Мудрость бессилия — или толстокожести?

Мне уже случалось писать, что антиутопии с самого начала всеми четырьмя копытами стоят на земле, а утопии маняще парят в воздухе, обращаясь в антиутопии лишь тогда, когда их пытаются силой стащить с небес на землю. Антиутопическими при воплощении становятся любые модели социального бытия, отказывающиеся признать его трагически неразрешимую противоречивость: самые благие и кровно необходимые нам цели не только дополняют, но и отрицают друг друга; приближаясь к одной, мы неизбежно отдаляемся от остальных. «Общее» и «личное» не исключение — эти начала всегда будут соперничать друг с другом, — но полная и окончательная победа любой из сторон окажется гибельной. Человечеству предстоит либо научиться жить в трагическом мире, либо погибнуть в оптимистическом мире односторонней правоты и самоупоенной праведности. Это, вероятно, тоже не слишком ново, однако я не так уж уверен, что «народные массы» до конца выбрались из тоталитарной утопии, а «интеллигенция» — я имею в виду совесть нации, ее министерство праведности — похоже, до чрезвычайности уютно себя чувствует в утопии либеральной. Кто поблагородней — в гуманистическом ее варианте (все для блага человека, человек юбер аллес!), кто попроще — и в не очень гуманистическом: юбер аллес экономическая эффективность. Этот вариант в миру, пожалуй, даже более влиятелен, но в сфере духа совсем уж убог, гораздо завлекательнее выглядят те гуманисты, кто отвергает все сверхличное, а печется о простом человеческом счастье конкретной личности. Не знаю, удастся ли и этой грезе дойти до воплощения в кошмар, но уже сегодня у сравнительно образованной публики (а индикаторы духовной моды — женщины) вакансию мудреца, пророка, вождя, духовника, кажется, начинает понемногу занимать психотерапевт: книги и брошюры типа «Будьте счастливы» можно встретить чуть не в каждом доме. «И это прекрасно, ибо наше психологическое невежество...» — однако эту тираду каждый может продолжить и сам, а вот меня начинает тревожить, что все эти (весьма полезные) премудрости частного существования грозят без остатка приватизировать те ценности общего пользования, без которых жизнь лишится сначала красоты, а потом, возможно, и вообще всякой привлекательности.

Но так трудно поверить, что те самые предметы, которые сковывают и угнетают нас, что именно они же нас защищают и воодушевляют. Вообразим семейный клан или общину, которая из поколения в поколение существует благодаря какому-то совместному достоянию, в чем бы оно ни заключалось: общий дом, общее хозяйство, общий язык, общие привычки и вкусы, общий запас доверия друг к другу и так далее. Но вот все больше и больше членов этого наследственного союза начинают тяготиться прежними обязанностями: одни удобства ради принимаются пробивать новые двери поближе к своему спальному месту, другие предпочитают поменьше усердствовать и побольше прихватывать из общего хозяйства, третьи (впрочем, они могут быть также и первыми, и вторыми) не желают сковывать себя языковыми нормами и приличиями... В результате более добросовестные или, если хотите, более консервативные члены сообщества начинают чувствовать себя все менее и менее комфортно, а кто-то доходит до глубокой депрессии.

Несчастный отправляется за советом к мудрецу и слышит наставление: «Будь проще: они разбирают стены — и ты разбирай, они халтурят — и ты халтурь, они мошенничают — и ты мошенничай, они хамят — и ты хами, они говорят «ща» вместо «сейчас» — и ты говори «пала» вместо «падла». Главное, держаться в авангарде прогресса, ибо именно авангард пожинает весь урожай удовольствий, арьергарду же достается только пыль. И не смущайся: думать, что люди должны заниматься хоть каким-то общим делом, беречь хоть какие-то общие ценности и нормы, означает поддерживать колхозы и лить воду на мельницу Зюганова. Все, что стесняет человеческую личность, есть отрыжка проклятого тоталитаризма. Неведомый промысл устроил жизнь так, что, когда каждый будет стремиться к собственной выгоде, этим достигнется и общая выгода: скоро у каждого вырастет свой частный дом, свое частное хозяйство, свой частный язык, своя частная вежливость, своя частная честь, своя частная добросовестность — так что дерзай, мой сын, без страха и сомненья».

