Собственно говоря, если быть точным, то "Культура" стала выходить с июня 1947-го, но "круглую", полувековую, дату отметили все же в минувшем 1996 году, так как отсчет, видимо, велся со дня возникновения самого издательства, основанного годом раньше.
Но сейчас, как мне представляется, появился новый, серьезный повод вернуться к разговору о журнале. Дело в том, что польское издательство "Чительник" (Варшава) приступило к выпуску специальной серии "Архив „Культуры”" и первые тома ее уже вышли в свет. Это переписка редактора журнала Ежи Гедройца с Витольдом Гомбровичем за 1950 - 1969 годы1, "Автобиография в четыре руки" самого Гедройца2, а также другие книги. Эти фундаментальные, добротно прокомментированные издания позволяют говорить о журнале, основываясь на документальных источниках, которые впервые вводятся в научный оборот и представлены варшавскому издательству самой "Культурой".
У читателя появляется возможность как бы заглянуть на редакционную кухню, лучше понять, как возникали и реализовывались на практике многие идеи и замыслы одного из лучших культурных журналов второй половины XX века, как складывались отношения Гедройца с авторами и т. д.
Само долголетие "Культуры" - большая редкость: ведь в наши дни даже известные издания с многолетним стажем перестают выходить из-за потери подписчиков. Кроме того, все минувшие десятилетия "Культурой" бессменно руководит один человек - журналист, литератор, политик Ежи Гедройц. И, наконец, юбилей "Института литерацкого", а также и "Культуры" совпал с девяностолетием ее главного редактора.
Досадно, конечно, что все эти важные литературные даты не получили у нас в печати никакого отзвука. Досадно уже потому хотя бы, что "Культура" немало сделала для популяризации современной русской литературы за рубежом. К примеру, журнал первым опубликовал на Западе произведения А. Терца (А. Синявского), Н. Аржака (Ю. Даниэля), а в "Библиотеке „Культуры”" отдельными изданиями вышли в свет "Доктор Живаго" Б. Пастернака, трехтомный "Архипелаг ГУЛАГ" А. Солженицына и ряд книг других авторов, в ту пору гонимых у себя на родине. Кроме того, "Культура" выпустила в 1961 - 1981 годах три спецномера на русском языке, опубликовав в них тех польских литераторов, чьи вещи никогда не смогли бы появиться в СССР по цензурным причинам.
Впрочем, в досадном невнимании российской печати к парижскому журналу-юбиляру сказалось и то обстоятельство, что долгие десятилетия "Культура" у нас находилась под строгим запретом. Даже в крупнейших библиотеках страны трудно было получить справку, поступает ли к ним в спецхран подобный журнал3. В результате даже переводчики-полонисты чаще всего никогда не держали "Культуру" в руках, зная о ее существовании лишь понаслышке.
И все-таки одна юбилейная русскоязычная статья, посвященная девяностолетию Е. Гедройца, а значит, и созданному им журналу, мне запомнилась. Правда, опубликована она не в России, а в Париже: я имею в виду небольшой по объему, но живой, эмоциональный отклик Натальи Горбаневской в "Русской мысли" (1996, № 4136, 25 - 31 июля). Конечно, сама эта дата невольно настраивает каждого из пишущих о таком литературном событии на патетику. Но, как предостерегает в своих заметках Н. Горбаневская, "пан Ежи" не любит юбилейных речей. Примечательно, что на страницах самого журнала редакция как бы проигнорировала торжественную дату. Только в одной из последующих книжек (1996, № 9) в рубрике "Заметки редактора" Гедройц, поблагодарив всех приславших поздравления журналу, подчеркнул: "Эта спонтанная реакция людей - свидетельство дружбы и солидарности ближайших сотрудников и авторов, десятки и десятки писем читателей, едва вступающих в жизнь, отклики наших соседей как с Востока (в том числе из России), так и из Германии. Все это придает мне уверенность в том, что труд, которому я посвятил всю жизнь, будет продолжен. Впервые я смотрю в будущее с определенной надеждой".
