Так уйдем с этих игр, уступим место хватающим! Пусть они зарятся на эти ненадежные блага, чтобы вся их жизнь стала еще более ненадежной.
Сенека. “Нравственные письма к Луцилию”.
Борис Федорович купил дачу на Карельском перешейке за тридцать пять тысяч долларов и теперь благоустраивал ее. Все было в порядке, кроме туалета, который не нравился: узкий, темный. Надо перенести на новое место и расширить. Тут плотник подвернулся. Пришел из города искать работу. Договорились. В субботу должны приехать гости, поэтому Борис Федорович поторапливал. Плотник все сделал как полагается. Понукать не было нужды. Он был одет в афганку, штаны с карманами, на голове жесткая полевая шляпа. Видно, что служил в армии. Запомнились его торчащие, как корчётка, усы. Он приволакивал ногу. Борису Федоровичу он понравился своей напористостью. Переубедить его было невозможно. Когда плотник копал яму, наткнулся на валун. Борис Федорович приказал рыть яму в другом месте. Но плотник не согласился, подкопал камень, принес вагу и вывернул валун из гнезда на подставленную доску.
— У нас это делается так, — сказал он.
Наверное, он хотел получить большие деньги, старался. Взгляд у него был спокойный, такие люди способны на многое: хоть к стенке ставь — сделают по-своему. Борис Федорович больше не вмешивался.
Плотник поставил новые столбы, сбил каркас и приступил к внутренней отделке, вылизывая рубанком каждую доску. Работал дотемна, поужинал и лег спать на летней кухне. В пять утра был на ногах. К вечеру следующего дня туалет был готов: внутри блестели желтые, как яичко, выструганные доски, окошко большое, воздуха и света хватало.
— Не ожидал, что справитесь за столь короткий срок, — похвалил Борис Федорович, принимая работу. — Трапик сбейте, чтобы с улицы грязь не заносить, катушку для туалетной бумаги прибейте.
Плотник беспрекословно все выполнил. Борис Федорович принес три рулона шелковистой немецкой бумаги, собственноручно прикрепил один на валик, два положил рядом с сиденьем.
— Гости должны приехать, — пояснил он.
— Хозяин, как ни три задницу, глазом не будет, — скептически заметил плотник.
Борис Федорович обрезал:
— Вы лучше мусор уберите и заройте старую яму, а ваши неуместные шутки держите при себе.
Плотник собрал щепки, отнес на летнюю кухню для растопки, заровнял яму землей.
— Какие еще будут приказания?
— Помогите принести воды из канавы, артезианская скважина плохо работает: труба забилась жидкой глиной.
— Это можно.
Плотник взял ведра. Мелиоративная канава глубокая, внизу — мостки. Чтобы не таскать ведра наверх, Борис Федорович взялся черпать воду. Плотник принимал. Отнесли ведра к теплице, где была бочка. В воде плавали черные головастики. Борис Федорович поморщился:
— Терпеть не могу этих тварей...
Стал процеживать воду через материю. Головастики шевелились в тряпке.
— Штук тридцать малявок, — сказал плотник, собрал головастиков в консервную банку, плеснув туда воды. — Отнесу их обратно.
— Зачем?
— Пусть живут.
— Да выбросьте вы их, — досадливо сказал Борис Федорович.
— Нет, отнесу. Мы-то чем лучше их? — Плотник засмеялся.
Его было не прошибить. Стряхнул куртку и понес банку с головастиками на канаву. Вернувшись, вытащил из плотницкой сумки нож, стал строгать палку.
— Нога разболелась, сделаю подпорку, — сказал он.
Борис Федорович обошел туалет и крикнул:
— Одолжите на минуту ваш “перочинный ножичек”, траву обрежу, чтобы ноги не мочить по утренней росе.
Плотник метнул нож и попал острием в дерево, рядом с Борисом Федоровичем.
— Вы что, спятили? — возмутился он.
— А что?
— В меня могли попасть!
— Не попал бы. Я метил в дерево, — добродушно ответил плотник. Он был великолепен, настоящий моджахед: усы свирепо топорщились, не хватало зеленой повязки на лбу.
