Все это так: стихотворение действительно укладывается в классический тип «разговора поэта с чернью» и поэт разговаривает на языке и в тоне, понятных черни. Чернь эта, с одной стороны, современная, конкретная, конца ХХ столетия, с другой — метафизическая, обобщенная, «отныне и вовеки». Это «кодло», но «с кадилом» — формулировка безошибочная. Формулировка, безусловно, осознанная, однако, как всякая метафорическая описательная, точная не буквально, она также и выходит за границы любого конечного ее объяснения и всей совокупности объяснений.
Ведь «Aere perennius» — не просто «пошли вы все!»: не то сопровождаемое известным похабным жестом обычное, злобное, усталое проклятие, которое обреченно извергает кто-то из человечества на остальную его часть каждый день и каждый миг и потому никем уже не замечаемое. Бродский оставил нам стихотворение — значительную, очень значительную вещь, вызывающую душевное волнение, у кого-то, быть может, и слезы. Не утверждаю, что поэт, когда писал, прямо имел в виду Псалтирь и ее стилистику или хотя бы соотносил эти стихи с нею. Возможно, что и Книгу Иова не листал он даже и умозрительно, когда перекликался с ее образами в ее тональности. Но зато Псалтирь имела его в виду — как каждого человека, который живет страдая и страдает умирая. И Книга Иова листала его — как любого, кто хочет добиться справедливости в таком несправедливом деле, как смерть!