В темный воскресный вечер, поздней порой, когда редкий прохожий осмелится долететь до середины (топоним вставьте по желанию) и в конце концов с замиранием сердца пырнет лезвием ключа брюшину своей бронированной створки, НТВ по-воскресному уютно угощал нас "Осенней сонатой" Ингмара Бергмана. Как всегда, фильм был дублирован студией заново, и русский текст ложился прозрачной пленкой на речь героинь матери и дочери. Этот замечательный психосоматический бестселлер имеет прямое отношение к бестселлеру книжному к роману Черстин Экман "Происшествия у воды". Может, и преждевременно относить эту книгу по нужности к разряду "горячих пирожков в морозный день", но факт перевода ее на многие иностранные языки и экранизация говорят сами за себя. "Происшествия у воды" вышли в свет в крупнейшем
шведском издательстве "Albert Bonniers Forlag" два года назад и в какой-то мере оказались книгой культовой, но в силу этого и очень шведской. Кто смотрел "Осеннюю сонату", поймет, что это такое. Вместо "смотрел" стоило бы употребить глагол "слушал", "внимал" в случае комфортно-фрейдистской киноразборки двух кровно связанных фемин на палевом фоне молчащих мужчин: мужа, импресарио и двух теней другого мужа и утонувшего в холодном озере мальчика-эльфа. И тем выразительнее разговоры, прорвавшие с сквозь плотину молчания и замкнутости набычившейся осенней природы и заторможенных андрогинных мужских персонажей, как бы пребывающих там, где их слова уже никому не нужны. Женщинам "Осенней сонаты" и героиням Черстин Экман в ее "Происшествиях..." слова необходимы как воздух, как единственно возможный способ быть.
"Происшествия..." по своей жанровой природе детектив. В нем есть загадочное убийство, толче героев на площадках сюжетных срезов, героев сначала никак не связанных, таинственная (как книга на шведском) лесная природа, кстати, потрясающе увиденная (лучше сказать подсмотренная) и описанная в стиле зыбкой, психически сдвинутой виртуальной реальности. В тексте разбросано множество сюжетных зеркал, раскинута сеть обманных ходов, образующих целые катакомбы, они трансформируют линейность повествования и ломают скандинавскую сытую остойчивость, кренят ее, как барку в озере, и она черпает страшную холодную воду жизни.
Черстин Экман, к счастью, не решает специально эстетических задач. Она просто настойчиво сочиняет крутой роман. Она успешно применит приемы кинематографического монтажного стола, слепит своих героев мутными наплывами из их неизжитого прошлого, как психоаналитик беспощадно вытащит на свет Божий насельников их беспокойной подкорки Тоску, Томление, Нежность и Страх.
Молчаливая фигура автора незримо присутствует везде и всюду, прижимает палец к сомкнутым устам, и длятся одинокие монологи, сводимые к дифтонгам (помните мычащую, почти бессловесную инвалидку у Бергмана) на фоне белых ночей, и тени обнимают друг друга. А может, они никогда и не были плотью.
Но в романе как раз плотского на первый взгляд (на взгляд русского читателя) очень много. С героями, с их отстраненными организмами что-то все время творится: их беспрестанно мутит в середине одинокого пути, волной позора накатывает похоть, омерзение соития сменяется отрадой, их настигают липкие детские страхи, испуг не вовремя выворачивает желудок, голод догоняет жажду, их валит как бурелом истерический сон и роем липкого гнуса вокруг них кишит смерть. Но словно по мановению волшебной палочки все эти неприятные, замкнутые, как алюмини евые банки пива, и надорванные, словно упаковочная пленка, Мии, Барбру, Даны и Оке делаются удивительно живыми, настоящими и жалкими романными героями. За каждым из них влачится пыльный шлейф жизни, состоящей из подлинных невыдуманных примет и частностей. Живые и подвижные, как отсветы на воде, и, в конце концов, как летний северный свет, неуловимые.
По мере чтения романа чужеродность площадки, где разыгрывается эта мистерия, делается совершенно незаметной. Труднопроизносимые топонимы перестают раздражать, ибо на авансцену, к рампе выходят совсем другие качества и свойства общечеловеческих вещей и происшествий. Становится понятно, что мы столкнулись с настоящей новой литературой, сработанной мастерски и виртуозно.
Кроме означенных художественных достоинств надо отметить, что Черстин Экман показывает нам, если так можно сказать о Швеции, экзотическую сторону социальной жизни. Ведь действие, связанное с преступлением, разыгрыва ется в так называемых "коллективах", где люди живут по молчаливому договору, вне институтов семьи, государства и частной собственности. Не оттуда ли пошла анекдотическая "шведская семья"? Но иногда лесной договор по умолчанию бывает сильнее зеленых корочек загса. Ведь в "Происшествиях..." свидетелями всяческих договоров выступают дриады, нимфы и друиды. Природа у Черстин Экман антропоморфна, и некоторые страницы читаются как интимный дневник Мелии, дриады,
убежавшей из ясеневого дупла на луг.
После фильмов Бергмана и романа Экман становится внятна вся глубина мелкой Балтики, разделяющей Россию и Скандинавию. Как мы не похожи, к счастью. Наша логоцентричность, упорство, уходящее в песок, и их молчаливая страстность, внешние приметы которой вызывают зависть и досаду на бесцельно прожитые, проболтанные годы.
Вообще, сейчас популярны детекти вы. Но не дракуловый помет этого дивного племени, который раскрашивает книжные развалы (подобное чтиво продают в западных продмагах при выходе, рядом с ершиками, вантузами и дамским гигиеническим скарбом). Но детективы не Братьеввайнеров, не поделки вчерашних оперуполномоченных, а Детективы большого жанра, когда не только "где стол был яств там гроб стоит" (или "труп лежит") на глупом мониторе у автора-наборщика-операто ра, но его перу доступны и психология, и тонкость письма, и живые персонажи, то есть сама жизнь с ее сюжетной канвой, простой и такой невыносимо сложной, исполненной множествен ностью связей и силой. Ведь сила, к сведению юноши, обдумывающего житье, нужна не только для скорбной мировой воли, но и для вещей более простых. Хотя бы для любви и нежности, которыми обуреваемы замкнутые дриады Черстин Экман, как и разговорившиеся виллисы Ингмара Бергмана, засыхающие вдали от родных стволов или кладбищ, что их породили. Это похоже на сюжеты германско-скандинавс кой мифологии о женщинах, победивших мужчин, когда они, подученные Фрией, дисой (что-то вроде валькирии), выходят ранним утром на поле перед боем, завязав под подбородком наподобие бород распущенные косы, и Водан (главный носитель мистической силы), предсказавший победу тем, кто выйдет на поле боя первыми, естественно, обманут. Последствия этого тактического хода и занимали Черстин Экман на протяжении 478 страниц шведского оригинала. Питерские издатели ИНАПРЕСС уложились в 256 убористого шрифта. Деньги, господа... Хорошо, что не подкачал переводчик. По-русски Черстин Экман (orcestrowka Jrija Gurmana) вполне зазвучала. Нервно, разнообразно, не скучно, находчиво. А деньги по-шведски пеньги.
Николай КИРИЛЛОВ.