Для Ежи Гедройца слова, что "Культура" - труд его жизни, - не преувеличение: девяностолетний главредактор действительно отдал журналу все свои силы и талант. Полвека назад в хаосе и неразберихе первых послевоенных лет "Культура" возникла словно бы внезапно, вдруг, что называется, на пустом месте - и все это благодаря усилиям, энергии одного человека и двум-трем его ближайшим сподвижникам.
Первоначальное место рождения журнала - Рим (Италия), год рождения, как уже говорилось, - 1947-й.
Почему именно Италия? На итальянской земле к исходу войны дислоцировался II Польский корпус, участвовавший вместе с войсками союзников в сражениях с нацистами, в частности в знаменитой битве под Монте-Кассино (в России этот корпус больше известен как Армия Андерса). Армия эта была создана в СССР в период войны из числа поляков, оказавшихся в советских концлагерях после нашего "освободительного" похода в Западную Украину и Западную Белоруссию осенью 1939 года. Позднее Армия Андерса перебазировалась на Ближний Восток, в Северную Африку, а затем в Италию...
По представлению капитана Гедройца из армейского отдела пропаганды приказом самого Андерса и были созданы "Институт литерацкий" и редакция журнала "Культура"4.
Казалось бы, странно, что литературный по преимуществу журнал, далекий от интересов армейской среды, возник в ее недрах. Этому, однако, способствовали некоторые обстоятельства тогдашнего момента. Армия располагала соответствующей технической, материальной базой, в создавшихся условиях новому журналу здесь легче было стартовать. Поначалу мыслилось, что "Институт литерацкий" сосредоточится на выпуске библиотечки для польских солдат, оказавшихся вдали от родины. Издательскую деятельность решили начать с отечественной классики. Вышли в свет "Книги польского народа и польского пилигримства" А. Мицкевича, "Легионы" Г. Сенкевича.
Что касается "Культуры", то она, по мысли ее организаторов, призвана была помочь осевшим в странах Западной Европы польским воинам обрести свое место под солнцем. Большинство солдат II корпуса не собирались возвращаться в Народную Польшу, как официально стали именовать страну коммунисты, утвердившиеся при советской поддержке на берегах Вислы.
Польские военнослужащие прошли в России через тяжелейшие испытания, включая Катынь и ГУЛАГ, где многие из них сложили головы, потеряли родных, друзей. Те из них, кто уцелел, не питали иллюзий относительно новых порядков в Польше. Каждый понимал: по возвращении домой спокойного житья не будет - придется жить в постоянном страхе за свою судьбу и судьбы близких.
В атмосфере общей растерянности, подавленности, воцарившейся во II корпусе в канун демобилизации, Гедройц рассчитывал, что журнал послужит неким моральным и культурным ориентиром. Жизнь при этом внесла определенные коррективы в работу "Института литерацкого". Оказалось, что переиздание польской классики для вчерашних военных, переходящих на положение гражданских лиц, да еще в чужой стране, - не самый насущный вопрос. Журнал же, смело откликающийся на актуальные проблемы дня, значительно важнее.
Приступая в условиях эмиграции к выпуску "Культуры", Гедройц понимал всю сложность стоящей перед ним задачи. Требовалось, например, найти источник финансирования, то есть решить проблему спонсора, с которой наши отечественные печатные издания вплотную столкнулись только совсем недавно.
