Земство — емкое русское слово, обязанное своим происхождением земле. Так в старину называли территорию со всем, что на ней есть, и со всеми, кто живет на ней.
...С земством связана история первых государственных представительных органов в России. В 1549 году девятнадцатилетний Иван IV созвал первый Земский собор — совещательный орган, в котором были представлены различные сословия: аристократия, служилые люди, столичное купечество, духовенство. С него началось десятилетие реформ, в ходе которых был принят новый общерусский “Судебник”, создано постоянное стрелецкое войско, возникли исполнительные органы власти — приказы, было ограничено местничество, отменена система “кормлений”. Ярче всего роль земства проявилась в Смутное время, когда восставший “мир” начал выбирать из своей среды представителей “из дворян, из атаманов, из казаков и из всяких людей”. Выборные люди пробирались в Москву, чтобы ознакомиться с общим положением дел в государстве. Земское патриотическое движение, опиравшееся на Калугу, Рязань, Муром, Нижний Новгород, Ярославль, Владимир, набирало силу. Города один за другим присоединялись к освободительному движению. Кульминацией этого движения стали события, связанные с именем земского старосты Кузьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского.
В ноябре 1612 года Трубецкой, Пожарский и Минин разослали по городам грамоты о созыве в Москве Земского собора, призванного избрать монарха. Там было положено начало последней царской династии в России — Дому Романовых. Период, последовавший за Смутным временем, подтвердил статус земских соборов как воплощения воли “земли”, пусть в урезанном виде. Однако во многом из-за крепостничества, обезличивавшего население, власть земских соборов быстро сошла на нет. После этого на два века страна погрузилась в правовое средневековье, когда от земства осталось лишь патриархальное самоуправление крестьянских общин, где ни о каком участии в жизни государства говорить не приходилось.
...После 19 февраля 1861 года все коренным образом изменилось. Почти 23 миллиона помещичьих крестьян вышли на волю, их жизнь надо было устраивать заново. Система налогообложения, когда петербургские чиновники рассчитывали подати, совершенно противоречила местным нуждам. При этом основную часть так называемых “земских повинностей” несли крепостные крестьяне. С 1814 по 1860 год эти сборы увеличились в шесть раз.
Большую часть этих денег составляло обеспечение почтовых станций, земской полиции и тюрем. Оставшиеся деньги съедали арестантские роты, содержание и ремонт дорог, квартирующие и проходящие войска. Крестьяне не участвовали ни в составлении смет, ни в контроле за расходами.
1 января 1864 года “Положение о губернских и уездных Земских Учреждениях” было высочайше утверждено. Самое первое земское собрание в России открылось в Самаре. За ним последовало образование Костромского, Пензенского, Новгородского, Херсонского земств, и к 1875 году самоуправление распространилось на тридцать четыре губернии Европейской России. В конце 1880-х годов, не без медвежьей услуги народовольцев, правительство, испугавшись народной самостоятельности, значительно ограничило пределы земских прав. И все же земства постепенно укреплялись, появилась искра народного доверия.
В основе земств лежала выборность: волостное собрание определяло волостную управу во главе с председателем, уездное собрание — уездную, губернское — губернскую. Таким образом, население само выбирало для себя власть из числа своих же представителей (гласных) с самого нижнего звена (волости, объединявшей несколько деревень) до губернии.
Особо следует заметить, что народные избранники не получали денег. Расходы шли лишь на содержание постоянно действующей Управы, состоящей из председателя и нескольких членов, должности которых были выборными. Назначались по конкурсу лишь земские служащие. Расходы на содержание аппарата никогда не занимали первой строчки в статье земских расходов: основные траты шли на народное образование и здравоохранение, — то есть полная противоположность нынешним “демократическим институтам”. Благодаря земству медицинская помощь населению к концу XIX века стала регулярной. Открывались новые больницы, фельдшерские и акушерские школы, аптеки. Резко сократилась смертность населения. За пятьдесят земских лет Россия прошла путь от почти полного отсутствия школ — к идее всеобщего начального обучения, основанного на единой программе. К 1915 году около 85 процентов школ России стали земскими.
Конечно, не стоит преувеличивать: так, в 1905 году в России на одного земского учителя и врача приходилось в среднем 30 тысяч жителей. Однако пропасть между этими цифрами и тем, что было до того, — огромна. Местное самоуправление, построенное на инициативе населения — без привлечения средств со стороны, — шаг за шагом обеспечивая потребности людей, свидетельствовало об устойчивости страны и определенном благополучии. Земская статистика, к примеру, до сих пор остается непревзойденным источником информации о пореформенной России. Земство включало в государственную жизнь тысячи людей. На земской службе к 1914 году состояло 75 тысяч человек. Это было не архаичное бюрократическое здание, а гибкая самоуправляющаяся структура, обновлявшаяся — через избрание — каждые три года. Очередные собрания проходили ежегодно для утверждения бюджетов земств и решения накопившихся вопросов. Бюджет земств создавался за счет обложения земли, недвижимости и торгово-промышленных заведений; кроме того, земства имели свои предприятия и сельскохозяйственные станции. Были также частные пожертвования граждан, носящие, как правило, целевой характер: на строительство школ и больниц, устройство приютов, выплату именных стипендий.
Одним из классических русских земств было самарское, оно имело самую продолжительную историю. Самарскому земству принадлежал приоритет как первому органу самоуправления в России: оно образовано в феврале 1865 года. Но одновременно Самара стала и последней столицей земской России, продержавшись под ударами большевиков до октября 1918 года, то есть создав поразительный прецедент возрождения земства уже после падения Учредительного собрания и прихода к власти Совдепов .
Естественно, большевиков, с их претензиями на тоталитарную власть и идеологию, подлинное народное самоуправление никак не устраивало. Потому к 1919 году земства были повсеместно заменены Советами, полностью подконтрольными большевистской власти и не способными ни на какую социальную самодеятельность.
Уникальный опыт русской демократии был вычеркнут из жизни страны и предан забвению.