Мудро? Мудрей некуда. Впрочем, я все же преувеличил, ибо популярные теории предустановленной гармонии редко касаются незримых материй, обычно ограничиваясь экономикой и политикой. «Открыть простор частным выгодам — и автоматически воцарится благоденствие», — веками перекатывающееся эхо вторит Адаму Смиту. «Подчинить частные воли общей — и автоматически воцарится благоденствие», — боюсь, где-то в подпольях снова настаиваются новые дурманы по истрепанным рецептам Жан-Жака Руссо. Но прогрессивный публицист на авансцене и отзывчивый психотерапевт в тиши кабинета все неуклонней становятся на сторону отдельного человека — только психотерапевт и не утверждает, что если каждый будет действовать как ему удобнее, то и всем будет хорошо: врач должен лечить прежде всего больного, а не общество. Однако соблазн безграничной снисходительности так же опасен, как соблазн любого упростительства, любой моноидеи, и всякий, кто хоть сколько-нибудь озабочен хоть каким-нибудь общим делом, сохранением хоть какого-нибудь общего достояния, неизбежно должен принимать решения, хоть в чем-нибудь да притесняющие интересы частных лиц.

Недавно в Москве вышла весьма приметная книга известного американского психотерапевта Мишеля Япко «Помоги себе сам. Депрессия». Во введении автор бегло перечисляет итоги нонконформистской эпохи шестидесятых — главным достижением оказываются права личности, новые возможности строить жизнь по индивидуальному вкусу конкретного человека, а главным поражением — десятикратно возросшее число несчастных, страдающих от депрессии (эпидемия коснулась тридцати — сорока миллионов человек). С чего бы это? Но врачевателя душ, естественно, волнует другой вопрос: чем помочь страдальцам?

И в книге этой немало полезных соображений мог бы найти даже президент или директор государственной телерадиокомпании. Первая заповедь — избегать глобализма мышления, не искать никаких единоспасающих формул, помнить, что в самом непримиримом споре иногда бывают правы оба, что огромные проблемы могут быть разобраны лишь по крупицам, что даже наимогущественнейший человек способен контролировать лишь малую часть бытия, а потому, с одной стороны, никогда не следует чересчур уповать на успех, а с другой — не нужно изводить себя за провал: ни то, ни другое не зависит от тебя полностью. Не нужно обобщать — особенно в сторону ухудшения, нужно изо всех сил держаться точных фактов, не игнорируя положительной информации. Ни из одной и даже из тысячи неудач все равно не следуют заключения типа «я никуда не гожусь», «никогда ничего не получится» и тому подобное. Даже самоубийство, по Япко, есть простой результат глобализма мышления: «так будет всегда».

Но имеются в книге и целые вороха несомненно полезных частному лицу практических советов, рекомендовать которые для общего употребления, однако, затруднился бы не только государственный муж, но и какой-нибудь скромный поклонник Канта, полагающий нравственным исключительно то, что допустимо возвести в общее правило. И впрямь, что станется с миром, если это сделается нормой — «просто живите», а не стремитесь к каким-то целям; не гонитесь за совершенством, оно невозможно, да и не нужно, вы и так достаточно хороши; не старайтесь угодить окружающим, а лучше позаботьтесь о себе, не рассчитывайте, что другие сами вспомнят о ваших интересах; при знакомстве лучше исходить из того, что вы человек замечательный и нужно лишь проверить, достоин ли вас ваш собеседник; если вы плохая жена и мать, не огорчайтесь, может быть, лично вам это не подходит, и вообще, стремясь соответствовать каким бы то ни было стандартам, вы обесцениваете свою неповторимую личность, которая хороша вовсе не потому, что она что-то из себя представляет, как считали при тоталитаризме («ты стоишь столько, сколько стоит дело, из-за которого ты хлопочешь»), а просто от- того, что она родилась на свет.

Не стремитесь постигать жизнь вглубь — куда приятнее вкушать ее разнообразие; забудьте бесплодные вопросы типа «достоин ли я счастья?» — ясно, что достоин; рассуждения насчет смысла жизни приберегите для абстрактных дискуссий, не касающихся вашего благополучия, — в серьезных делах они только путаются под ногами.

