стоит задача формировать бюджет в его доходной и расходной части, а затем контролировать его исполнение. Исполнять бюджет должна районная и областная администрация, которая тем самым окажется кровно заинтересованной в том, чтобы промышленность заработала на полных оборотах, чтобы сельское хозяйство начало наконец в достаточной степени обеспечивать население региона продовольствием. Ведь каждый земец будет знать: никаких дотаций больше никто не даст, бить себя в грудь, выпрашивать подачки бесполезно.
Иными словами, земское самоуправление есть путь от иждивенчества к благотворной самостоятельности, к личной ответственности каждого за принимаемые решения.
Два года вынашивал Платов свою программу. Он видел, что власть на местах абсолютно бесправна, что полномочия ее неопределенны, а ответственность за результаты чисто формальна. Сам он рассказывает об этом периоде своей жизни так:
— Когда я понял, что до меня и моих мыслей никому нет дела, я отправил свою концепцию земского самоуправления Александру Исаевичу Солженицыну, который тогда как раз вернулся в Россию. Отправил по почте, наудачу. А вот шестнадцатого февраля 1995 года, когда меня пригласили в Москву на совещание по самоуправлению, довелось мне увидеть его лично. Набрался смелости подойти, представиться. Помню, начал я с того, что из Тверской области, мол, глава администрации Бежецкого района. Так он мне даже договорить не дал, сказал, что помнит меня, достал из сумки, похожей на полевую, офицерскую, мое письмо, все исписанное его рукой, и лист бумаги, где им от руки были написаны соображения по местному самоуправлению. Позже я их изучил, кое-что принял, но многое отклонил, так как с экономикой современной России Александр Исаевич был тогда знаком явно недостаточно. То, что у меня получилось, снова отправил Солженицыну.
...В начале декабря 1995 года, в самый разгар борьбы за тверское губернаторство, Солженицын ответил Платову так:
“Уважаемый Владимир Игнатьевич!
После Вашего первого проекта устроения земского самоуправления в Тверской области, который мы обсуждали с Вами на кремлевском совещании по местному самоуправлению в феврале, теперь я получил и прочел Вашу доработанную редакцию этого же проекта. Я нахожу проект превосходным: это плод — и зрелой, современной государственной мысли, и верности коренной русской традиции. Все в нем продумано и принципиально и организационно, отчетливо сформулировано сосуществование и практическое соотношение между вертикалью государственной власти — и властью земской, то есть истинным народным самоуправлением.
Сейчас, когда мы получили из Государственной Думы два года жданный, но вовсе неудовлетворительный закон о местном самоуправлении, — я могу только пожелать, чтобы построение и развитие народного самоуправления как в Тверской области, так и во всей России пошло бы именно по Вашей разработке, — и хотел бы до этого дожить...
Мне известно, что Вы сейчас баллотируетесь на пост тверского губернатора. Я от души желаю Вам успеха — и потому, что Вы могли бы тогда осуществить в Тверской области свой проект, открывающий путь народным силам, и, сверх того, — потому, что через личное знакомство с Вами я ощутил Вашу бескорыстную преданность работе на оздоровление России — при Вашей вдумчивости, ответственности и здоровой энергии”.
Разумеется, поддержка Солженицына помогла Владимиру Платову в предвыборной борьбе. Теперь, когда Платов стал двадцать пятым тверским губернатором, у него появился реальный шанс на практике осуществить свою идею о властном земстве. Не реальная возможность, а, повторяю, шанс, ибо слишком много препятствий стоит на пути истинного, не карманного самоуправления в нашей стране. Поразительно, но многие препятствия благополучно сохранились — и отнюдь не в качестве реликтов — еще с дооктябрьских времен.
Чтобы лучше уяснить ситуацию, зададимся вопросом: а что же это такое — система губернаторской власти в России? К стыду нашему, самая подробная, а быть может, и вообще единственная книга об этом принадлежит перу американца — профессора Университета Нью-Мексико Ричарда Роббинса [1] . Наши исследователи обошли историю российского губернаторства, в советское время сосредоточившись на изучении и апологии деструктивных антигосударственных сил.