Между тем сегодня — после краха государственной коммунистической идеологии и особенно после роспуска Советов — вопросы государственного строительства на основе местного самоуправления приобретают актуальность; Д. С. Лихачев, А. И. Солженицын, многие наши политические и духовные лидеры пытаются обратить внимание общества на земский опыт. Ведь отсутствие в современной системе власти местных представительных органов есть вопиющий вакуум, который необходимо заполнить, если мы и впрямь желаем нашему обществу социального и политического здоровья и стабильности.
...Ныне на общественных началах уже сформировались Российское земское движение, Ассоциация земских союзов России, начали действовать региональные земские движения. К идее и способам возрождения земства обратились участники Всероссийского совещания о местном самоуправлении, состоявшегося в Кремле в 1995 году.
Одним словом, все больше людей стало понимать, что у отечественной демократии есть свои корни, свои традиции, которым и надо следовать. Начинается, пусть пока робкое, возрождение того, что большевизм пытался выкорчевать бесследно.
...К февралю 1917 года земства, по существу, были проверенным практикой надежным аппаратом управления. Земцы, в той или иной степени носители, как правило, освободительной идеологии, приняли Февральскую революцию как хоть и неожиданную, но чаемую и свою; недаром именно с земством связывал Ленин “необыкновенную легкость” одержанной Февралем победы [1].
Еще бы: земские учреждения существовали в сорока трех губерниях Европейской России, их компетенция распространялась на 110 миллионов жителей [2] . Не будет преувеличением сказать, что к 1917 году Россия была, по существу, земской страной, земство играло едва ли не большую роль, чем госбюрократия.
Хотя при этом накануне Февраля земство переживало изрядный кризис, связанный с условиями военного времени и стремлением власти сохранить в земствах господствующее влияние цензовых элементов.
Отчасти справедливо, а отчасти по нетерпению многие земства воспринимали государственное вмешательство как досадную опеку. А потому, когда 5 марта 1917 года глава Временного правительства князь Львов санкционировал переход власти на местах в руки председателей земских управ, это было воспринято не только с удовлетворением, но даже с энтузиазмом. Ведь провинция сначала и помыслить не могла, что Временное правительство — бутафория, а реальные хозяева Петрограда — социалисты, опирающиеся на бунтующую солдатскую и рабочую “вольницу”.
Реорганизация власти на местах предполагала не только передачу ее в руки председателей земских управ, но и подготовку населения к выборам в органы местного самоуправления. Ставка была на лица, хорошо известные и пользующиеся уважением, зарекомендовавшие себя добросовестными работниками. Однако логика революции сдвигала общество влево, на поверхность выходили люди, умевшие блеснуть левой фразой, безответственные демагоги и трепачи.
К середине апреля 1917 года из восьми уездов Симбирской губернии лишь в двух (Сызранском и Сенгилеевском) остались бывшие председатели уездных земских управ.
А уже к маю 1917 года из 55 председателей губернских земских управ, ставших комиссарами Временного правительства, эту должность сохранили лишь 23 человека, а из 439 уездных — 177 [3].
Вообще же миф о “великой и бескровной” Февральской революции не выдерживает — при элементарно добросовестном рассмотрении — никакой критики. Самосуд, убийства старорежимных чиновников, разгромы винных складов, террор толпы, уж не говоря о терроре общественного мнения и левой прессы, были повсеместны [4] . Социум разлагался, смывая жалкие эволюционные “плотинки” Временного правительства. Так, МВД порой отказывало земским самоуправлениям в несанкционированных переменах в составе управ, призывая “воздержаться от выборов впредь до опубликования Положения о выборах в земские учреждения”, что вызывало негодование провинциальных радикалов, подозревавших тут контрреволюцию, реакцию и консервативное сдерживание народной инициативы. Одним словом, в земстве, как и повсеместно, возобладали силы, работавшие на разрыв, а не на объединение общества.
Кроме того, вновь организующиеся Советы, куда входили наиболее радикальные элементы, радикализировали и земства, словно боящиеся отстать в собственной революционности, — общество становилось все одержимее. Впрочем, поначалу между земствами и Советами существенных расхождений не было: и те и другие уповали на Учредительное собрание и важнейшим делом считали тщательную его подготовку.
Судьба земств, как и России в целом, напрямую зависела от того, по какому пути пойдет общество: по пути ли постепенного, но неуклонного конституирования декларируемых демократических завоеваний или по пути партийной конфронтации, власти классовых органов и связанного с ними насилия.
...Особое совещание, целью которого была коренная реформа земского самоуправления, начало свою работу 25 марта 1917 года под председательством С. М. Леонтьева. В его работе приняли участие многие крупные правоведы, ученые, земцы: Б. Б. Веселовский, Д. Д. Протопопов, В. Н. Шретер, А. А. Станкевич и другие. В течение семи месяцев ими были выработаны и утверждены Временным правительством следующие проекты: 1) волостного земства, волостных финансов, наказы по выборам в волостное земство в сорока трех земских губерниях; 2) реформы земского избирательного права, наказ по земским выборам, изменения земского положения, улучшение земских финансов, учреждений банка, городского и земского кредита; 3) введение земства в Сибири и в Архангельской губернии, в Степном крае, Туркестане и других губерниях и краях; 4) реформы городского избирательного права; 5) поселкового управления и наказа по выборам поселковых гласных; 6) положение о милиции, административных судах и комиссариатах; 7) разработка введения земства в казачьих областях и на Кавказе [5].
По отзывам современников и оценкам историков [6] , введение волостного земства было важнейшей из земских реформ 1917 года. Это обуславливалось рядом факторов. Во-первых, введение волостного земского самоуправления было наиболее подготовленной и долгожданной реформой, за которую земство боролось с 90-х годов XIX века. Во-вторых, реформа включала в систему местной власти многомиллионную крестьянскую Россию — через волостные собрания и управы. В-третьих, с введением низового звена земской структуры создавалась законченная и стройная система самоуправления, пронизывающая государственную жизнь от волости до Всероссийского земского союза. В-четвертых, от выборов в волостные земства зависели выборы в Учредительное собрание [7] , так как они являлись “генеральной репетицией” и были первым в истории России опытом всеобщих выборов. В конечном счете создание волостного земства было основой всех прочих земских реформ Временного правительства, от успешного проведения которых во многом зависела судьба демократических органов в стране.