Не менее сложно (а в условиях эмиграции особенно) было создать свой авторский актив. Гедройц с самого начала сделал ставку на профессионалов высокого класса, на яркие творческие индивидуальности - будь то поэзия, проза, публицистика, эссеистика, литературная критика. В "Культуре" постоянно выступал Витольд Гомбрович, публикуя свой "Дневник". Не менее регулярно печатался в журнале и другой польский писатель-эмигрант, Густав Герлинг-Грудзинский, создатель повести "Иной мир", одной из самых страшных и пронзительных книг о советском ГУЛАГе, узником которого он успел побывать, угодив туда осенью 1939-го. Чеслав Милош, будущий нобелевский лауреат, после своего громкого разрыва с польскими властями, сделавшись невозвращенцем, печатался почти исключительно в парижском журнале, а свои новые книги публиковал в "Библиотеке „Культуры”".
Был у журнала и свой блистательный публицист - политолог Юлиуш Мерошевский (1906 - 1976), регулярно выступавший в "Культуре" по сложнейшим проблемам текущей международной жизни. Его живо волновал немецкий вопрос. Он писал, как именно следует налаживать контакты с ГДР и ФРГ, когда Польша станет свободной, окончательно избавившись от советского диктата. Мерошевский при этом понимал, что его прогнозы о будущем раскладе сил на Европейском континенте - это, как сам он заявил в статье "Может случиться и так..." (1970), "плод абстрактных размышлений", тем не менее, по его словам, "вариант, представленный здесь, более чем вероятен" (и многое из его прогнозов действительно сбылось!).
Мерошевского крайне волновала также и другая проблема: Польша - Россия. Он считал, что будущей Польше необходимо строить свои отношения с Россией на правах партнерства. Но для реализации этого, по мнению публициста, потребуется предварительно установить добрососедские контакты с независимыми Украиной и Белоруссией, странами Балтии, что позволит Польше упрочить свои позиции в Европе, а значит, и русских сделает более сговорчивыми...
Примечательно в этой связи, что "Культура" активно, вопреки остальной эмигрантской польской печати, поддержала Владислава Гомулку, когда тот на волне большого общественного подъема в стране пришел к власти и какое-то время пытался проводить независимую внешнюю политику...
Ценным приобретением "Культуры" явилась еще одна "находка" Гедройца: ему удалось привлечь к сотрудничеству молодого литературного критика, публициста и переводчика Константы Еленьского (1922 - 1987), который после гитлеровского вторжения в Польшу жил в Италии. Свободно владеющий несколькими европейскими языками, Еленьский откликался на множество литературных новинок, появлявшихся в странах Запада. Он одинаково мастерски писал короткие рецензии, обширные обзоры и лапидарные язвительные реплики.
Как Гедройц в едва начинающем литераторе угадал заложенные в том потенциальные возможности - одна из загадок редактора "Культуры", наделенного редкостным даром выискивать и объединять вокруг своего детища разнообразные творческие таланты. Кстати, многолетняя переписка Гедройца с Еленьским, также опубликованная в "Архиве „Культуры”"5, открывает нам еще одну грань в характере главного редактора - его настойчивость в достижении поставленной цели, в данном случае - в "вербовке" нужных ему людей. "Охота" Гедройца на Еленьского продолжалась несколько лет. И Гедройц все-таки добился своего: Еленьский переехал из Италии в Париж, дабы быть ближе к редакции, сделался одним из самых активных авторов "Культуры".
Естественно, что все эти усилия Гедройца не ускользнули от внимания недругов, к числу которых прежде всего следует отнести представителей официальной польской прессы. Они пристально следили за каждым шагом Гедройца. Но вся критика варшавских зоилов чаще всего сводилась к бездоказательным наскокам, наветам на редактора парижского журнала: его пытались дискредитировать, выставляя то американским шпионом и агентом ЦРУ, то "денежным мешком", черпающим средства для "Культуры" из самых сомнительных источников.
На самом же деле никаких сказочных богатств у журнала не было. Достаточно ознакомиться с уже упоминавшейся выше перепиской Гедройца с Гомбровичем, чтобы удостовериться, сколь острым всегда оставался для "Культуры" финансовый вопрос, актуальный и поныне. Главный редактор постоянно сетует на то, что касса журнала пуста, что гонорары автору "Дневника" невозможно повысить. Словом, в ходе их взаимной переписки вырисовываются трудные будни эмигрантского издания, крайне ограниченного в средствах, возможностях, вынужденного держать на голодном пайке как авторов, так и редакционный аппарат6.