Борис Федорович раздраженно сказал:
— Много себе позволяете. Где это вы нашустрились ножи кидать? В цирке?
— В спецназе, хозяин.
— Вот как! Прямо не верится. Часто вам приходилось применять холодное оружие?
— Только в порядке самообороны, — уклончиво ответил плотник и, задрав штанину, показал шрам на коленке: — Один баран угостил. Две пули. Комиссовали подчистую. — Он опустил штанину и ухмыльнулся в усы.
— Не представляю, — сказал Борис Федорович. — В жизни никого пальцем не тронул... Не хотел бы быть на вашем месте. Сочувствую вам. И убить могли?
— В сущности, все мы смертны. Греки просвистели, скифы просвистели — и мы свистим.
— Хотите сказать, что жизнь быстротечна?
— У вас что, другое мнение? — спросил плотник.
Борис Федорович заткнулся, не хотел с ним больше разговаривать. Какой-то осадок остался, будто провинился перед ним. Коленку показал, сукин сын, вздумал разжалобить, чтобы ему побольше заплатили...
— Помойтесь и приходите обедать.
— Такой приказ я выполню с удовольствием.
Махая палкой, плотник направился к озеру. Сапоги тяжело шаркали по жесткой августовской траве.
Алюминиевая крыша дома блестела на солнце. Было тихо. Летали стрекозы. Кругом сосны. У леса поднималась мелкая поросль.
Борис Федорович обрезал траву, полюбовался работой. Косу придется завести. Ножичек был ничего себе, острый, таким чикнешь под ребра — не услышишь, конец тяжелый, а рукоятка легкая, набрана из березовой коры. Он бросил нож в плотницкую сумку, брезгливо вытер руки. Надо было ехать к фермеру, купить у него свинины — гостей потчевать.
Он вывел из гаража “форд-скорпио”, стал копаться в моторе. Зачистил контакты прерывателя алмазной шкуркой и пошел в дом. Жена, Маргарита Артамоновна, лежала на диване с книгой. Увидев мужа, отбросила книгу и сказала:
— Не понимаю поклонников Набокова... Квазиписатель. Фи... Ты куда собрался?
— К фермеру.
— И я с тобой. Договорюсь с фермершей насчет молока и творога.
— Плотника накорми. Потом поедем.
— Я ему отдельно сварила.
Она встала и пошла переодеваться. Он тоже решил переодеться. Не терпел небрежности в одежде на людях. Стиль выработался. Отутюженные в стрелку брюки стального независимого цвета, в тон — шерстяная рубашка, мокасины, сплетенные из тонких ремешков. Посмотрел на себя в зеркало. Лицо холеное, строгое, не терпящее возражений. Можно подумать, что у него в кармане по меньшей мере депутатский мандат. Хорошая одежда влияет на психику людей: по одежке встречают, по одежке провожают... Он служил чиновником в управлении, занимался оргвопросами: встречи делегаций, выступления, распорядок. Первое время курировал гуманитарную помощь. Был правой рукой шефа. Составлял для него краткие досье на оппозиционеров. Патрон фамильярно называл его: “Мой номенклатор”. Среди коллег тоже пользовался авторитетом. Кличка за ним ходила “Ирландец”. Волкодав, мертвая хватка. Борис Федорович не обижался. Он прошел хорошую термообработку в политике и не считал свою должность холуйской: в кулуарах власти важна любая мелочь. Он не первый. Иной молодец начинает карьеру с нуля: проводит супругу премьера до машины, в непогоду раскроет над ее головой зонт, отворит дверцу, поддержит под локоток. Глядишь, он уже в курии сидит, “небрежно откинув сюртук”. Понимать надо. У Бориса Федоровича счет в американском филиале Банк-Сити в Лондоне. Дочка учится в лицее. Борис Федорович невозмутимо спокоен за будущее, аккуратен, вежлив, уравновешен, из колеи его трудно выбить, краток в разговоре, любит цитировать Септимия Севера, Марка Аврелия, Сенеку. Для непосвященных он — человек большой культуры. Так оно и есть...