21 мая 1917 года Временное правительство издало закон о волостном земском управлении, положивший начало созданию волостных земств в России. Две основные насущные потребности проявились в этом вопросе: с одной стороны, вся неудовлетворенность существующей сословной властью и настоятельная необходимость заменить ее другим, более совершенным в правовом смысле и отвечающим задачам времени учреждением; с другой — по мере развития земского дела обнаруживалась насущная потребность для уездных земств опираться на более мелкие территориальные самоуправляющиеся ячейки [8] . Таким образом, Февральская революция попыталась — через местное самоуправление — утвердить в стране принцип народоправства.
Учреждения, созданные на волостном уровне, отражали сложившуюся земскую структуру, характерную для земств уезда, города и губернии. Распорядительным органом стало волостное собрание, образующееся, согласно закону от 21 мая 1917 года, из волостных гласных; должность гласных исполнялась безвозмездно. Волостному земскому собранию предоставлялось право производства выборов в должности и определения их содержания, размеры волостных земских сборов, приобретение и отчуждение недвижимых имуществ, заключение займов, проверка действий и отчетов волостных земских управ, рассмотрение жалоб на их действия. Дела в собрании, по закону, решались простым большинством (в отдельных случаях — двумя третями), а собрание считалось состоявшимся в случае присутствия председателя и не менее одной трети гласных. (Мы приводим все эти подробности потому, что земский послефевральский опыт может пригодиться сегодня — при становлении народного самоуправления.)
Избирателями могли быть все мужчины и женщины с двадцатилетнего возраста (кроме сумасшедших, глухонемых и опороченных по суду), проживающие в пределах волости. Кроме того, не имели права на выборы иностранные подданные, земские начальники и чины общей полиции — в пределах территории службы; а также лица, состоящие под гласным надзором полиции.
Волостная земская управа могла созвать волостное земское собрание, обеспечить подготовку необходимых сведений, реализацию его постановлений, составление проектов раскладок волостных земских смет, контроль за поступлением волостных доходов и расходов, определить (с разрешения собрания) правила и сроки отчетности подчиненных земству лиц, учреждений, а также ревизию этой отчетности. Постановления волостного земского собрания должны были утверждаться уездным — в случае, если дело касалось финансов. Главный принцип, положенный в основу регулирования деятельности волостных земств, заключался в передаче в их компетенцию как можно больших функций, самообеспечивающих работу волости как хозяйственно-административной единицы.
“Заведование волостными земскими повинностями, денежными и натуральными, капиталами, имуществом волостного земства, попечение об устранении недостатков продовольственных средств и оказание пособий нуждающемуся населению, содержание в исправности дорог... пристаней, путей сообщения, заведование волостными земскими лечебными и благотворительными заведениями; попечительство о призрении бедных, неизлечимых больных и умалишенных, а также сирых и увечных, мероприятия по охранению народного здравия, по развитию средств врачебной помощи населению и по обеспечению местности в санитарном отношении; заботы по предупреждению и тушению пожаров и попечение о лучшем устроении селений; попечение о развитии народного образования и участие в заведовании на счет волостного земства школами и другими учебными заведениями, мероприятия к поднятию экономического благосостояния населения, оспособление зависящими от волостного земства способами местного сельского хозяйства, торговли и промышленности, заботы об истреблении вредных в сельском хозяйстве животных, насекомых, о борьбе с сорною растительностью, об облесении сыпучих песков, укреплении оврагов и т. п., мероприятия зоотехнические, ветеринарные, ветеринарно-полицейские, оказание юридической помощи населению, удовлетворение потребностей воинского и гражданского управлений, охрана общественного порядка и безопасности лиц и имуществ, надлежащее исполнение государственных и земских повинностей... приобретение и отчуждение имущества, заключение договоров, вступление в обязательства, а также право учинять гражданские иски, для потребностей... облагать денежными сборами находящиеся в пределах волости недвижимые имущества” [9].
Закон о волостном земстве осознавался современниками как “великая реформа 1917 года, как устой свободной страны, первый камень строящейся новой России, какой положила революция” [10] . “Сравним тот порядок, — писалось в одной из популярных брошюр того времени, — который был при царском самодержавии, с тем новым, что будет после введения в жизнь волостного земства... Дорогу прокладывали не туда, куда этого хотело местное население, а туда, куда хотели ее вести влиятельные земские гласные, помещики и чиновники. В уездном и губернском земстве большинство голосов принадлежало помещикам и заводчикам, вообще землевладельцам, а не земледельцам. Правда, в старом земстве были и представители крестьян, но их было немного. И были они почти что назначены земским начальником. Голос их был не слышен. ...Уездные или губернские земства по новому закону тоже будут построены на основании всеобщего избирательного права. Следовательно, не будет засилья помещиков и заводчиков...” [11]
Революционная реальность жестоко расправилась, однако, с этими, как на поверку оказалось, маниловскими утопическими прожектами; России не суждена была отстройка на народно-либеральных началах, бес большевизма повсеместно вел уже свою разрушительную работу, парализуя ее лучшие общественные силы.
“Неожиданно, на первый взгляд, вспыхнуло большевистское восстание, — писало “Земское дело” в октябре — ноябре 1917 года. — Временное правительство отстранено, стране нанесен тяжелый, непоправимый удар. Но если ближе вдуматься в происходящее... то ничего неожиданного не окажется. Старый режим, не поддерживаемый никем, рухнул под бременем осложнившихся задач. Война затянулась, хозяйственная разруха растет с каждым днем” [12] . Сообщения о заговоре большевиков задолго до 25 октября 1917 года стали газетным штампом даже в провинциальной прессе [13].
“Наверху идет борьба за власть, за утверждение власти, — говорил один из делегатов совещания председателей волостных управ Самарского земства вскоре после октябрьских событий, — до организации твердой власти половина из нас вымрет с голоду. Революция с ее углублением и расширением погубила все, что мы завоевали в мартовские дни, от всех свобод остались одни грязные тряпки” [14].
Не секрет, что многие, слишком многие, устав от день ото дня нарастающей анархии и импотенции Временного правительства, бессильного поддерживать социальную дисциплину, даже злорадствовали, когда ленинцы это правительство разогнали: большинству и в голову не приходило, что большевизм всерьез и надолго. На одном из совещаний Временного правительства, произошедшем за четырнадцать дней до Октябрьского переворота, было даже высказано предположение, что “выступление большевиков, ожидаемое по одним сведениям — 2 6 , по другим — 15 октября, может быть полезным, ибо после его успеха большевизм пойдет на убыль” [15].
