ОЛЬГА ИВАНОВА. Когда никого. Стихи. М. «Арго-риск». 1997. 52 стр.
Уже само название первой книги Ольги Ивановой «Когда никого» концентрирует в себе важнейшие черты ее молодой, ярко талантливой, оригинальной поэтики: интеллектуальная просторечность (этакий стилистический стеб); принципиальная безглагольность (фетовская, но на новом витке); вечная выдернутость фразы, идеи, эмоции из контекста — догадывайтесь, дескать, сами («в меру своей испорченности» — и родственности автору), что за чем кроется и что из чего вытекает...
Она очень жалует инверсию (так и вспоминается Глазков: «Не тужи о нас. Нам весело и в подвалах нищеты: неожиданность инверсии мы подняли на щиты») как средство остранения затерто-нейтральных слов и понятий через ломку их привычной иерархии, порядка, реестра.
И ужо тебе, невесть
кто под колпаком
будет — в городе невест
в колокол — по ком!
Попутно обращу внимание на плотность стиховой ткани, соседствующей с зияньями, дырами и проемами лирической речи, в которых гуляет и свищет ветер зазеркалья, внесловесного поля, подсознанья. А что за рифмы — свежие, игровые, естественно виртуозные!
В стихах Ольги Ивановой — такая степень жизненной переполненности, что за автора едва ли не страшно (цветаевское «с этой безмерностью в мире мер»): как в незаматеревшей душе все это умещается и не переливается через край?
Впрочем, именно переливается! Переливается — в тех же инверсиях... В переизбытке жаргона: все эти «стрематься», «от винта», «до полной отключки» или даже так: «а хахалю — слинять к помладше», особенно выразительные в своем парадоксальном союзе с высоколобыми реминисценциями (от Сафо, Офелии и Иван Андреича Крылова через Муму к Цинциннату Ц.), латинизмами и архаизмами, создают поэтику, как бы это сказать, интеллектуального лубка... В маниакальном пристрастии к диссонансным рифмам (их еще называют «рифмоиды») вроде: ношбу — дбушу, крылечки — оболочки, багете — бегите, луг — эпилог и тому подобное... В бесконечной тяге к словам единого чувственного ряда: мыслящая мука, неуемная вина, маета, сплин, жуть отовсюду и жуть априори...
Я не припомню в нынешней поэзии такой откровенности, такой язвительной самоиронии и способности (даже — сладострастной склонности) к автошаржу. Судите сами:
Быть верною женою двух мужей.
Как следствие — читающею Юнга
чухонкою на пару этажей,
понеже brevis ars, да vita longa.
...........................
...Быть юной Гретхен, старою каргой,
но вечно молодящеюся леди,
чтоб выстоять в аду одной ногой,
другой — в раю, а третьей — выйти
в люди...
Лишь очень сильный человек (тем более если он женщина) способен к такому острому и нелицеприятному самоанализу на людях — без боязни быть смешной.
Лишь человек очень сильный и — при всей декларируемой нелепости изгоя — очень самодостаточный, уверенный в своей внутренней правоте (или превосходстве?), гордый. Чего-чего, а уж гордости (или гордыни?) у Ольги Ивановой — с лихвою:
Это так, не подъемля очей
выше корочки ваших врачей.
Выше выручки ваших мужей.
Выше парочки ваших вожжей.
Гордыня сказывается и в пристрастии к центонным подковыркам — то помягче:
А зато — какая музыка во льду!
А в аду — какая музыка зато! —
то поразвязнее, на грани панибратской пародии:
Мне нравится ваш колер с сединой
и графика, особенно — сангиной.
Равно и то, что вы больны не мной,
но самой заурядною ангиной.
Этой бодрой вторичности в стихах Ольги Ивановой, пожалуй, многовато, что, на мой вкус, ниже ее фонтанирующе-самобытного дара, — зачем ей этот бедный «постмодерн» местного разлива, который я недавно в устном споре неожиданно для себя определила как полную зависимость от чужого текста без малейшей благодарности к нему. (Вообще ведь в жизни высокомерная неблагодарность к тому, у кого берешь, есть черта плебейская, не так ли?)
Ну да ладно. Главное в этой книге — как раз первичность страсти, воплощенная музыкально:
...И все это было. И все это было
больнее любови и более брака —
когда белизною ее ослепило,
родное лицо вырывая из мрака,
когда белизною ее полоснуло,
и все это было, и их было двое...
О чем еще, память! — Оно обмануло!
Оно поправимо!
Оно — не былое!
Ольге Ивановой доступен в поэзии и, как видим, мистический бред, и четкость афоризма, крылатой строки, «мо», которые так и хочется повторять. Да. «Пегас — упрямое животное». Да, «одному ускользать, а другому — за двоих обожать и жалеть». Да, —
И жизнь рисуется в остатке —
как та безрукая Венера.
Она любит начать стихотворение как бы с середины (например, со словечка «ибо») — и в этом сквозит, помимо интонационного мостика к Бродскому, доверие к предполагаемому собеседнику: ты, мол, помнишь, на чем я прервалась, что было раньше и из чего вытекает нижеследующее... Она любит гремучую смесь деревенского фольклора, городской фени, филологизма и просто полудетского всхлипа. Она — и это главное — абсолютно настоящая, достоверная и доподлинная.
«Высокое косноязычье тебе даруется, поэт», — было сказано не нами.
Ольга Иванова — именно такой, высококосноязычный, поэт.
Татьяна БЕК.