В этой же переписке финансовые трудности, переживаемые журналом, приобретают подчас и некоторую трагикомическую окраску. Гомбрович, как человек малопрактичный, но увлекающийся и вовсе не искушенный в денежных делах, пытается заинтересовать Гедройца то одним, то другим фантастическим проектом, дабы привлечь к журналу очередного богатого спонсора из Аргентины (где жил в то время писатель, перебивавшийся на жалкую зарплату мелкого банковского служащего).
Гомбрович уверен, что реализация его очередного проекта разом решит все материальные трудности журнала. Его планы рушатся один за другим, но Гомбрович не унывает, продолжая развивать в своих письмах новые идеи. При этом он даже обижается, что его адресат все больше охладевает к подобным прожектам, будучи человеком более практичным и искушенным в такого рода делах, ясно понимающим психологию толстосумов...
Данная переписка помогает глубже осмыслить и сам "Дневник" Гомбровича, недавно публиковавшийся фрагментами в "Новом мире" (1996, № 11). Из писем выявляются и обстоятельства появления "Дневника" в "Культуре": оказывается, саму идею такого непринужденного, свободного разговора Гомбровича с читателем горячо поддержал и конкретизировал Гедройц. И, собственно, как раз "Дневник", печатавшийся сперва в журнале, а затем вышедший в "Библиотеке „Культуры”", сделал Гомбровича знаменитым.
Наконец, в письмах к Гомбровичу в полной мере раскрывается эпистолярный талант Гедройца. Он безусловный мастер этого жанра. И хотя все его эпистолы, в том числе и адресованные Гомбровичу, носят обычно деловой характер, это, по сути, живой, непринужденный разговор с адресатом: точные характеристики лиц, упоминаемых автором, литературная информация, перечень книжных новинок, их лапидарные, емкие оценки и т. п. Прошли десятилетия, а от переписки трудно оторваться, как от увлекательного эпистолярного романа. А ведь вызвана она, повторяю, необходимостью: это единственный способ контакта редактора с автором, ибо последний крайне стеснен в средствах и не может прилететь из далекой Аргентины в Париж на два-три дня, чтобы вычитать верстку своего "Дневника". Вся связь реализуется по почте, зато как она полнокровна, насыщена реалиями жизни!
Гедройц предстает в этой переписке чрезвычайно тактичным собеседником: это мудрый редактор, всячески обхаживающий импульсивного, подчас просто капризного автора, сотрудничеством с которым он вместе с тем крайне дорожит. Но при этом имеет характер сказать решительное "нет", если очередная "порция" дневниковых записей его почему-либо не устраивает. И как ни удивительно, Гомбрович, при всей своей избалованности, капризности, обычно соглашается с Гедройцем, хотя их переписка все время находится как бы под током.
...Чем основательнее знакомишься с проблематикой "Культуры", погружаясь в очередные тома ее "Архива", тем чаще возникают невольные ассоциации с другим известным эмигрантским периодическим изданием: я имею в виду русский журнал "Современные записки", кстати также выходивший в Париже в 20 - 40-х годах.
С целым рядом проблем, которые приходилось решать издателям и редакторам "Современных записок", неизбежно столкнулась и "Культура". Впрочем, дело не только в финансах или постоянной борьбе за сохранение контингента подписчиков, дело в самой специфике эмигрантского издания. Часто возникает масса таких сложностей, о которых журналы, выходящие на родине, и понятия не имеют. Сама распыленность по миру читательской аудитории эмигрантского журнала - уже специфическая проблема.