Бездеятельность правительства была особенно очевидна на фоне того, что крушение монархии выявило отсутствие прочной основы для российского парламентаризма. В стране еще не сформировались устойчивые средние слои населения, а военные бедствия и разруха способствовали дальнейшей поляризации интересов, стимулируя резкое увеличение массы “маргиналов”, люмпенизированных слоев. Именно они стали определять общественно-политическую ситуацию в столице в 1917 году. Цементировать эту неустойчивую ситуацию, в сущности, было нечем.
Камнем преткновения, использованным большевиками при захвате власти, стала для Временного правительства формула “непредрешения”, повязавшая его с Учредительным собранием. Большевики пришли к власти именно под лозунгом ускорения его проведения, тут был козырь их политической демагогии.
...В Самаре большевики сумели распропагандировать горожан: на выборах в городскую Думу в 1917 году они получили 34 места из 68 и составили самую крупную думскую фракцию, а их лидер В. В. Куйбышев (именем которого потом, под коммунистами, и стала, кстати сказать, называться Самара) рвался на пост городского головы.
К чести самарского земства следует, однако, сказать, что оно на большевистский соблазн ответило категорическим нет. “Власти безответственной группы не признавать и решительно бороться с действиями их, ведущими к анархии и гибели Родины” [16] . Главный комитет Земского союза потребовал “обеспечить неприкосновенность Учредительного собрания. В случае посягательств на права Учредительного собрания необходим съезд самоуправлений”. “Царство Божие силою нудится, и нуждницы восхищают его, — говорили делегаты совещания председателей волостных управ, прошедшего в Самаре в декабре 1917 года, — и если не оказать Учредительному Собранию всемерной поддержки, то не видать ни земли, ни воли и не достойны иметь их” [17].
Через четыре дня после ленинского переворота самарское “Волжское слово” проинтервьюировало местных земских деятелей “по поводу мятежа большевиков в Петербурге”. По мнению Самарской земской управы, при любых переменах власти земство должно было оставаться автономным. “Бросать страну в состояние разрухи накануне созыва Учредительного собрания крайне опасно и может сослужить хорошую службу контрреволюции”, — считала управа. Земские деятели подчеркивали, что “земство несет ответственность только перед земскими собраниями и не позволит никому нарушать прерогативы свободного демократического самоуправляющегося органа” [18]. Аналогичная реакция на события Октября 1917 года была и в других земствах Поволжья, хотя того, что Россия оказалась в руках заидеологизированных уголовников и предателей, готовых на все, чтобы удержаться у власти, почти никто не осознавал.
В Пензенской губернии сразу, как только губернская земская управа получила приказ Керенского не подчиняться большевикам, во всех уездах были созданы “Советы спасения революции”. “Носителем власти на местах могут быть лишь думы и земства, ибо они выбраны свободным всенародным голосованием” [19]— таков лейтмотив большинства земских заявлений по поводу событий в Петрограде.
Четвертый общегубернский Самарский съезд 5 — 10 декабря 1917 года попытался “сконструировать губернскую власть из представителей Советов, самоуправлений, профсоюзов, социалистических партий и организаций” [20] . Подобная попытка была предпринята и в Симбирске, где 11 ноября 1917 года в результате совещания представителей местного самоуправления, Советов, партий, организаций был учрежден “Комитет народной власти” во главе с председателем губернской земской управы В. Н. Касандровым. Наиболее активно повело себя саратовское земство, где “Комитет спасения революции” уступил власть Советам лишь в результате уличных боев, закончившихся артиллерийским обстрелом здания управы [21] . В результате в большинстве средневолжских губерний власть к большевикам окончательно перешла только в конце декабря 1917 года. Чрезвычайное симбирское губернское земское собрание, прошедшее 15 декабря, решительно протестовало против захвата власти большевиками накануне выборов в Учредительное собрание [22].
Начавшейся анархии, лишавшей страну чувства самосохранения, земства пытались противопоставить авторитетную для населения власть — без различия партий и классов; они особо подчеркивали внепартийный характер своей работы (однако, увы, на деле оказались во власти сведения именно партийных счетов — в основном между большевиками и эсерами).
...Определенные надежды связывали россияне не только с Учредительным собранием, но и с Земским собором, идея которого возникла летом 1917 года. Однако он был отложен до окончания реформы земства, потом — из-за восстания большевиков — на 12 января 1918 года, а после разгона Учредительного собрания — вообще на неопределенное время. Новое, демократическое, земство России так никогда и не продемонстрировало своего единства и не выработало общей программы.
Большевизм, прежде чем надеть на страну намордник диктатуры, своей стравливающей различные слои населения идеологией развязал волну грабежей, поджогов, убийств. То, что в 1905 — 1906 годах сотрясало Россию, пока не было властно обуздано политическою волей Столыпина, разыгрывалось теперь в несравненно больших масштабах. Стремления “мужичков с топориками” и дезертиров, прихвативших с фронта казенную винтовку, успеть к разделу имущества и земли соединились с ненавистью к богатым и пошедшим против “опчества” хуторянам. Ни Советы крестьянских депутатов, ни волостные земства, как правило, не успевали принять меры до стихийного крестьянского раздела. И не было твердой власти, дабы обуздать произвол.
В Буинском уезде Симбирской губернии грабежи хуторов достигли масштабов повального многодневного разгрома, в котором участвовали целые деревни [23] . И хотя в ряде уездов в помощь милиции создавались вооруженные отряды для борьбы с беспорядками и грабежами, малочисленность и слабость оснастки этих отрядов делали их бессильными перед погромной стихией, охватившей всю северную часть Пензенской, часть уездов Самарской и почти всю Симбирскую губернию.