Между тем должность губернаторская существовала в России с 1708 года. Первой российской губернией стала Ингерманландская, позже переименованная в Петербургскую, первым губернатором был назначен верный сподвижник Петра Великого Александр Данилович Меншиков. В 1775 году, когда количество губерний увеличилось до пятидесяти одной, по приказу императрицы Екатерины II было составлено “Учреждение для управления губерний Всероссийской империи”. Вот что говорится в главе IV этого документа:
“Наместник государев, аще губернатор, есть глава и хозяин всей врученной его смотрению губернии. Предписывается оному строгое и точное взыскание чинить со всех подчиненных ему мест и людей о исполнении законов... но без суда да не накажет никого...”
Итак, губернатор есть единоначальник в сфере исполнительной власти. Он действует в правовом пространстве и это пространство блюдет, будучи гарантом исполнения законов государства.
На первый взгляд, вроде и разницы никакой, как называть главноначальствующее лицо в губернии или области: первым секретарем или — губернатором. Но за должностью — сущность; разница и в правовом статусе, и в реальности велика, принципиальна: советские чиновники при практически диктаторской власти в регионах на деле ни за что не отвечали, любые их действия прикрывала руководящая и направляющая роль партии. “Партия — наш рулевой”: куда крутанет руль, туда и поплыли. Местный номенклатурный бонза — марионетка партийного руководства.
Не то — губернатор. Нет разницы, назначается он государем или избирается всенародно: в любом случае он проводник региональных, а через то — и государственных интересов. Губернатор не представляет какую-либо партию. Не является он в прямом смысле и главой администрации, то есть коллектива чиновников. Он (и так и было у нас до большевиков) есть глава всего населения губернии, инстанция на региональном уровне высшая, свободная от идеологического влияния. Столыпин сравнивал губернаторство со скалой, о которую должны разбиваться волны экстремизма с любой стороны, особенно в пору коренных реформ губернатор не имеет права на “партийность”, равно правую или левую. Согласитесь: это не просто. И не просто было всегда. За такую позицию тверской губернатор Слепцов в 1906 году получил от эсеров пулю. Но если политик чувствует, что сил и решимости у него для этого нет, — ему лучше держаться подальше от губернаторства.
Были, конечно, и такие губернаторы, как приснопамятный Андрей Антонович фон Лембке из “Бесов” Достоевского, заигрывавшие с “освободительным” элементом, но не они определяли лицо наших губерний. Многие российские губернаторы — личности харизматические, наделенные незаурядными личными качествами: мужеством, решительностью, умением не бояться ответственности.
Взять, к примеру, тверского генерал-губернатора легендарного Архарова. Он остался в истории как создатель высокоэффективной системы правопорядка и полицейского уголовного сыска. Архаровцами называли его подчиненных, людей инициативных и бедовых, способных пролезть сквозь игольное ушко и, главное, абсолютно честных. Для конца XVIII века, как, впрочем, и для нынешних времен, — это весьма редкое качество. Я не знаю, почему теперь архаровцами называют людей беззастенчивых и наглых. Наверное, понятие это выродилось тогда, когда высмеивать губернаторов, охаивать все, сделанное ими, стало хорошим тоном в среде русской разночинной интеллигенции.
Ругать губернаторов вошло в традицию в конце долгого царствования Николая I. Общее недовольство его деспотизмом как бы само собой перешло на всех государственных лиц того времени. Между тем такие губернаторы, как принц Георг Ольденбургский, зять Александра I, блестящий офицер и разносторонне образованный человек, отнюдь не заслуживали бранных слов. Принц Георг успешно ведал водными коммуникациями Вышневолоцких каналов, споспешествовав тем самым торговле.
В середине 30-х годов прошлого века губернаторствовал в Твери Александр Петрович Толстой, близкий друг Гоголя и славянофилов.
В губернаторство Петра Романовича Багратиона (1862 — 1868) встало на ноги и окрепло тверское земство.