Те же "Современные записки", которые в своей издательской деятельности ориентировались в основном на крупные центры русской эмиграции - Париж, Берлин, Прагу, - с некоторым удивлением узнали из читательского письма, что журнал мало освещает жизнь дальневосточных окраин, а также тамошних эмигрантских очагов культуры - Харбина и Шанхая. В результате, учитывая чаяния "периферийных" читателей, редакция даже стала выпускать специальное "дочернее" издание - журнал "Русские записки", с акцентом на азиатскую проблематику и с указанием на его титуле: Париж - Шанхай. Правда, существование нового ежемесячника оказалось непродолжительным: издание прекратилось с началом Второй мировой войны, как, впрочем, и выход самих "Современных записок". "Культура" - в свою очередь - трудным эмигрантским опытом впоследствии поделилась со вновь основанным русским журналом "Континент". Когда выехавший из Советского Союза прозаик Владимир Максимов получил за рубежом в 1974 году реальную возможность выпускать толстый литературно-публицистический журнал, призванный объединить силы новой эмиграции и тех, кому на родине брежневско-андроповская цензура перекрыла кислород, не кто иной, как А. Солженицын, посоветовал новому редактору: "Я думаю, вам обязательно надо связаться с поляками из „Культуры”"7.
...Ассоциации с "Современными записками" в разговоре о "Культуре" возникли не случайно. Оба журнала прежде всего объединяет их открытое неприятие коммунистической, большевистской идеологии, тут их позиции почти во всем совпадают. Есть, впрочем, некоторые различия. Многие русские эмигранты полагали, что советская власть недолговечна и определенная реставрация неминуема. Потому и многие зарубежные литературные журналы жили одним днем. Как отмечал известный литературный критик русского зарубежья Г. Адамович, "казалось, Бунин или Шмелев пишут сейчас в комнате парижского отельчика, но дайте время - следующие их книги выйдут в Москве!"8
Различия между "Современными записками" и "Культурой" во многом, пожалуй, объясняются тем, что журнал Ежи Гедройца создавался в иную историческую эпоху; у Гедройца и его коллег уже не возникало прекраснодушных мечтаний о скором крахе коммунизма. Обитатели Мезон-Лаффита понимали: коммунистический режим в той же Польше воцарился всерьез и надолго и в своей журналистской практике следует исходить из этих жестких, но очевидных реалий. В "Автобиографии в четыре руки" Гедройц прямо говорит об этом: "От политических и военных деятелей я отличался тем, что полагал: мы обречены на долгое изгнание, они же делали ставку на очередную войну либо на возвращение на родину, да вдобавок к этому отличались удивительным легкомыслием"9.
Руководствуясь подобными соображениями, редакция в первом номере журнала апеллировала к читателям, которые, выбрав политическую эмиграцию, оказались за пределами отечества. Она напоминала им, что "культурное пространство, в котором они обитают, - вовсе не мертвая зона". Вместе с тем "Культура" подчеркивала свое стремление обрести читателей и на родине, чтобы укрепить в их сердцах уверенность в том, "что дорогие им нравственные идеалы вовсе не перестали существовать под натиском откровенного насилия".
Таким образом, свой журнал издатели рассматривали не как эмигрантский печатный орган, но как вольную трибуну всех поляков, отстаивающих демократические свободы. С самого начала "Культура" замышлялась как общепольский неподцензурный журнал, который лишь в силу сложившихся обстоятельств выходит не в Варшаве, а в Париже. Поэтому "Институт литерацкий" и "Культура", по словам Помяна, - это не только издательство, но "интеллектуальный центр, где размышляют о судьбах Польши, центр, который стремится оказывать и действительно оказывает воздействие равно как на общественное мнение в самой стране, так и на эмигрантскую среду и на западное общество"10.
А упоминавшийся уже публицист Ю. Мерошевский подчеркивал: "Ни эволюция, ни революция не входят в программу "Культуры". Наша программа - это преобразования в Советском Союзе и восстановление демократии в странах Восточной Европы"11.