Крестьяне грабили не только имения и хутора, но и земские опытные станции, сельскохозяйственные питомники, племенные конезаводы; бесценных племенных лошадей продавали по пять — десять рублей за голову. Так, в Петровском уезде Саратовской губернии чистокровного жеребца Мафусаила, стоящего несколько тысяч, продали за пятьдесят рублей и использовали на пашне [24] . В селе Демино Пензенской губернии крестьяне спустили в имении местного помещика огромный старинный пруд, полный рыбы (для чего специально уничтожили плотину). За декабрь 1917 года только в трех уездах Пензенской губернии было разграблено и сожжено более ста имений; машины и сельскохозяйственные агрегаты не брали, а ломали.
Тлевший в послефевралистскую пору конфликт между земствами и Советами ярко вспыхнул в результате большевистской политики, откровенно опиравшейся на Советы как органы своей диктатуры, где заправляли распропагандированные ими фанатики или откровенные авантюристы и люмпены; после того, как из Советов были вытеснены меньшевики и эсеры, Советы потеряли даже иллюзию самостоятельности. При этом они претендовали не только на политическое, но и на хозяйственное главенство. Неокрепшие волостные земства особенно страдали от господства Совдепов: Советы — партийные, большевистские — проводили линию на укрепление ленинской власти, обильно используя идеологический жаргон; земства, исходившие из конкретных народных нужд (в волостных земствах абсолютно преобладали крестьяне), не могли не вступить в решительную конфронтацию с большевизмом, на языке которого это называлось контрреволюцией. Несмотря на первоначальные заверения большевиков в поддержке органов самоуправления, земства теперь были обречены. Надо ли говорить, что истощенные, затерроризированные земства, с 1917 года жившие только надеждой на скорейший созыв Учредительного собрания, и до, и тем более после его разгона становились легкой добычей ленинцев.
“Было бы вопиющим противоречием и непоследовательностью, — говорилось еще на III Всероссийском съезде Советов в январе 1918 года, — если бы пролетариат, стремясь к своему господству, остановился бы в смущении перед существующими органами местного самоуправления, и поэтому „при существовании Советов земским и городским самоуправлениям не должно быть места”” [25].
К концу февраля 1918 года из девятнадцати волостей Симбирского уезда только шесть сохранили земства [26] , в начале марта была ликвидирована Сенгилеевская уездная управа, к середине апреля 1918 года упразднили все земские управы Саранского уезда, их заменили Советами. Такая ситуация оказалась типичной для большинства губерний Европейской России [27].
...Превратившись из разрушителей старого порядка в созидателей нового, Совдепы, обрастающие многочисленной советской бюрократией, завороженные демагогической звонкостью революционных фраз, не дающих эффекта в будничной хозяйственной работе с уставшим населением, все чаще вынуждены были насильничать. По сведениям, поступившим в феврале — марте 1918 года в Пензенский губернский Совет из волостей, “волостные Советы без оружия не имели никакой силы”, а свое существование вели в основном за счет контрибуций и обложения “местных капиталистов” [28].
В марте 1918 года произошло восстание рабочих фабрики Камендровского в Нижнем Ломове Пензенской губернии: недовольные обложением фабрики со стороны местного Совета и арестом директора, рабочие разгромили Совет, а его членов избили и посадили в тюрьму [29].
Анкета, проведенная губернским Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов среди граждан Пензенской губернии, выявила их недоверие к советской власти и враждебное отношение к злоупотреблению властью “отдельными членами Советов”.
Деморализованное население не желало уже никаких властей, отказывалось платить налоги и подчинялось только силе. Летом 1918 года ряд волостей губернии был объявлен на осадном положении вследствие крестьянских восстаний против комбедов и проведения хлебной монополии [30].
Большевики, дав своим организациям право производить реквизиции, конфискации, обыски и аресты, широко этим пользовались. Согласно “Инструкции Совета десяти” Пензенского губернского Совета от 28 января 1918 года, у частных лиц и торговцев реквизировалось все мясо свыше десяти фунтов, яйца (свыше двадцати штук), картофель (свыше двадцати фунтов), обувь (свыше двух пар), бензин, а кроме того — еще полтора десятка товаров и продуктов (с ограничениями), в том числе чай, изюм, варенье и конфеты. При обыске в квартире “спекулянта” отбирались все деньги, золото, серебро и т. п. [31].
Вынужденные в условиях хозяйственной разрухи и голода применять силовые методы извлечения “излишков” у населения, Советы скоро столкнулись с необходимостью как-то упорядочить процесс реквизиций, вырывавшийся из-под контроля. К маю 1918 года обложение имущих классов “достигло стихийных размеров и проходило хаотическим порядком”. Некоторые местные Совдепы реквизировали даже почтовые посылки. В итоге отдел местного хозяйства Совнаркома в своей телеграмме потребовал от местных Советов использовать для обложения сметы земств. В “экстренных” случаях обложение могло быть и увеличено [32].
Но как это на первый взгляд ни парадоксально, самые молодые и, казалось бы, самые уязвимые волостные земства оказались на деле самыми живучими, прочными (большевики объясняли это крестьянской отсталостью). Земская структура — с ее выборностью, соборностью, самоуправляемостью, самообложением — крестьянской общине была ближе по духу, чем вооруженные против населения самоназначившиеся большевистские Советы, в которых заправляли “городские”, либо устанавливающие в деревнях свою власть “распропагандированные” солдаты-дезертиры. Там, где население не было вовлечено в социальную войну, а работа революционных организаций не велась активно, расшатывая устои крестьянского “мира” и возбуждая мужиков на митинги и погромы, волости сами организовывали себя — по привычной общине системе сельских сходов, которые — в зависимости от власти — назывались либо земскими собраниями, либо заседаниями Совета.
Большинство народа, для которого весной 1918 года наступили тяжелые времена смуты и многовластия, выжидало, “чья возьмет”, и действовало движимое не столько политическими симпатиями, сколько чувством самосохранения; огромные потери, понесенные в Первой мировой войне, подорвали его здоровье. Лишь там, где притеснения властей, убийства и грабежи противоборствующих сторон выводили крестьянина из терпения, он начинал втягиваться в гражданскую войну, зловещий огонек которой разгорался уже с первых месяцев 1918 года.
...Но, разумеется, случаи восстановления волостных земств не восполняли всю разрушенную большевиками инфраструктуру земского самоуправления. К лету 1918 года, частично уничтоженные, частично захваченные Советами, земства практически перестали существовать, хотя некоторые земские служащие еще работали.
