Тираж этой прекрасно изданной книги весьма невелик, и до массового читателя она, конечно, дойти никак не сможет. А жаль, ибо, насколько мне известно, впервые в нашей историографии под одной обложкой собраны воедино описания всех покушений на Александра II - Освободителя, как окрестил его в апреле 1861 года в своем "Колоколе" А. И. Герцен; покушений не только состоявшихся, но и оставшихся в "проекте" либо реализованных частично; покушений не только на самого царя, но и на видных государственных сановников из его ближайшего и отдаленного окружения. "Книга написана на строго документальном материале, - пишет Валентин Алексеевич Ковалев в преамбуле к своему труду. - В ней нет вымышленных имен, событий, фактов. Автору не было нужды драматизировать события, ибо история многочисленных покушений на императора Александра II изобилует такими трагическими коллизиями, перед которыми меркнет самая изощренная фантазия".
Мы получили своего рода "энциклопедический справочник" или, может быть, правильнее будет сказать, антологию гнуснейших в истории России (и, пожалуй, не только России) преступлений. Буквально каждая страница этой жуткой и позорной "антологии" может быть обрамлена траурной каемкой.
Социально-психологический феномен террора в отечественной историографии до настоящего времени остается практически неисследованным. Парадоксальная, на первый взгляд, вспышка его в период правления Александра II объясняется пересечением ряда факторов, в том числе и личных качеств самого Государя, в характере которого причудливо переплетались черты либерала-реформатора и консерватора-охранителя. Террористы, одержимые фанатизмом, еще и потому могли править свою кровавую вакханалию, что образованная часть российского общества - его интеллигенция (в особенности ее молодое поколение) - заняла удобную и безопасную позицию внешне стороннего, но внутренне сочувствующего экстремизму и злорадствующего наблюдателя ожесточенной охоты на самодержца. Терроризм рассматривался в качестве пусть и жестокого, но в конечном итоге полезного катализатора социальных перемен. И как следствие террористы не только не были идейно и морально изолированы, не подвергались массовому осуждению, но, напротив, нередко приобретали в общественном мнении ореол мучеников и героев. За этот исторический грех российской интеллигенции после 1917 года пришлось жестоко поплатиться: террор как государственная практика большевистской власти, выросшей из политических установок "Народной воли", вскоре обратился - в многократно усиленном виде - против самой же интеллигенции.
Сошлюсь на два авторитетных свидетельства (не вошедших в книгу В. А. Ковалева) - дневниковые записи В. И. Вернадского и Н. А. Рубакина. 2(15) марта 1918 года Вернадский, живший в Полтаве, вспоминал: "Вчера в здешней плохенькой социалистической газете "Свободная мысль" помещены воспоминания о 1 марта 1881 г. ...Прошло 37 лет, я был юношей... В день убийства... вечером были гости и были веселы, мне кажется, некоторые поздравляли друг друга. Но отец был взволнован и задумчив... Как в тумане помню себя. Меня неприятно поражала радость убийству, но я согласно всем считал, что это факт положительный. Террористы были мне чужды идейно, благодаря стремлению к убийству, и героизм их поступков мной не чувствовался, хотя в среде нашего дома он встречал и сочувствие, и поддержку" (Вернадский В. И. Дневники 1917 - 1921. Киев. 1994, стр. 59 - 60). А 1 марта 1941 года Рубакин записал: "Сегодня 1-ое марта - знаменательный день в русской истории. 60 лет тому назад, когда мне было всего лишь 18 - 19 лет, я искреннейше считал самую активную борьбу с царизмом единственно правильным методом общественно полезной творческой деятельности... В этот день стояла прекрасная солнечная погода. Я пошел погулять, чтобы подышать свежим воздухом, а вернулся домой уже зараженным быстро развивающимся тифом и слег. И вот когда я уже лежал в тифе, т. е. уже чувствовал его, пришел кто-то из друзей и сказал, впрочем, очень неопределенно и неясно, что на Екатерининском канале был взрыв, от которого погиб сам царь. Этому слуху я тотчас же поверил. Ведь это был настоящий выход для моего напора внутренних сил. И я этому