Гостей приглашено девять персон, по числу муз, чтобы застолье было общее, не разделялось на группки. Жена предусмотрела. Приедет железнодорожный чин, от которого зависела переправка пятидесятитонных цистерн с нефтью за кордон, роспись-крюк железнодорожника имела магическое свойство держать наливные составы крепче американской сцепки. Еще будет молодой, но ранний таможенник, на которого у Бориса Федоровича была заведена папка с компрометирующими документами: если таможенник начнет требовать исключительные комиссионные, можно припугнуть. Главный гость — директор нефтеперерабатывающего предприятия. Актриска приглашена веселить застолье. Гостями займется жена. Она понаторела в салонах, ей не впервой, политесу учить не надо — направит беседу в нужное русло. Умела обворожить. Одевалась нестандартно. У дизайнера голова кругом шла от ее фантазий. Бывало, наденет на презентацию сногсшибательное черное платье с синим отливом, разрез на спине до ягодиц, вдоль бедер серебряные заклепы. Элегантная змея... Телевизионщик с камерой за ней вприпрыжку; комплименты выдает: “Маргарита Артамоновна, вы как субмарина, идущая в плотном тумане!” Лукавые халдейские штучки, намек на ее скрытую агрессивность и “обводы”...
У Бориса Федоровича было меланхолическое настроение — виноват плотник: “Скифы просвистели...” Вспомнил, как нож прошуршал над ухом. Что у него на уме... Не хватало здесь спецназовцев в черных намордниках...
Он вышел во двор. В открытом парнике краснели помидоры, за ними ухаживает старуха Доливановна, дальняя родственница, которую сейчас отпустили в город как лишнего свидетеля. Солнце прямо глаза резало. По дороге шла девушка, в руке — хозяйственная сумка, из которой выглядывала шерстяная кофта. Остановилась:
— Не подскажете, где садоводство?
— Недалеко, — ответил Борис Федорович, с любопытством разглядывая пришелицу: стройная девушка. Длинноносенькая, глаза — черничины, ситцевое платье просвечивало, обрисовывая ее ноги, кожа на руках и шее обгорела на солнце. Славная, милая, сразу видно породу. Не из тех “жевательных резинок”, что шляются по улицам: нимфетки размножились. Борис Федорович был старомоден, ему претило заигрывание с первой попавшейся. В этом вопросе он тверд и неподатлив, такого не переделаешь: лепят только мягкое. Самое полезное — сторониться людей, особенно женщин.
Он поклонился:
— Вам воды?
— Пожалуйста.
Он принес ковш воды. Она благодарно кивнула, стала пить, проливая на грудь воду, руки у нее дрожали. Она отдала ковш и вздохнула:
— Сил нет идти... Я не уверена, что он там.
— Кто?
— Мой муж. Он сказал, что будет работать в садоводстве. В одном я уже была, там его нет. Пошла сюда. Он обещал быть дома во вторник, сегодня — четверг. Я вся изнервничалась, приехала искать его.
— Не зная адреса?
— Да.
— Простите, это глупо.
— Пусть глупо. Я не хотела больше ждать. — Голос ее дрогнул. Она поправила прилипшую ко лбу кудряшку, виновато улыбнулась: — Не думала, что так далеко, на автобус я опоздала и пошла пешком. Прошла двадцать километров. Если его и там нет, придется идти обратно.
Похоже, она говорила правду, вид был измученный. Бориса Федоровича удивила ее наивность.
— Я освобожусь и подброшу вас.
Она обрадовалась:
— Буду очень признательна. Вы так добры...
Борис Федорович приосанился. Его прямо распирало от собственного благородства.
— Не нужно меня благодарить. Люди должны помогать друг другу. Почему не помочь? Потерпите, я сейчас.
Он отнес ковш, захватил коробку под мясо, попросил жену, чтобы она накормила плотника.
— Скажи ему, что я скоро вернусь.
Он поставил коробку в багажник, улыбнулся ждавшей его девушке. Она сказала:
— Его зовут Илья. Он плотник.
Борис Федорович хлопнул себя по лбу:
— Какой я рассеянный! Совершенно вылетело из головы. У меня работал один парень в военной форме. Наверное, это он и есть? Хромает на правую ногу. Верно?