История Самарского восстания 8 июня 1918 года, в результате которого большевики были низложены, а власть перешла в руки Самарского комитета членов Учредительного собрания (так называемого КОМУЧа), известна меньше трагедий Ярославского, например, или Тамбовского восстаний, так что на ней следует остановиться подробнее. Тем более, что этот пятимесячный период показал дееспособность земств и возможность их возрождения.
К июню 1918 года в Самаре образовалось деятельное правоэсеровское подполье, составившееся из бывших депутатов Учредительного собрания Б. К. Фортунатова, П. Д. Климушкина, И. П. Нестерова и других, боевая дружина насчитывала свыше шестисот человек. Еще в подполье — за трое суток до восстания — были сформированы органы власти, административные и военные. Наступление чехословаков, оттянувших большевистские силы, обусловило победу восстания.
Примечательно, что Приказ № 1 победивших эсеров объявлял о восстановлении “во всей полноте своих прав” органов местного самоуправления. Советы объявлялись распущенными до новых выборов, городской Думе и местным управам предлагалось немедленно приступить к работе. Приказом № 34 от 19 июня восстанавливались волостные земства. Эти и другие приказы (о “преследовании погромщиков”, о “прекращении расстрелов” и т. д.) автоматически распространялись на все освобождаемые от большевиков территории. 22 июля был взят Симбирск, вскоре — Хвалынск, Вольск, Казань; в течение лета полностью очищены земли к востоку от Самары, взяты Уфа, Екатеринбург, Челябинск. Самарское восстание стало сигналом к наступлению антибольшевистских сил, в одночасье превратившее для Ленина и Троцкого половину России в Восточный фронт.
КОМУЧ сразу же заявил, что “национальное возрождение и спасение Родины не может быть... по силам одной партии или классу. Это есть дело всех групп и партий” [33] . Комитет восстанавливал свободу слова, печати, собраний, запрещал административные вмешательства в дела Церкви, возвращал ей все захваченное и еще не растащенное большевиками имущество. Это был обратный скачок из “царства необходимости” в подзабытое уже “царство свободы” — при всех издержках, связанных с положением дел на фронте.
Однако возрождение земств происходило тяжело, часто население опасалось мести большевиков. Террор, развязанный большевиками в Пензе и Сердобске в отместку за восстания и сдачу чехам летом 1918 года, парализовал страхом жителей приграничных районов. Большевики лгали, что земство отбирает у крестьян землю. Восставшим в специальном воззвании пришлось подтвердить неотменяемость земельного передела. О том же, чьи интересы защищало земство, говорит факт, что из семидесяти двух гласных Симбирского губернского земства, вновь открытого 22 июля 1918 года, шестьдесят были крестьяне [34].
Сохранившиеся стенограммы земских собраний сберегли до нас сильный антибольшевистский накал: “...вместо немедленного мира с Германией большевики залили кровью всю Россию. Пользуясь приемом царского режима, они бросили одну часть крестьянства на другую. Там — отрубщики и общественники, здесь — бедняки и зажиточные. И на этой грызне братьев, опираясь на штыки, большевики строили свою власть. Мир с немцами такой, что Россия отдана в вечную кабалу Германии и совершенно теряет значение самостоятельного государства, будучи расчленена на множество отдельных государств, не имеющих никакого политического значения. Вместо хлеба — повсеместный голод, вместо земли — декрет” [35].
КОМУЧ сосредоточивал всю полноту административной власти в губернии в руках губернского земства, потребовав от своих уполномоченных в процессе восстановления органов местного самоуправления передавать им основные управленческие функции в губерниях и уездах. Для восстановления низовых структур КОМУЧ призывал своих уполномоченных не останавливаться даже перед “удалением из деревень лиц, деятельность которых явно враждебна новому порядку и вносит расстройство в деятельность волостного земства” [36] . Для обеспечения информационного обмена фактически заново создавалась земская почта.
По мере восстановления органов местного самоуправления и включения их в структуру власти роль уполномоченных КОМУЧа должна была свестись к надзору за законностью их деятельности и невмешательству в земскую компетенцию. Период восстановления земств можно считать законченным к августу 1918 года. К этому времени земства были восстановлены на большей части Среднего Поволжья и приступили к работе. В отведавших уже большевистского режима губерниях это выглядело как чудо.
...Выступивший 14 августа 1918 года на земском съезде председатель президиума КОМУЧа В. К. Вольский так определил земские и общегосударственные цели: “1) освобождение территории от большевистской власти и воссоединение России, считая Учредительное собрание (без большевиков и левых эсеров) единственным правовым органом по воссозданию власти в России; 2) подготовка и созыв Учредительного собрания на демократических началах; 3) в земельном вопросе — отмена частной собственности на землю; порядок землепользования — в руках самоуправлений; 4) в рабочей политике — отвержение всякой реставрации большевизма, охрана интересов труда от эксплуатации, отказ от социалистических экспериментов; необходимость капиталистического хозяйства “в данное время” при сохранении установившихся регламентаций в рабочем вопросе; 5) воссоздание деятельности самоуправлений” [37].
Для себя же первоочередными Самарское земство посчитало следующие задачи:
“1) работа по восстановлению аппарата губернского и уездных земств, установление связи между ними;
2) восстановление и создание волостных земств на освобожденной от Советской власти территории, включение их в общую земскую структуру;
3) ведение продовольственного дела в губернии;
4) открытие Самарского университета;
5) объединение всех земств освобожденной России и работа по координации земской деятельности между губерниями Поволжья, Урала и Сибири, проведение съездов и совещаний всероссийского характера;
6) участие в организации единой всероссийской власти” [38].
Финансовое положение земских самоуправлений было повсеместно тяжелым. Большевики, отступая, увезли из Самары свыше 100 миллионов рублей, оставив город без средств. Самарская буржуазия, правда, без особого энтузиазма, но все же оказала поддержку КОМУЧу, собрав по подписке около 30 миллионов рублей [39].
Ситуация изменилась к концу лета 1918 года: после взятия Казани белыми весь золотой запас России был переведен в Самару (23 августа 1918 года в Самару было отправлено свыше 650 миллионов рублей золотом) — в распоряжение КОМУЧа, саккумулировавшего в этот момент все региональное антикоммунистическое сопротивление. Это, конечно, стабилизировало финансовое положение, но не решало всех проблем.
