Публикация Марианны Роговской-Соколовой
Боже мой, как хочется прочесть
Улицу, булыжник, шелест ветки
И узнать, о чем же наконец
Мне они стараются сказать
Столько лет в дождливые часы.
Вот я, после дождичка, в четверг,
Говорите же, шепчите...
(Град воды окатывает шляпу).
Видишь эти точки и тире
У березы на сырой коре?
Ты же сам для нас
Сколько желтых листов! Это осень?
И на улице, и в кабинете
У меня, эта желтая осыпь
Листьев - в воздухе и на паркете.
На полу. И на улице тоже,
Только там их никто не сгребает.
Я же, здесь, ничего не итожа,
Вижу, сколько страниц погибает.
И погибло уже, без ухода.
Пылью легкие мне заложило.
Эта пыль - сорок пятого года.
Эта пудра, она отслужила.
А вот эта - из сорок шестого,
Как внедренная ревтрибуналом
Против чистого русского слова,
Русским же Беломорским каналом
Перекинутая из былого...
В настоящее... В новые были...
Сколько желтых листов. Сколько пыли.
Сколько праха,
1990.
...Милая, дождь идет,
Окна минуя, косо.
Я ведь совсем не тот,
Чтоб задавать вопросы.
Я ведь совсем другой.
Я из того ответа,
Где под ночной пургой
Мечется тень поэта...
Тбилиси! Туманная рань!
И вдруг ослепительный день.
Балконов твоих филигрань,
Извилисто-тонкую тень
Бросающая по стене...
Тбилиси, ты снишься и мне.
Тбилиси, о, как я плутал.
Я слышу походку свою.
И вдруг тишина! Я стою
В слезах обнимая платан.
Мне помнить уже суждено,
Пока я не глух и не слеп,
Твой теплый лаваш и вино,
Упавшее розой на хлеб.
Мне нравится, что жизнь проходит,
Что мокрый желтый лист летит
И что с меня очей не сводит
Ночь под мелькание копыт;
С подков, взблеснув, летят ошметки
Дорожной грязи и времен...
И вдруг - опушка, лес и кроткий
Вздох льном повеявших сторон.
И, множась в мороси тумана,
Конь, взбрыкивающий без нужды, -
Так просто... спутанный... ночной...
И - независимо и чуждо -
Всем небосводом, без обмана,
Глядящий в душу край родной.
Надо забыть звуки
И не ходить в гости.
Надо умыть руки
И рукоять трости.
Надо забыть горе
Этих кончин вечных.
Надо открыть море
В свете пучин Млечных.
Соколов не любил ставить под стихами даты. "Вот и нет меня на свете. / В мире тишина. / Все в свои поймала сети / Белая луна. / Сад поймала, лес поймала, / Поле и жнивье. / Озарила, осияла / Кладбище мое".
Он умер в больнице 24 января сего года, в пятницу, в 16 часов. 28-го его хоронили. Ровно год назад в Нью-Йорке прощались с Бродским, а в Москве - с Левитанским. Соколов собирался на вечер памяти Юрия Левитанского. Пригласительный билет остался сиротливо лежать на журнальном столике опустевшей квартиры в Лаврушинском.
Храм Большого Вознесения у Никитских ворот - в лесах. Он то строится, то разрушается - еще с тех времен, когда здесь венчался Пушкин (и даже раньше).
Одна из последних поездок Соколова была на Псковщину, трудная для стесненного астмой дыхания, но он радовался дороге. В пушкинские места его зазвали псковичи - первого лауреата возобновленной Пушкинской премии России. Ее не успел получить Блок.
В Большом Вознесении Соколова отпевал отец Олег. Вокруг стояли поэты со свечами. За их спинами высились строительные подмости в несколько ярусов, временно покинутые рабочими, почти загораживая скупое убранство церкви. Чуть виднелся за ними иконостас. Немногочисленные певчие поместились на антресолях над входом. Проводить друга прилетел из Нью-Йорка, прервав на полуслове лекцию о Бродском, которую он читал тамошним тинейджерам, безутешный Евтушенко. Два подростка, стоящие в обнимку на снимке, помещенном в недавней соколовской книжке (издательство "Слово"), - это Соколов и Евтушенко. Соколов хранил старые дружбы.
Из Большого Вознесения последний путь Соколова пролег по заснеженной Москве в сторону Кунцевского кладбища. Шел снег. Соколов впервые не следил за его полетом. Никто из поэтов так не любил снегопад. Москва вела себя буднично. Вдоль ровного места, именуемого Поклонной горой, выстроились поредевшие после многочисленных вырубок деревья. Улица Рябиновая, ведущая к кладбищенским воротам, - без единой рябины. Соколовские строки возникали и возникали в воздухе. "На узкие листья рябины, / Шумя, налетает закат. / И тучи на нас, как руины / Воздушного замка, летят".
Он упокоился под рослой белоствольной березой с раскинутыми ветками, распростертыми над двумя озябшими кустами жасмина. Дерево-распятие уже было в стихах Соколова.
"Я тоже поэт повседневья. / Как снег, я летаю зимой. / Тебе обещал я деревья. / И эти деревья - за мной".
Последняя книга поэта названа "Стихи Марианне". Книга любовной лирики. Лицо Марианны, возникшее по прихоти художника Анатолия Зверева из немногих линий, похожих на озябшие зимние ветки, одушевляет обложку. Осиротевшая книга тоскует двойной тоской: ее покинул автор и не обрел читатель. Весь небольшой тираж сложен в углу опустевшего соколовского кабинета. За исключением тех экземпляров, которые достались прошлым летом гостям Болгарского культурного центра. Был невыносимо душно-жаркий московский день. Соколов сидел в фойе, окруженный плотным кольцом жаждущих автографа. Он все писал, писал, неизвестно чем дыша. Наверное, на этом последнем в его жизни творческом вечере у поэта открылось второе дыхание. Последнее дыхание.
Марианна... Горше всех сегодня ей. "Она ведь не абстрактная фигура". Муза Соколова не плачет на людях ("Ты плачешь в зимней темени..."), терпеливо отвечает на телефонные звонки, открывает дверь почтальону.
Мне было доверено разобрать почту. Письмо Юнны Мориц - на верже, бумаге "Мира искусства", - написано неожиданно детским почерком. Такому безуспешно учили по прописям в послевоенной советской школе. Несколько строчек горестно съехали с невидимых линеек. Мориц в Италии помогает Соколову выбрать платье в подарок жене. Ему нужно непременно розовое: "Это же для Марианны!" (" - Все восхваляли! Розового платья / Никто не подарил!" - жаловалась Цветаева).
В стихотворении "Мне нравятся поэтессы..." уже предугадано, сколько прольется слез, - короткое, на половинке листа, письмо Татьяны Бек сплошь ими залито.
Руки Марианны извлекли из груды еще не ставших архивом бумаг шесть неопубликованных стихотворений поэта. Шесть стихотворений Соколов совсем недавно переписал из рабочей тетради на шести чистых листах бумаги крупным, не претендующим на каллиграфию почерком.
Наталья АРИШИНА