DRUGAYA ZHIZN
ПОРТФЕЛЬ. Литературный сборник. Редактор-составитель Александр Сумеркин. "Ardis". 1996. 418 cтр.
Издай Альманак.
А. С. Пушкин.
Итак. Не скажу - самое лучшее, но - интересное. "Последняя семиотика. Главы из несуществующей книги" Манука Жажояна (Париж) - эссеистические, местами остроумные размышления и наблюдения в связи с понятиями "Сплетня", "Ложь", "Фразеология", "Телефонофобия". Художники-"соцартовцы" Виталий Комар и Александр Меламид в эссе "Нам кажется, что мы это помним" рассуждают (убедительно стилизуясь под Вайля и Гениса) о советских монументах. Любопытна переписка художников с комиссией Госдумы о возможности установки на Мавзолее электронной "бегущей строки". Неожиданны стихотворные "Письма к Виктору Голышеву" (1971, 1974, 1977) Иосифа Бродского.
Я думаю, я первый из
письменников российских, столько
в Америке проживших. "Стой-ка, -
ты скажешь, - а Набоков?" Please,
не говорите мне о нем,
литературном василиске.
Он сочиняет по-английски.
Про писки и про ход конем.
Писано еще при жизни Набокова. Частота употребления поэтом ненормативной лексики в этих посланиях превышает его же среднестатистическую и достигает уровня рассказов Лимонова (см. ниже). Неплох отдел рецензий "Заметки о книгах", в котором очень хорош критический разбор Татьяной Толстой известного бестселлера Э. Радзинского о Николае II "The Last Tsar" и подписей в фотоальбоме "Prince Michael of Greece. Nicholas and Alexandra. Family albums" (1992).
Неинтересное. По-моему, это эссе той же Татьяны Толстой "Русские?", написанное в 1993 году по заказу английской газеты "Гардиан", обратившейся к "известным представителям разных национальных культур с просьбой вкратце их охарактеризовать". Цитата: "Если бы мне пообещали, что я всю жизнь буду жить только в России и общаться только с русскими, я бы, наверное, повесилась..." Прямо скажем, конкретные разборы (см. выше) ей удаются куда лучше. Но я ее понимаю: есть предложения, от которых очень трудно отказаться. Опять же лестно: "известный представитель русской культуры", это как прежняя номенклатура - однажды впишут, небось уже не вычеркнут. Кстати, у нас в Москве заниматься такой сокрушительной национальной самокритикой становится понемногу моветоном.
Странное. Авторы и составитель посвящают этот сборник памяти Юрия Кашкарова (1940 - 1994), прозаика, многолетнего редактора "Нового журнала".Кашкаров присутствует в посвященном ему сборнике только текстом "Остатки старой Москвы" с пометкой dubia, то есть текстом, возможно, ему принадлежащим. Эта машинопись была найдена в бумагах покойного, без подписи, но с его правкой. Неужели не нашлось человека, который мог бы дать в сборник короткий мемуар, эссе о творчестве Кашкарова?
Остальное. Рассказы Нины Берберовой из цикла "Биянкурские праздники" с предисловием автора. Они писались между 1928 и 1940 годами для парижской газеты "Последние новости". Стихи из книги И. Бродского "Пейзаж с наводнением" и его эссе "Трофейное" (в переводе с английского А. Сумеркина, с обширной авторской правкой). Стихи Ирины Машинской. С выразительными, накрепко запоминающимися строчками: "Была бы из Заира - / Не звали б меня Ира". Не поспоришь. Три рассказа и стихи Марины Георгадзе. Проза и поэзия Генриха Сапгира. Стихи разных лет Сергея Петруниса. "Сонет веноков" Александра А. Пушкина. Рассказ "Иртыш" Константина Плешакова. Стихи из книги "Самсонов день" Николая Сарафанникова. Два рассказа Эдуарда Лимонова - "Дешевка никогда не станет прачкой" и "Первый панк". Стихи из книги "Друга жизнь" Александра Шаталова. Стихи Марии Голованивской. Повесть Ирины Муравьевой "Филимон и Бавкида". Сказка Татьяны Хазовой "Исповедь паука". Стихи из наследия Теренти Гранели в переводе с грузинского Марины Георгадзе. Две главы из книги Александра Познанского "Жизнь и смерть П. И. Чайковского" - о детстве композитора и пребывании его в стенах Училища правоведения, подробно освещаются его детские переживания и гомосексуальная атмосфера училища. Статья Гасана Гусейнова "Язык политики и публицистики в первый постсоветский год России". Рецензия Ирины Машинской на русско-американскую поэтическую антологию "Новые свободы" ("The New Freedoms. Contemporary Russian and American Poetry". 1994). Рецензия А. Сумеркина "Из-под домашнего ареста" - на двухтомник покойного Евгения Харитонова (1941 - 1981) "Слезы на цветах" (М. "Глагол", 1993).