Да что говорить — российские губернаторы составляли костяк государственного жизнестроительства.
Приспела, думается, пора написать о тверских губернаторах книгу, чтобы каждый, кто хочет занять чрезвычайно ответственный губернаторский пост, знал, кто были его предшественники, и никогда не забывал ни их ошибок, ни их достижений. Только тогда, когда мы восстановим историческую память, можно будет без натяжек и с полным правом говорить о преемственности власти не только в Тверской области, но и вообще в провинциальной России.
Едва зашатался тоталитарный режим и стали отказывать приводные ремни партдисциплины, страну охватил кризис власти, кризис системный, тяжелый и затяжной. Никому не хотелось брать на себя ответственность за непопулярные меры и решения — и меньше всего главам администраций на местах. Прямо надо сказать: в последние пять лет у нас в Тверской области они лишь имитировали властную деятельность, а по сути, валяли ваньку. Упадку промышленности, росту смертности и преступности ничто не способно было противостоять.
Когда же такие, как Платов, пытались “высовываться”, их спешили осадить раз и навсегда. Платову помогла должность бежецкого мэра, во-первых, и небольшой — в глазах тверских бонз — политический вес, во-вторых: они его просто недооценили и проморгали. Все, что он говорил и писал о властном земстве, воспринималось как нелепость или чудачество; никто не видел в нем грядущего губернатора.
Вот что рассказывает о себе Владимир Платов:
— Родился в 1946 году, в нищей крестьянской семье (пусть слово “нищей” не смущает читателя, ибо все русские деревни севернее Москвы “славились” прежде всего своей безысходной бедностью. — Г. Х.), в глухой деревушке Владимирской области. Теперь она исчезла, вымерла... Семь лет мне было, когда отец с матерью переехали, как считалось, в город Собинку, хотя на самом деле жили мы от города в трех верстах, занимали сторожку при местном кладбище. Сестры в ФЗУ учились (одна из них уже умерла), отец с моим братом коров пасли, а я на кладбище хозяйничал, указывал места для могил. Отец скоро умер, а матери (она в больнице работала дезинфектором) дали в Собинке комнату. Впятером жили на восемнадцати метрах. Не хочется даже вспоминать об этом. Я из нищеты вроде вышел, а сестра с братом до сих пор трудно живут. Племянница с мужем в бараке перебиваются, и конца этой беспросветной жизни не видно.
...Вот судьба русского парня — одного из послевоенного поколения, судьба и типичная и нет, ибо парень этот стал губернатором. И теперь Платов обдумывает: как, на каких путях развиваться новой России? И, подобно Солженицыну, видит в формировании земства мощный рычаг для социального созидания.
Новое земство, однако, не должно копировать старое, повторяя его ошибки. Интересно, что еще в проекте земской реформы предводителя дворянства Тверской губернии А. Унковского содержались предложения по наделению земства властными полномочиями. Согласно его прожекту (1859 год), органы земского самоуправления должны были состоять:
а) из мирского сельского схода, имеющего в основе крестьянскую общину;
б) из всесословных волостных органов власти, которые избирали бы члены крестьянских общин и личные землевладельцы;
в) из уездных собраний, куда должны были входить депутаты от личных дворян, купцов, почетных граждан, волостных собраний и мещан.
Соответствующее собрание, по мысли Унковского, могло бы избирать волостного попечителя и общесословного уездного предводителя, в ведение которых вошли бы все местные хозяйственные и административные дела. Одновременно Унковский предлагал строго разграничить сферу деятельности ветвей власти: администрацию земства отделить от суда, предусмотрев судебную ответственность чиновников за злоупотребления. Другого пути развития для России Унковский не мыслил. Он писал, наверное, с перехлестом, что современная ему государственная администрация “представляет целую систему злоупотреблений, возведенную в степень государственного устройства”.
