Вышел в свет на удивление русский роман шведского писателя Ханса Бьёркегрена в старательном и хранящем тональность авторского повествования переводе Ирины Макридовой. Подобно некоторым западным фильмам в советском прокате, он называется не так, как в оригинале: авторское название "Тост за Густава V" заменено анонимной репликой-тостом "...За короля!" вероятно, чтобы не отпугнуть покупателя незнакомым ему именем из шведской истории. Хотя в числе действующих в романе лиц нет ни одного русского, хронологически его действие приурочено к событиям, происходившим вскоре после последней русско-шведской войны за Финляндию и недолгой оккупации в 1808 году острова Готланд родины писателя "морскими силами из Санкт-
Петербурга". Сугубо шведское восприятие русской стихии, идеи и вопроса, выпестованное уязвленным националь ным самолюбием и искусственно подогреваемым страхом исходящей будто бы и по сей день от России угрозы, ежели и не сквозит в строках "Предисловия к русскому изданию", написанного Х. Бьёркегреном специально дл рецензируемой книги, то как бы подсказывает это, задает тон: "Но Готланд недолго оставался русским. Через три недели высадилась военная экспедиция с шведского "материка" и вытеснила захватчи ков с острова. Этот эпизод русской оккупации уникален во всей военной истории никто не был убит, не было пролито ни капли крови. Война была чисто опереточной".
Не менее опереточным смотрится из русского далека и этот первый роман Х. Бьёркегрена, изданный по-русски. Целиком принадлежа к жанру исторического гротеска, он произрастает из истории реальной и абсурдной в одно и то же время, определяемой самим автором как "трагикомический фарс". Но то, что есть "фарс" в глазах автора или критика, оказывается "жизнью и судьбой" двух "маленьких лишних" героев романа магистра философии Ларса Петера Ихре и доктора медицины Пера Бергелина, вынужденных из-за неосторожно произнесенного тоста сменить тихую, но свободную жизнь в островном городке на заточенье. И хот может статься, что казус бдительности Высшей Отечественной Полиции шведского образца 1817 года единичен, но, как и в России, он не случаен, потому что тост произносится Не За Того Короля.
Разъяснение Х. Бьёркегрена: "Через год после потери Финляндии король Густав IV Адольф был низложен и изгнан из страны вместе с семьей, в состав которой входил и его сын принц Густав, он же крестный царя Александра I. Тот самый Густав, который унаследуй он корону стал бы носить имя Густава V. В 1810 году шведский Риксдаг избрал в качестве престолонаследника французского маршала Бернадотта, получившего имя Карл XIV Густав... Новый король опасался изгнанной династии не без оснований... По примеру Франции он основал тайную полицию Высшую Отечественную Полицию. Одной из ее первейших задач было присматривать за теми шведами, которые предпочитали видеть в качестве регента принца Густава. На Готланде представи телем полиции безопасности был капитан Стевении человек с избытком фантазии".
Поначалу роман читается с некоторым усилием: добрая сотня его страниц призвана быть своего рода посвящени ем читателя в расследование, сетью раскинутое капитаном Юханом Стевении еще до вольнодумного тоста на зловещем кульминационном полночном пире. А затем внутреннее романное время словно преодолевает притяжение автора к своим героям и с огромной скоростью, сокращая истории их оскверненных охранкою жизней, истаивает в кипе пожелтевших от времени документов, разысканных писателем. Автор уведомляет читателя, что весь роман "вычитан из некогда богатых, но теперь почти рассыпавшихся архивных материалов". Но мы, вернувшиеся к солнечной жизни из его достоевско-кафкианского подполья, перенесенного то на заснеженный шведский остров, то в крепость-узилище Карлстен, не вполне готовы поверить этому признанию. Мы видим, что прошлое он чувствует как зримое и живое настоящее, и только опыт долгого познания человеческой природы придает выражению его лица легкую усмешку, и без того сокрывшу юся в иронически-созерцательных описаниях взлетов и злоключений страдающих марионеток Истории до беспечности лояльных его героев.