Вредно также держаться за традиции — незачем себя сковывать: это столь же очевидно, как тот неоспоримый факт, что в разбегающейся армии хуже всего приходится тем, кто до последнего сидит в окопе. Вот только если верить, что выгодное каждому выгодно всем, становится не ясно, почему классик мировой социологии Эмиль Дюркгейм еще в начале века связывал стремительный рост самоубийств с упадком сплоченности и, в частности, традиций. Казалось бы, что может быть надежнее для благополучия, чем неусыпная забота о себе? Однако Дюркгейм выделил очень важную группу самоубийств — эгоистические самоубийства: когда человек служит лишь самому себе, он утрачивает смысл существования. Но ведь смысл жизни — лишь предмет праздных разглагольствований? И разве подчинение свободной личности каким угодно внешним целям не есть отрыжка проклятого тоталитаризма (ныне такое же устрашающее заклинание, как некогда «мещанство»)?

Еще один классик, современный американский психолог Виктор Франкл, много лет подряд твердил, что человек — существо трансцендентное: он не может быть сам себе целью, самозабвенное служение превосходящей его цели делает его почти неуязвимым, зато сосредоточенность на собственной шкуре обезоруживает перед любой царапиной.

Есть расхожая формула Маслоу: фундаментальные человеческие потребности — биологические, это, так сказать, первейше необходимый кусок хлеба; социальные потребности — уже масло на этом хлебе, и лишь затем наступает очередь джема — всяких туманных идеальностей. Но Виктор Франкл в немецком концлагере убедился, что дело обстоит как раз наоборот: именно тогда, когда с хлебом и почетом наступает полный завал, во всей грандиозности встает вопрос: «А чего ради я должен все это терпеть?» Франкл как что-то очень личное цитирует Фридриха Ницше: у кого есть Зачем жить, тот выдержит почти любое Как. И это не голые декларации, это научные труды со всеми положенными цифрами и корреляциями — как-никак гарвардский профессор.

И при этом старший современник и, можно сказать, земляк Мишеля Япко. Как же может статься, что два явно весьма неглупых человека утверждают почти противоположные вещи? А точно так же, как в самом непримиримом споре могут быть правы оба. Есть мудрость бойца — и мудрость дезертира, есть мудрость атлета — и мудрость инвалида. Да, может быть и инвалидская мудрость, без всякой иронии. На обложке книги «Помоги себе сам» помещен рекламный отклик еще одного американского профессора психиатрии: это настоящий кладезь мудрости для тех, кто хочет избавиться от чувства вины, стыда, низкой самооценки. Не спорю, избавляться от них очень и очень приятно. Но повышенная ответственность, склонность к раскаянию и смирению — те ли это чувства, от избытка которых страдает мир? Я думаю, даже самый отпетый человеколюбец не решился бы вовсе изгнать из жизни эти огорчительности. А ведь в кладезях типа «спасайся кто как может», разумеется, нет никаких ограничений и оговорок — хотя бы в том духе, что ориентированы они на тех, кто стал жертвой психологических паразитов либо совсем уж раздавлен обязанностями, налагаемыми человеческим достоинством. Я ведь и сам немножко гуманист, я совсем не желаю, чтобы загнанных лошадей пристреливали, я за то, чтобы дать им место в лазарете. И все же я хочу лишь милосердия для них, но против того, чтобы оказывать им равное уважение с теми, кто хрипит, но везет, кто стремится что-то создать, кому-то или чему-то помочь, кто не умеет повышать самооценку иным способом, кроме как проявив какую-то реальную доблесть. Я против того, чтобы считать нормой малодушие, пусть даже мое собственное, я против того, чтобы выбрасывать компас, если требуется напряжение, чтобы следовать его указаниям.

Читая пособия по психологическому самообслуживанию, снова и снова убеждаешься, что страдание — это очень плохо, а его прекращение — очень хорошо. Рядом с бездонной глубиной этой истины не только негуманно, но прямо-таки неприлично напоминать о разных бесчеловечных и устарелых трюизмах вроде того, что мужество — это хорошо, а тряпичность — плохо, что верность — хорошо, а предательство — плохо, что великодушие — хорошо, а...

Впрочем, я уже начинаю покушаться на самое святое.

С.-Петербург.