И вот что загадочно... Зачем все это издано в Америке? Словно нельзя было издать то же у нас. Собственно, и издается. Повесть Ирины Муравьевой напечатана в "Дружбе народов" (1996, No 3); и вся-то разница, что в "Ардисе" Филимона пишут через И, а в Москве - через Е. Рассказ Э. Лимонова "Первый панк" - в "Юности" (1996, No 5), правда со множеством отточий. "Трофейное" Бродского мы раньше прочли и в "Иностранной литературе" (1996, No 1), и в четвертом томе его собрания сочинений. Его стихи из книги "Пейзаж с наводнением" печатались в "Новом мире" (1996, No 5). Зачем все это нужно "Ардису"? Зачем это нужно авторам? Будто мало печатаются в России Генрих Сапгир или Гасан Гусейнов? С другой стороны - отчего не издать(ся)? Хорошая бумага, хорошая печать. Может быть, и деньги платят. Американские баксы. До изумления - как в новорусском анекдоте - похожие на те, что ходят у нас на родине.
АЛЕКСАНДР ШАТАЛОВ. Другая жизнь. Стихотворения. Houston. Glagol Publishing House. 1996. 130 стр.
Автор - персонаж вполне российский. Разговор о нем в рубрике "Русская книга за рубежом" определен одним только словом Хьюстон в выходных данных его четвертой поэтической книги, обстоятельством не принципиальным. Александра Шаталова многие знают в лицо. Он долго вел телепрограмму о книгах "Графоман" ("Российские университеты"), неутомимо напоминая зрителям, что графоман - это не ругательство, а... не помню, что именно. Потом он вел программу "Книжные новости" (НТВ) и, как и прежде, метал чужие книжки в мусорную корзину. Кто видел, не забудет. Книга Александра Шаталова "Друга жизнь" (мне больше нравится, как в выходных данных - "Drugaya zhizn") выстроена в обратном хронологическом порядке. От новых стихов - к ранним, из сборников "В прошлом времени" (1991) и "Прямая речь" (1985). Некоторые из новых стихов печатались в "Новом мире". Некоторые - в альманахе "Портфель" (см. выше). Правда, в "Новом мире" они блистали всеми положенными знаками препинания и прописными буквами, а в книге предстали совсем без оных, что выглядит не очень убедительно, но вольному воля. У Александра Шаталова много самоценных и легко запоминающихся строк и строф (помещенных зачастую в необязательный контекст). Скажем, такая: "к смерти ты тоже научишься жить". Или такая: "если стихов не писать то чего еще надо от греции". Или: "это страна как на вишне случайная завязь / нежно набухшая как у мужчины сосок". Полностью отделанных, совершенных в своем роде стихотворений, без внутренних провисаний и пустот у него не так много, как хотелось бы, но они есть. Надо сказать, что стихи Шаталова можно и даже интересно читать, иногда поверх и мимо их поэтического качества. Читать как прозу, даже как "нон-фикшн". Тем более, что дар изобразительности, описани материального мира (будь то приметы советского детства или американский автобус с низкорослыми мексиканцами) у Шаталова несомненен. А можно читать как неожиданную интимную исповедь случайного попутчика. Это "откровенные тексты", круг тем которых, как торжественно записано на четвертой странице строгой черной обложки, обусловлен "анализом собственных сексуальных ощущений и переживаний". Но меня сильно выраженная в книге гомоэротическая тема в данном случае интересует не как часть биографии автора, а как художественный прием, работающий на пресловутое "остранение". Как эффективный способ преодоления поэтической банальности. Цитата: "этот юноша лежащий / этот негасимый свет / нетускнеющий блестящий / металлический предмет / взгляд как будто безразличный / и задумчивый слегка / и присохший земляничный / листик около виска..." И далее: "это тонкое запястье / это хрупкое плечо / это призрачное счастье / недоступное еще". Представим, что это последнее четверостишие относится к девушке, оно от этого не станет менее изящным, и все же... Соотнесенное с юношей, оно приобретает не только новое содержание, но и вообще содержание. Что нам скажут такие фразы: "мне ненавистна больше эта страсть" или "безумная безудержная власть / любви твоей..."? Ничего не скажут. Потому что слова эти если не мертвы, то находятся в летаргической спячке. Их можно разбудить. Но дл этого требуются сильнодействующие средства. "Мне ненавистна больше эта страсть / и судороги от совокуплений / безумная безудержная власть / любви твоей и семявыделений". И это уже стихи - "о свойствах страсти", а также греха и смерти. "Путь этого лирика, - патетически утверждает в послесловии к книге Татьяна Бек, - серьезен и гибелен, он сопряжен с творческими потерями, причудами и приобретениями, он абсолютно подлинен и оплачен судьбою". Худшее, что, по-моему, может сделать такой автор, - это осесть на страницах всевозможных (гипотетических) антологий гомоэротической поэзии и стать ведомственным стихотворцем. Что было бы с его стороны по меньшей мере недальновидно.
А. В.