На Унковского обрушились обвинения в оскорблении государя, в стремлении насадить в России чуждый ей парламентаризм. Дело кончилось тем, что дворянского предводителя отдали под гласный надзор полиции, а потом и вовсе отправили в ссылку. Мечта о властном земстве осталась только мечтой. Земские учреждения, введенные правительством 1 января 1864 года, были с самого начала и оставались до самого Октябрьского переворота сословными учреждениями.
“Ныне, — говорит Солженицын, — мы, наоборот, ищем путь, как не войти ни в пустую, совершенно истощившую себя парламентскую демократию, ни в тоталитаризм... путь, чтобы народ управлял сам собою при наличии твердой единой власти”.
Тверской губернатор Платов мыслит так:
— Выход у России вижу только один: развитие федерализма через усиление экономической самостоятельности регионов. Подчеркиваю: экономической! Политическая независимость называется сепаратизмом, а за сепаратизм голову надо откручивать сразу, без размышлений. Именно сейчас пришло время, когда мы можем все свои экономические проблемы решать самостоятельно. Правительство и президент в этом нас поддерживают. Разумеется, вижу и подводные камни на этом пути. Желание регионов разграничить полномочия с центром может торпедировать чиновничий аппарат. Его колоссальное влияние на ход событий чувствую каждый раз, когда приезжаю в Москву. Чиновники со мной вежливо разговаривают, а после моего ухода находят десятки причин, чтобы все нужные решения положить под сукно. Удивляться этому не приходится. Когда властные полномочия перейдут из центра в края и области, чиновники потеряют рычаги воздействия на провинцию. Для них это смерти подобно. Я же, напротив, не собираюсь аккумулировать у себя все властные полномочия. Моя задача — получить их у Москвы и передать городам и районам. Разумеется, в этом случае фигура губернатора будет выглядеть менее значительной. Это сейчас ко мне приходят главы администраций городов и районов за помощью. А когда все полномочия, все средства будут в их руках, зачем им приходить ко мне? Ведь тогда им нечего будет просить. У меня же останутся действительно губернаторские полномочия: искать инвестиции, заниматься федеральными программами, упорядочивать областные финансы.
...Начинал Платов в самые тяжелые годы, когда тоталитаризма уже не было, а новая власть еще не установилась. Работники крупнейшего в Бежецке завода “Бежецксельмаш” выбрали его директором, когда предприятию было совсем худо. Платов вытянул завод из провала, причем зарплата при нем стала самой высокой в городе. Наверное, поэтому на вакантное место мэра группа депутатов предложила Платова: вытянул завод — авось вытянет и район.
Шел 1992 год, “шоковая терапия” в разгаре. Платову удалось невозможное: цены в бежецких магазинах оказались ниже, чем по области в целом. Он открывает несколько магазинчиков в самой Твери — народ окрестил их “бежецкими”, — там и посегодня дешевле, чем в тверской госторговле, уж не говоря о частной.
Бежецкий мэр шел ва-банк против вчерашних коммуняк, а сегодня приватизаторов и рыночников “без берегов”, с прежним усердием, однако, прислушивающихся к столичным затеям, исходящим на этот раз уже не от партийных бонз, а от новых “кремлевско-чикагских мальчиков”, но от этого не менее вредоносным: резко возражал против приватизации наиболее важных для района и области предприятий — по выпуску хлеба, молока, мяса, по снабжению газом, электричеством и теплом. Здравый смысл требует сохранения за властью — на стратегических направлениях — определенных рычагов воздействия на ситуацию — ну, скажем, в виде пакета акций. Не должна власть — тем более в такую сложную пору демонтажа тоталитарной системы — все насовсем выпускать из рук!
В справедливости своих соображений Платов лишний раз убедился уже в губернаторском кресле, когда изучил ситуацию в области.
— Оказалось, что бюджет полностью разорен, — рассказывал он журналистам на одной из встреч, — собственность разбазарена и продана за бесценок. Это касается прежде всего жизнеобеспечивающих систем — телефонной связи, например. Областная администрация в этой структуре уже никто. И в “Тверьэнерго” она никто, и в “Тверьнефтепродукте”, и в Облгазе. Поверьте, у меня вовсе нет желания самостоятельно управлять всем этим хозяйством. Я даже не претендую как губернатор на контрольный пакет акций. Но вот тридцатипроцентный пакет администрация в жизнеобеспечивающих системах иметь просто обязана — для весомости голоса при обсуждении экономической политики в этих сферах деятельности, и прежде всего в вопросах ценообразования. Только будучи акционером подобных предприятий, администрация сможет защитить интересы всех слоев населения области.