КОМУЧ отменил национализацию банков, объявив о неприкосновенности всех вкладов и возвращении ценностей и имущества их владельцам. Однако ни земля, ни предприятия не возвращались автоматически, без решения комиссии по денационализации, хотя это и вызывало ропот крупных собственников, так и не осознавших необратимость произошедшей исторической катастрофы — после которой Россия стала уже иной — и для которых самарское социалистическое правительство было чужим.
Вместе с тем освобожденные от большевиков области стали постепенно “оттаивать”.
“В магазинах товары были, продажа съестными продуктами шла везде. На базаре, на площади, в лавках по городу можно было видеть и белый хлеб, и сливочное масло, и притом по весьма недорогим ценам. Урожай 1918 года был очень хороший, и потому недостатка продуктов при свободной торговле не было.
Ощущение возможности ходить, свободно ходить по городу, быть равноправным с другими гражданами, после порядков Совдепии, было исключительно приятное, и кто не пережил этого контраста между моральной подавленностью и внешней хотя бы свободой... вероятно, не поймет переживаемого мной в тот момент”, — писал о Сызрани того времени современник [40].
...После отмены 27 июня 1918 года твердых цен на хлеб отток хлеба за пределы территории КОМУЧа сократился и хлеб даже подешевел, что позволило в августе отменить в Симбирске трехрублевую суточную прибавку на дороговизну, введенную еще при советской власти. Признав желательным товарообмен с большевистской Россией, КОМУЧ сделал границы достаточно “прозрачными”, и вплоть до сентября пропуск товаров через фронт был практически свободен. Все это приводило к тому, что в снабжении населения участвовали целые обозы по обе линии фронта и недостатка в товарах долгое время не было [41].
Но только-только земства стали оправляться от большевизма, как красные перешли в наступление. “Спасение не только русской революции, но и международной, на чехословацком фронте”, — заявил Ленин 23 августа [42] . Большевики начали насильственную мобилизацию, ввели расстрелы и предание военно-полевому суду за неявку. Террор усилился после ранения Ленина. В Пензенском уезде большевики обязались “повесить сто буржуа” [43].
Принудительные меры мобилизации пришлось применять и КОМУЧу, армия которого первоначально опиралась на добровольцев. Измученное население выжидало. “Целые волости объявляли себя нейтральными, оказывая одинаково пассивную помощь как отрядам Народной армии (так КОМУЧ называл свою. — М. М.), так и красногвардейцам” [44].
Потому работа волостных земств, находящихся в гуще событий, кровно связанных с крестьянской средой, была очень затруднена. Да и сама социалистическая идеология КОМУЧа многих отпугивала, у социализма “с человеческим лицом” в России не было социальной базы.
...Настоящим торжеством земской деятельности стало открытие в августе 1918 года Самарского университета. Надо представлять себе это страшное, драматичное время, когда казалось, сама Россия балансирует между жизнью и смертью, чтобы почувствовать, чем было это событие для самарцев. Газетная хроника свидетельствует, что актовый зал не мог вместить всех желающих, люди стояли в проходах и коридорах. Долголетняя мечта Самарского земства осуществилась! [45]
Основа жизнеспособности земств — в их самоуправляемости, всесословности и самофинансировании. Революция нанесла жестокий урон всем этим трем принципам земской жизни: диктатура раздавила самоуправляемость, борьба классов разрушила всесословность, самофинансирование было подорвано налоговым нигилизмом и нищетой населения. Период КОМУЧа интересен тем, что моделирует развитие земств в условиях отсутствия власти большевиков. Готовые поступиться в обстановке кровавой гражданской распри частью традиционной самостоятельности, земства надеялись на объединение демократических сил России. И, несмотря на весь утопизм идеи, роль земств как объединяющего фактора возрастала, выходя за рамки местных “польз и нужд” и распространяясь на пользы и нужды общегосударственные.
...В середине августа 1918 года в Самаре прошел Чрезвычайный съезд земств и городов освобожденной России: представители Уфимского, Самарского, Оренбургского, Уральского, Симбирского, Сибирского и других земств приняли в нем участие. Событие для земства важнейшее, но малоизвестное ныне. По сути дела, речь шла о создании общероссийского земского движения, как в Смутное время, когда земская Русь спасла государство от гибели. Но на этот раз враг был сильнее и идеология его губительнее опереточной мифологии Лжедмитриев.
Земства становились едва ли не единственным звеном, связующим центробежные — политические, социальные, национальные, административные — силы антибольшевистской России.
“Странно говорить о единой России, — писал в сентябре 1918 года самарский “Волжский день”, — и видеть области, сносящиеся между собой, как суверенные державы, имеющие каждая свое министерство иностранных дел, своих послов, таможенные границы и прочие атрибуты. Странно говорить о единой России и управляться обособленными друг от друга правительствами, становящимися сплошь и рядом в довольно острые, почти враждебные отношения.
Такое положение тяжело отражается на всех сторонах жизни, на всем деле возрождения великой России. Есть сейчас так называемая “территория Учредительного собрания”, то есть Поволжье, есть области казачьих войск, есть горный Урал, Сибирь, Башкурдистан, Алаш-Орда и еще какие-то странные и неожиданные, мифические или фиктивные области на ролях то ли автономий, то ли суверенных единиц. Стремление к самоопределению этих групп слишком хорошо известно, чтобы можно было надеяться на их благотворящую роль в создании национальной русской сильной власти. Нет России, нет русского государства и нет российской нации... Нужно отрешиться от Алаш-Орды, от Башкурдистана, от эсеровщины и вспомнить, что впереди еще и Москва и Киев, Севастополь и Петроград, одним словом, вспомнить о той великой России, которая была, которую революция убила и которая во что бы то ни стало должна быть создана вновь”.