Эти слова и заявления для "Культуры" не остались пустыми декларациями: в данном направлении она всегда и работала. Именно поэтому кардинальные изменения, происшедшие в последнее десятилетие в странах Восточной Европы, в том числе в Польше и Советском Союзе, на руинах которого формируется посткоммунистическая Россия, - все это не застало парижский журнал врасплох, подобно некоторым иным эмигрантским изданиям, не способным оправиться от неожиданных для них социально-политических потрясений, чтобы выработать для себя новую программу действий в современных условиях. Вероятно, отчасти поэтому утратили свой былой авторитет такие журналы, как "Грани" или "Посев": их прежний культурно-политический пафос потускнел, а новый так и не выработался...
Способность смотреть вперед, предугадывая процессы, назревающие в обществе, в стране, в мире, всегда была присуща "Культуре", чем и объяснялась "непредсказуемость" многих ее поступков и действий на фоне прочих традиционно консервативных эмигрантских газет и журналов, таких, как лондонские польские издания "Ожел бялый" ("Белый орел") и особенно двухнедельные "Вядомости" ("Известия"), с догматической позицией которых орган Гедройца нередко вел острую полемику.
Выше уже говорилось, что в 50-е годы, когда в ПНР на волне общественного подъема Гомулка пришел к власти, "Культура" поначалу активно поддержала провозглашенный им курс реформ. И хотя сам Первый секретарь ЦК ПОРП вскоре был вынужден отказаться от своих демократических начинаний, тем не менее редакция "Культуры" не сожалела о своем поступке, справедливо полагая, что лучше делать дело и ошибаться, нежели ошибаться, не предпринимая никаких шагов. Впрочем, впоследствии парижский журнал предпочитал воздерживаться от подобных эмоциональных порывов и не выступал в поддержку руководящих варшавских политиков. Даже в отношении ставшего президентом Леха Валенсы "Культура" нередко высказывалась критически, особенно резко осуждая его восточную политику, вернее, отсутствие четкой конструктивной политики в отношениях с посткоммунистической Россией.
...Завершая вышесказанное, хочу подчеркнуть, что настоящие заметки вызваны не только стремлением приурочить их к полувековой торжественной дате. "Культура" не нуждается в патетических словесах, ибо, как подчеркнул когда-то Андре Мальро (в письме, адресованном редакции), "гарантией существования "Культуры" служит каждый очередной ее номер"12.
"Культура" вот уже полвека остается журналом живым и современным. И это - главное. Конечно, времена меняются и "Культура" меняется вместе с ними. Меняется, сохраняя свою творческую индивидуальность, свой "имидж". Это и помогает журналу оставаться нужным читателям как в самой Польше, так и за ее пределами.
"Культуру" читают люди разных возрастов, вплоть до самых юных. Да и в редакции, в ее авторском активе сменилось уже не одно поколение. Но "Культура" при этом по-прежнему существует - "и ни в зуб ногой", как говаривал Маяковский. Как ей удается это делать полстолетия, сохраняя молодость, - секрет редакции. Пусть же этот секрет сохраняется и впредь, чтобы читатели, как и ранее, с нетерпением ждали каждый новый номер журнала.
P. S. Уже после сдачи этого материала в набор из Парижа пришла печальная весть: скончался Михаил Геллер (1922 - 1997), известный русский историк и публицист, специалист по новейшей истории России. Последние десятилетия М. Геллер жил в Париже, был профессором Сорбонны.
В "Культуре" М. Геллер под псевдонимом Адам Кручек вел постоянную рубрику "Русские заметки" - своего рода политический дневник, фиксирующий события, происходящие в России. Эти краткие, но емкие, яркие записки и суждения историка (автора многих солидных трудов, ныне издающихся и на его бывшей родине) всегда удачно дополняли очередной номер, придавая ему бульшую актуальность.
Жаль, что эта рубрика в журнале останется теперь незаполненной. Читателям "Культуры" ее будет очень не хватать.
С. Л.