...Эти интересы Платов и защищает, как может, насколько хватает сил и влияния. В этом смысле он очень похож на своих дооктябрьских предшественников, которым приходилось сталкиваться с аналогичными проблемами. Когда начались великие реформы 60-х годов XIX века, российские губернаторы оказались в очень сложном положении. В обществе зрела потребность обновления, и люди ждали от них чуда. Но реформы и общая либерализация жизни не должны были скатиться к социалистической бесовщине. Общественные силы пробудились для творческой бурной жизни; только ленивый не писал прожектов об обустройстве России. И губернаторам приходилось быть политиками, балансировать между строгостью и свободомыслием. Не секрет, что волна беспорядков прокатилась тогда по России. Вышеупомянутый Р. Роббинс пишет:
“Приезд губернатора в бунтующую деревню или на бастующую фабрику был событием обычным. Случалось, что рабочие и крестьяне сами требовали его вмешательства в конфликт. Однако само появление губернатора — будь оно желанным или не очень — сразу же подчеркивало остроту проблем. Для самого же губернатора в этом был серьезный риск. Конечно, за ним стояли войска и вся местная власть, включая жандармерию, но, по сути, в такой ситуации их высокопревосходительство оставался один. Он должен был действовать, отдавая себе отчет в том, что излишняя мягкость приведет к распространению беспорядков, а неоправданное применение силы дискредитирует власти. За неспособность найти правильный баланс в этих мерах губернатор расплачивался репутацией и карьерой. Прибавим к этому угрозу жизни — реальную и близкую — и горький вкус страха, который приходилось познать царским “сатрапам”...”
Иными словами, “здравомыслие губернатора могло спасти все. Провал его действий означал насилие и даже гибель”.
Не тогда ли и возникла известная присказка: “Положение хуже губернаторского”?
Насколько же трудней быть губернатором в наши дни! Терпение людей ведь не беспредельно, они с трудом ищут себя в новых условиях, и многие, слишком многие, не находят. Владимиру Платову тоже необходимо поистине виртуозное политическое искусство, чтобы в нынешней тяжелой ситуации не запаниковать, не начать обещать направо и налево, не подставить себя под удар коммунистической оппозиции, которая терпеливо ждет любого его промаха, а потом бьет, как говорится, “с носка”...
“Платовское чудо” в одночасье не получилось и получиться не могло, как ни ждали его тверитяне. Напротив, свою деятельность на посту губернатора Платову пришлось начинать с повышения цен на хлеб, то есть меры самой непопулярной. Однако выхода у него не было: предшественник оставил пустую казну. Впрочем, чудом в определенной степени можно считать тот факт, что за семь месяцев губернаторства Платову и его команде удалось удержать цены на продовольствие, бензин и коммунальные услуги в основном на уровне 1995 года. Тверская область при Платове опустилась по стоимости потребительской корзины на почетное пятидесятое место, пропустив вперед даже многие регионы Черноземной России.
И это — при хроническом в области безденежье, когда милиция, прокуратура и спецслужбы отнюдь не являются надежной опорой, когда старая бюрократия на местах и новая — в Москве относится с неприязнью и подозрением, а либеральная интеллигенция видит в новых руководителях не единомышленников и оберегателей, а сатрапов, нерассуждающих слуг правящего режима, ее традиционная оппозиционность срабатывает и здесь.
И новые “друзья народа” показывают на губернатора пальцем: “Смотрите, жизнь дорожает, предприятия останавливаются, пенсии вовремя не выплачивают. Идите к губернатору, требуйте свое, кровное”.