Лицо девушки озарилось бесподобной улыбкой.
— Что же вы молчали? Где он?
— Пошел купаться.
— Пойду поищу его.
Она побежала к озеру. Совершенная дурочка.
— Придет, никуда не денется! — крикнул Борис Федорович, но девушка не оглянулась.
На крыльцо вышла Маргарита Артамоновна в голубом спортивном костюме с золотой вышивкой “Нью-Йорк”. Лицо лоснилось от индийского снадобья.
— Милый, кто приходил?
— Жена плотника. Ты бы ее видела! Еле на ногах стоит — прошла двадцать километров. Самообладание изумительное. Это, я понимаю, выдержка! Когда я ей сказал, что он ушел купаться, она как ненормальная побежала туда. Я свезу их на станцию.
— Дойдут сами. Фермер ждать не будет. Скажи им, что руль отвалился, — и дело с концом.
— Но я обещал.
— Что из того? Пусть думают что хотят. Между прочим, плотник грубиян, нахал высшей степени. Вчера его кормила, забыла тебе сказать: сидит грязный, мясо руками берет, ножик и вилка лежали. Пялится на меня, как таракан. Мне даже неловко стало. Говорю: “Вам моя блузка приглянулась?” — “Да, хочу своей половине такую купить. Где брали?” — “В Лондоне”. Знаешь, что он ответил? “Замечательная блузка, прозрачная, невесомая, будто ее и вовсе нет”. Я даже покраснела. Каков нахал! Он добавил, мол, вы такая женщина, что и без блузки неплохо выглядите. Видно, он подглядел, как я вчера загорала за домом. Не знала, что и сказать ему. Неприрученное животное!
— Дорогая, надо снисходить. Он в университете не учился.
— Оно и видно. К университету и близко не подходил. Я сделала вид, что не слышала его.
— И правильно. Но жена у него редкостная женщина.
— У тебя все редкостные. Вон они идут.
Плотник шел у коровьего спуска, жена плотника — по другой тропе. Пути их разошлись.
— Илия, Илия! — закричала девушка, побежала к нему. Ноги ее не слушались, заносили вправо, влево. Опустилась перед ним на землю, обхватила колени мужа, что-то лепетала. Трогательная картина. Он поднял жену, довел до участка.
— Рассчитаемся, хозяин! Конвой за мной прибыл.
Шутки у него были...
Борис Федорович вынул деньги. Не считая, плотник всадил их в карман, сходил за инструментом. Поднялась черно-синяя туча и закрыла солнце. Ехать сорок километров туда и обратно? Ради чего? Маргарита Артамоновна опередила:
— Мой муж хотел вас подвезти, но бензин кончился. Скоро автобус придет. Вы уж извините...
Плотник посмотрел на нее и усмехнулся:
— Не беспокойтесь. Нам не привыкать...
Он обнял свою жену за плечи, повел ее к дороге. Шли прижавшись друг к другу.
— Занятная парочка, — сказала Маргарита Артамоновна и покривила губы: — Мне кажется, она влюблена в него.
— Разумеется, — сказал Борис Федорович. — С какой стати ей притворяться? Недавно поженились, видно сразу.
— Сколько ты заплатил ему?
— Двести тысяч. Он их честно заработал.
— Хватило бы и половины. Благодетель выискался...
Борис Федорович вспыхнул:
— Уйди, прошу!
Лицо у него побагровело. Ей показалось, что он сейчас ее ударит.
— Ты смешон! — Она пожала плечами и ушла в дом.
Из-под тучи пахнуло могильным холодом. Сразу стемнело. Ударил гром. Дом подпрыгнул. Борис Федорович не мог успокоиться, не знал, что с ним. Тошно, будто зарезал кого. Пробормотал:
— Чертов плотник.