“Значение обоих государственных переворотов, — отмечалось на съезде, — в феврале 1917 года и в июне текущего года как реакции против самодержавия заключалось в торжестве идеи народовластия. Диктатура класса, групп и отдельных лиц противопоставлена самодержавию нации и в этом отношении, с падением комиссародержавия, не выдвинуто новых лозунгов: перед нами остаются во всем величии задачи созидания правового демократического государства”. Сложность задачи состояла в том, что соединение идеи “свободного союза самоуправляющихся общин, объединенных палатой народных представителей”, с необходимостью “единой крепкой власти, которая обладала бы способностью подчинить все местные интересы и влияния общей государственной задаче” [46] в условиях войны и развала хозяйства, диктовало необходимость централизации и ограничения прав местных самоуправлений.
Знаменательное признание: съезд декларировал свою преемственность с Февралем; Февральскую революцию против самодержавия сравнивал с антибольшевистским переворотом КОМУЧа, большевизм числя, стало быть, по ведомству самодержавия!
Между тем время народовластия так и не наступило, а свобода и демократия вновь оказались слабы, слишком слабы...
Красные захватили Самару 7 октября. Образовавшаяся вне большевистских территорий Уфимская директория — после КОМУЧа — уже следующая страница истории сопротивления большевизму, столь же противоречивая, как все, рожденное Гражданской войной...
Земские ростки были вновь затоптаны.
“На ликвидацию земских управ, снова расцветших в период чехословаков, пришлось потратить много сил и энергии” [47] , — жаловались красные.
Беда недолгого земского возрождения при КОМУЧе в том, что земства, будучи учреждениями сугубо мирными, вынуждены были действовать на вулкане гражданской распри. К этому они не были подготовлены ни идеологически, ни социально, ни организационно. И тем не менее им удалось сделать больше, чем другим структурам КОМУЧа. Целью земства была не власть любой ценой, не мировая революция, а мирная жизнь страны в стабильных условиях.
...На то и дается история, чтобы извлекать из нее уроки. Практика земства ныне не может, разумеется, подражательно копироваться, но, чтобы двигаться вперед, надо хорошо изучить прежние заблуждения и успехи. Должно быть преодолено отчуждение между земской и государственной жизнью; новое земство видится более почвенным, чем прежнее, “февралистское”, более защищенным и сильным.
Бескорыстное служение народу, отечеству — вот стержень земской деятельности, ее суть, столь понятная историкам и легко утрачиваемая политиками, руки которых редко касаются пожелтевших страниц архивных документов.
Возрожденная Россия должна стать главной целью созидательных усилий российского земства.
Самара.
Матвеев Михаил Николаевич родился в 1968 году. Живет в Самаре. Кандидат исторических наук, заместитель главного редактора еженедельника “Самарское обозрение”.
[1] Ленин В. И. Письма из далека. Полн. собр. соч. Т. 31, стр. 36.
[2] Веселовский Б. Б. Земство и земская реформа. Пг. 1918, стр. 16.
[3] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 1788, оп. 1, д. 131, л. 2.
[4] Государственный архив Ульяновской области (ГАУО), ф. 677, оп. 2, д. 27, л. 3.
[5] ГАРФ, ф. 1788, оп. 6, д. 15, лл. 1 — 2.
[6] Веселовский Б. Б. История земства за 40 лет. В 4-х томах, т. 2. СПб. 1909, стр. 163; Омельченко А. П. Волостное земство — основа свободной России. Пг. 1917, стр. 1 — 7.
[7] Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1291, оп. 51, д. 68, л. 15.
[8] Государственный архив Самарской области (ГАСО), ф. 5, оп. 9, д. 1129, л . 231.
[9] ГАСО, ф. 5, оп. 9, д. 1129, л. 16.
[10] Там же, д. 1100, лл. 63 — 64.
[11] Омельченко А. П. Волостное земство — основа свободной России, стр. 5.
[12] “Земское дело”, 1917, № 19-20, стр. 427.
[13] “Волжский день”, 1917, 31 августа, 10 октября, 13 октября, 18 октября и др.
[14] ГАСО, ф. 372, оп. 1, д. 476-а, л. 25.
[15] “Волжский день”, 1917, 13 октября.
[16] ГАСО, ф. 372, оп. 1, д. 467-а, лл. 34.
[17] Там же, л. 40.
[18] “Волжское слово”, 1917, 29 октября.
[19] “Чернозем”, Пенза, 1917, 15 ноября.
[20] ГАСО, ф. 5, оп. 9, д. 1136, л. 313.
[21] Государственный архив Пензенской области (ГАПО), ф. 480, оп. 1, д. 2, л. 33.
[22] ГАУО, ф. 46, оп. 2, д. 900, лл. 32, 50.
[23] Там же, ф. 677, оп. 1, д. 11, лл. 173 — 175.
[24] ГАПО, ф. 455, оп. 1, д. 1, л. 284.
[25] “Вестник НКВД”, М., 1918, 24 января, стр. 4.
[26] “Симбирское слово”, 1918, 21 февраля.
[27] “Земское дело”, 1918, № 3, стр. 88.
[28] ГАПО, ф. Р-2, оп. 1, д. 80, лл. 43, 80.
[29] Там же, д. 4, лл. 6 — 7.
[30] ГАПО, ф. Р-2, оп. 4, д. 28, л. 3.
[31] Там же, д. 11, лл. 21 — 23.
[32] Там же, д. 7, лл. 100 — 101, 284.
З3 “Волжский день”, 1918, 16(3) июня.
[34] ГАУО, ф. 167, оп. 2, д. 75, л. 65.
[35] Там же.
[36] ГАУО, ф. 678, оп. 1, д. 2, лл. 6 — 7.
[37] “Волжский день”, 1918, 22 августа.
[38] ГАСО, ф. 5, оп. 9, д. 1145, л. 2.
[39] “Волжский день”, 1918, 16 — 23 июня.
[40] “Записки белогвардейца. Архив русской революции”. Т. 9-10. М. “Терра”. 1991, т. 10, стр. 80.
[41] ГАРФ, ф. 670, оп. 2, д. 3, л. 2.
[42] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37, стр. 70
[43] ГАПО, ф. Р-2, оп. 4, д. 28, л. 9.
[44] ГАУО, ф. 678, оп. 1, д. 2, л. 5.
[45] ГАРФ, ф. 5824, оп. 1, д. 575, л. 1.
[46] ГАСО, ф. 5, оп. 9, д. 1198, л. 74.
[47] ГАРФ, ф. 393, оп. 11, д. 47, л. 309.