выходу обрадовался и заплакал от радости. Заплакал тоже и мой отец - заплакал согласно своему сильно упрощенному мировоззрению простого русского, хорошего, доброго человека. Но потому, что он был уверен, что царь убит вовсе не революционерами, а помещиками, мстившими за освобождение крестьян, и высшими чиновниками, которые в большинстве случаев тоже из дворян. Разумеется, отец не хотел слушать никаких моих возражений против таких его идей. Мать отнеслась к факту цареубийства очень сдержанно... И вот сегодня, 1-го марта 1941 г., я уже не смог бы так радоваться цареубийству. И потому бы не смог, что уже пережил азефщину, и, значит, потому, что она для меня не только социально, но психологически неопровержимое доказательство безусловной непримиримости и несовместимости никакой этики с политикою, действительно полезной для народной трудящейся массы. Ведь когда максимальная власть переходит в руки слепой силы и насилия, тогда не требуется никакой этики... Исторически и психологически неопровержима идея: злоупотребление силою относится к силе как следствие к причине. Но тогда мне еще думалось, что если во главе государства встанут настоящие интеллигенты вроде критически мыслящих людей, по рецепту Петра Лаврова, то они своею силою злоупотреблять не станут. Увы, я тогда надеялся на это только потому, что желал этого. События 1918 и следующих годов разрушили такие мои ожидания (Рубакин Н. А. Дневник 1941 года. - Отдел рукописей Российской государственной библиотеки, ф. 358, к. 344, ед. хр. 5).
...Одно из наиболее впечатляющих мест книги В. А. Ковалева - описание окончания - в марте 1878 года - процесса над В. Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника генерала Ф. Трепова. На этом процессе этика террора одержала свою подлинно "триумфальную" победу.
"К присяжным заседателям обратился с напутственным словом перед вынесением приговора председатель суда А. Ф. Кони:
- Быть может, ее скорбная, скитальческая молодость объяснит вам ту накопившуюся в ней горечь, которая сделала ее менее спокойною, более впечатлительною и более болезненною по отношению к окружающей жизни, и вы найдете основания для снисхождения.
Присяжные вынесли оправдательный приговор. Лишь только об этом было объявлено, зал суда взорвался неистовыми криками восторга. Аплодировали не только молодые разночинцы, но и степенные чиновники судебного ведомства, седовласые сановники, титулованные особы. Все в едином порыве приветствовали решение присяжных.
Что это было? Знак личного нерасположения к Трепову с его замашками ротного фельдфебеля, который плохо различает гражданское общество и солдатскую казарму? Радость от сознания нравственного поражения человека, от которого устали все - и правые, и левые; и либералы, и консерваторы; и революционеры, и верноподданные? Быть может, все это так, только никому не дано было предугадать, каким раскатистым эхом прогремят эти сиюминутные эмоции в истории страны. И сколько новых выстрелов породят эти аплодисменты в честь безнаказанности террора... Глубоко и сильно государь переживал кощунственное оправдание судом присяжных В. Засулич..."
А до последнего рокового мгновения - первомартовской кровавой развязки - оставалось всего три года. По нынешним временам, когда верховные правители, наши российские в том числе, окружают себя десятками, а то и сотнями телохранителей, совершенно недопустимой и ничем не оправданной выглядит, даже с учетом иной исторической обстановки и обстоятельств, удивительная беспечность царя и его "ближайшего окружения", доходившая и до таких поразительных крайностей, когда одинокий террорист с расстояния нескольких шагов в упор расстреливает из пистолета прогуливающегося в одиночку (!) монарха. Слава Богу, промахивается...
1 марта Александр II не прислушался к неоднократным предупреждениям о грозивших ему смертельных опасностях, не внял предостерегающим советам. Сопровождавшую царский экипаж охрану даже по тем временам вряд ли можно было назвать иначе как символической. Доходящая до бравады храбрость царя - такая русская и такая же безрассудная - обошлась России слишком дорого. В этом чудовищном убийстве уже заложено зерно екатеринбургского...
И. МОЧАЛОВ.