Демагоги отлично знают, что настоящие воры находятся порой в их среде, что нынешние болячки — следствие еще бездарно-корыстного коммунистического хозяйничанья, что многие главы районных администраций вовсе не хотят ни подлинного народоправства, ни властного земства, а значит, и большей ответственности и подконтрольности населению. Но “чужак”-губернатор — не из их номенклатурной когорты — хороший громоотвод. Так что, повторяем, Платову приходится туго. Трудно формировать команду. Не секрет, что сейчас почти невозможно подыскать кандидатуру на место сельского старосты. Спившаяся среднерусская деревня, задавленные многолетней нуждой райцентры не способны в большинстве своем управлять самостоятельно. Пока не способны... Отдать в такой ситуации власть из областного центра, в котором реформаторские традиции ощущаются гораздо заметнее, чем в русской “глубинке”, было бы равносильно смерти реформ. Ничего не поделаешь: в разоренной стране от тоталитаризма к самоуправлению нужно переходить постепенно, через неизбежный период сильной губернаторской личной власти.
13 июня 1996 года Платов подписал с Президентом России договор о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти области и федерального Центра.
Таких договоров по всей Российской Федерации подписано уже более десятка, но договор с Платовым носит особый характер. Каждая его статья подчеркивает незыблемость федерального законодательства и Конституции. Главный же смысл договора заключается в возросших полномочиях области при формировании налоговой политики. Его тринадцатая статья говорит о том, что Тверская область “самостоятельно устанавливает и вводит областные налоги и сборы... Состав и размер налогов, поступающих в бюджет в виде средств, определяется соглашением между областью и правительством Российской Федерации”. Согласно договору, на основе отдельного соглашения между Москвой и тверским губернатором, подлежащего утверждению Государственной Думой, именно у нас будет проводиться эксперимент по новой системе налогообложения и межбюджетных отношений, направленных на усиление роли органов власти в регионах и органов самоуправления городов и районов.
Тем самым Владимир Платов выполнил свое главное предвыборное обещание, сумел получить из Москвы особые полномочия. Другой вопрос — как будут использованы эти полномочия на местах. Если нашего губернатора мы уже знаем, если он — в глазах населения — в области отвечает за все, то имеет ли он право дробить власть в условиях острейшего кризиса, добровольно отдавая ее в районы, где очень сильны позиции противников реформ, где до сих пор большинство мест в народных собраниях, в креслах глав администраций занимают бывшие партийные чиновники с соответствующими “навыками”.
Надежды Платова — на поступательный ход реформ. Посмотрите, говорит он, наши реформы уже начинают работать. Перестал обесцениваться рубль, превратившийся за последние пять лет из никчемной бумажки в настоящие деньги. За восемь минувших со дня выборов месяцев нам удалось стабилизировать в области цены на основные продукты питания. Более того, цены на сахар и растительное масло резко пошли вниз. Сахарный песок стоит теперь без малого вдвое дешевле, чем прошлым летом.
Да, трудно, да, наломано много дров, но — по мнению Платова — корабль России все-таки ложится на верный курс.
А проблем, конечно, хватает. Вот текстильщики обивают пороги: дайте нам хлопок. И надо помочь им не проедать кредиты, а собраться вместе руководителям нескольких фабрик и образовать крупный финансовый пул. Сложив свои деньги, они смогут закупать сырье не в Узбекистане, где цены на хлопок, не сообразуясь уже ни с какой экономической логикой, вдвое превышают мировые, а — на Ливерпульской хлопковой бирже, как это делали еще Рябушинские и Морозовы.
И задача номер один: навести порядок в финансах. По распоряжению губернатора из чинов ФСБ, УВД, КРУ, налоговой полиции и инспекции была создана областная комиссия по неплатежам и невыплате зарплаты. Она уже активно работает. Проверки выяснили, что некоторые директора сознательно вели дело к банкротству своих предприятий, скупая у голодных рабочих обесценившиеся акции, воруя прибыль путем сознательного занижения отпускных цен на готовые изделия. Разницу между нею и реальной стоимостью товара они спокойно клали себе в карман, обвиняя в закрытии предприятий, в невыплате зарплат президента, правительство и, разумеется, губернатора.