Хотел загнать машину в гараж, но решил подождать: если автобус не придет — они часто отменялись — и плотник и его жена вернутся, он отвезет их на станцию. Он выходил на дорогу, но они не вернулись. Расстроенный, он поставил “форд-скорпио” под дом, запер бронированные ворота, обошел двор. Кухня была закрыта. Хлынул дождь. Он встал под навес: в дом идти не хотелось. Вода бежала по желобу, не успевая скатываться в водосток, лилась стеной. Гроза расходилась не на шутку. Сетка молний дрожала. Было жутко. Борис Федорович не успел уйти. Щелкнуло, будто бичом. Ослепила яркая вспышка. Вдоль желоба плыл голубой светящийся шар, плавно опустился к крыльцу. Борис Федорович понял, что это такое, хотя никогда прежде не видел шаровую молнию. Плазма дышала, пульсировала, меняла очертания. Он как завороженный смотрел на нее. Шар описал вокруг него эллипс, коснулся рубашки, запахло паленой шерстью. Борис Федорович помертвел, тело покрылось липким потом. “А как же счет в банке? — мелькнула мысль. — Иди отсюда, иди... Ах ты, боже мой!”
Шар споткнулся, немножко помедлил и со свистом ударился в землю. Не помня себя, Борис Федорович рванул дверь. Жена стояла раскрыв рот. Она подумала, что в него выстрелили: рубашка на нем разлезлась до самого локтя.
— Тебя ранили? — Глаза у нее дрожали.
Он ничего не сказал, схватил кожаную куртку и выбежал в гараж. Молнии полыхали.
“Сейчас, сейчас”, — бормотал он, не попадая ключом в “Цербер”. Ворота распахнулись. Он нырнул в мягкий успокаивающий салон “форда” с механическим люком на крыше. Взвыл мотор в сто двадцать лошадиных сил. Нежно покачиваясь на амортизаторах, машина выехала на дорогу. Лобовое стекло омывал слой воды. Фары едва пробивали мглу. Ехать было нелепо. Он был уверен, что плотник с женой на остановке. Тащился километра два. Дорогу размыло в нескольких местах. Фары высветили две сжавшиеся фигурки под навесом. У него будто гора с плеч свалилась. Затормозил, распахнул дверцу:
— Эй, что стоите? Я нашел бензин в старой канистре. Решил подкинуть вас. Садитесь!
Они глядели на него, как на Бога из машины, но не двигались. Он оторопел.
— Что же вы? — Он зажег свет в салоне и распахнул заднюю дверцу.
Они стояли как вкопанные. Это было чудовищно! Плотник махнул рукой:
— Езжайте. Жена не хочет ехать!
— Я мигом доброшу. Мне в ту сторону! — В голосе Бориса Федоровича слышались заискивающие нотки. За шиворот стекала вода, но он этого не чувствовал, был растерян. — Ну?
— Мы не поедем! Жена сказала, что вы обещали довезти, но теперь мы не поедем. Что это вы вздумали возить нас? Совесть заела?
— Не говорите чушь! — вспыхнул Борис Федорович.
Дрожа от холода, женщина плакала. Плотник сделал угрожающий шаг к лимузину, замахнулся палкой:
— Езжай, пока фары не выбил!
Борис Федорович захлопнул дверцы, выключил в салоне свет, надавил на газ. Машина рванулась. Дождь внезапно стих. Борис Федорович крутил баранку, бормоча ругательства:
— Свинья! Грязная свинья! Кнехт! Такому ничего не стоит убить на дороге... Вот она — человеческая неблагодарность!
Его душила злоба. Было плохо, испытывал унижение. Лобовое стекло очистилось. Из-за поворота показался опоздавший автобус. Борис Федорович включил дальний свет, ослепил водителя. Представил, как шоферюга материт его. Машины разминулись, Борис Федорович потрогал под кожанкой плечо, ожога не было, включил автомагнитолу. Певец ревел, как бык: “Папа римский!” Борис Федорович подумал: “При чем тут папа римский? Ничего святого не осталось...” Он успокоился, лицо приняло холодное, брезгливое выражение.
Владимир Насущенко родился в 1930 году. Живет в Санкт-Петербурге. Первый рассказ напечатал в 1968 году в альманахе “Молодой Ленинград”, автор четырех прозаических книг. В “Новом мире” опубликовано два его рассказа (1984, № 9).