Большинство действующих в романе лиц фигуры исторические. Но если у читателя возникнут сомнения в "невымышленности" кого-нибудь из героев, достаточно заглянуть в финальную главку "Вечная память", по сути эпилог, где с педантичностью историка прослежены судьбы переживших Процесс непосредственных его участников и прочих вовлеченных в это неправосудное действо персонажей.
Вот только о судьбе Эммы Дункер, особы легкого поведения и вдруг да и вымышленной автором героини, в эпилоге не говорится ничего. Так получилось, что она осталась в стороне, за кадром, за углом, навод на припоминание параллели, проведенной другим писателем: "И даже если где-то грянет революция, я промолчу в ответ. П...ка
это или революция за углом всегда что-нибудь да ждет..." (Генри Миллер, "Тропик Козерога"). Конечно, никакой революции в романе Х. Бьёркегрена нет, но зато живет ее страх, прошиваю щий наряду с ужасом русского завоевания новых (французского происхождения) властителей северной столицы. Именно в комнатке Эммы Дункер происходит событие, раз и навсегда отвращающее ото всех и каждого грозные призраки революции и завоевания жителей острова Готланд, вербовка капитаном Высшей Отечественной Полиции Юханом Стевении молодых братьев Экхольц, студентов Упсальского университета. Настрадавшись от вечной нехватки родительских денег в своих карманах, они с выгодой для себя используют сведение о слухах по поводу угрозы острову от "зеленых шинелей" русских войск.
Слухов этих оказалось достаточно для формирования в глазах бдительного Стевении целого заговора с целью ниспровержения существующего порядка. А тут еще злополучный тост за "Густава V", произнесенный заплетающимся языком то ли Бергелина, то ли Ихре в Карлов день... И бедным ученым малым Бергелину и Ихре предстоит фантасма горический Процесс и взамен положеной за неосторожное движение языка смертной казни пожизненное заключение.
Мощный заряд иронии, пропитавшей роман, приводит автора к обнажению исследовательского приема: "Тот, кто научился рыться в уникальных шведских архивах, прислушиваться к ударам сердца в тумане, ловить теплоту прошлого, навсегда (или на какой-то отрезок будущего) прикипевшую ненависть или холодное бюрократическое равнодушие судебных протоколов, списков министерств и тюрем, счетов, приказов, свидетельств о смерти, дневников, писем, заметок на полях, тот, кто научился любить и (да простится мне это слово) почитать все это, тот не способен поверить в то, что мы, теперешние, намного умнее, порядочнее и совершеннее, чем те, кто жил в 1718 и 1817 году. Наоборот. С помощью наших политиков мы уже вынесли приговор самим себе. Через сто пятьдесят лет на нас будут смотреть как на безличных кретинов и роботов XX века. Тогда как наши предки, жившие на двести и триста пятьдесят лет раньше, останутся по-прежнему людьми".
Охватывая мысленным взглядом роман "...За короля!" в целом и не будучи в состоянии отрешиться от гипертро фированного образа политической полиции, нарисованного Х. Бьёркегреном, мы, кажется, догадываемся, где кроются истоки этого пассеистического движени души писателя. Во времена, о которых, вспоминая, мечтает автор романа, еще не было столь всеохватных служб государственной безопасности, как те, что в течение "целых семнадца ти лет" преграждали ему, журналисту и переводчику, путь в Советский Союз в отместку за "участие в судьбе" Солженицына, либо сродни тем, что почти наверняка присматривали за Школой военных переводчиков в Упсале, где писатель изучал русский язык в 50-е годы. Но, переместившись в прежние столетия, Х. Бьёркегрен сделалс бы писателем без идефикса, а значит, синонимом андерсеновского короля, который если в чем и нуждается, то только в тостах.
Александр НЕЗАМЕТНЫЙ.
С.-Петербург.