То же и на селе. Колхозно-совхозные генералы давно превратились в помещиков на наш, советский, манер. У них есть дома и техника, земля и скотина, есть даже свои крепостные, ибо мужик в коренном российском селе под мудрым руководством КПСС давно превратился в лодыря и пропойцу, которому деваться от своего хозяина некуда. Недаром еще ВКП(б) расшифровывалось: Второе Крепостное Право большевиков. Хозяин мертвой хваткой держит его дровами, семенами, сеном, комбикормом, соляркой, которые приобретает не сам, не за свои кровные, а получает в виде льготных товарных кредитов от государства, да еще и жалуется при этом, что деревню грабят, ей недодают, ее обижают. Вот и еще одна задача для губернатора: сделать так, чтобы каждый тверской крестьянин, способный на самостоятельный труд, получил землю и волю. Сказать-то легко — сделать трудно. В свое время попробовал Петр Столыпин осчастливить мужика — и был убит...
Впрочем, мало получить землю: сколько фермеров еще несколько лет назад поверили, что государство хочет видеть на земле ее собственника, поверили — и были обмануты, задушены налогами, неимоверной ценой на технику, преданы криминальному элементу. Так что теперь надо чуть ли не все заново начинать.
Поводов для недовольства хоть отбавляй, и этим умело пользуются оппоненты нынешней власти. Орган тверских профсоюзов газета “Позиция”, относящаяся резко негативно и к губернатору, и к президенту, и к реформам в целом, провоцирует противостояние губернатора и законодательной власти, губернатора и глав районных администраций. К чему это может привести, хорошо известно из уроков истории. Если губернаторская власть будет дискредитирована, нас ожидает анархия и кровавый российский бунт, аналогичный тому, который произошел в марте 1917 года. Тогда власть на местах оказалась полностью бессильна, а озверевшая толпа, подогретая радикальными лозунгами, буквально растерзала последнего тверского губернатора Николая фон Бюнтинга.
Ясно понимая угрозу коммунистического рецидива в России, губернатор Платов поддержал на выборах Ельцина. Его же поддержало и большинство избирателей Тверской области, развеяв миф про “красное Верхневолжье”.
Вот теперь-то и начинается самое сложное. В условиях перманентного кризиса Платову предстоит доказать, что люди не зря отдали за него свои голоса, что и верховная власть, за которую агитировал Платов, им отнюдь не враждебна. Перво-наперво необходимо усиление губернаторской власти. Платов намерен внести в Думу и Совет Федерации законопроект, согласно которому в рамках антикризисных мероприятий губернаторам надлежит получить особые полномочия, вплоть до права назначения и смещения руководителей исполнительных районных органов власти. Временно, до стабилизации экономического положения, такой “авторитаризм”, опирающийся на здравый смысл и бескорыстное служение делу, просто необходим. За два-три года при умелом ведении дела можно будет подготовить почву для введения властного земства, начнет формироваться тип земского деятеля XXI века. Особые полномочия необходимы губернатору и для энергичного проведения земельной реформы. Пока же в Тверской области есть районы, например Нелидовский, где по состоянию дел на 1 июля 1996 года еще ни один крестьянин не получил в собственность свой земельный пай! Земское самоуправление предстоит вводить в регионах, районах снизу доверху — это процесс поступательный, сложный, но необходимый. И властные полномочия губернатора должны споспешествовать тому, чтоб он начался и неукоснительно получал развитие. Сила и власть — два нерасторжимых понятия. Точка зрения Владимира Платова такова: с этими понятиями должны органично сочетаться закон и право.
Если губернатору удастся добиться такого столь редкого для России сочетания, простому человеку будет бояться нечего. И он наконец почувствует и поймет: власть для человека, а не он для нее.
Тверь.
[1] Robbins Richard G. The Tsar’ Viceroys. Russian Provincial Governors in the Last Years of the Empire. Cornell Univ. Press, 1987.