Школьный альбом
Как дождем прошедшим пахнет гравий!
Тяжек лист. И синь — чистопородна.
...Сквозняком от старых фотографий
вдруг потянет зябко и свободно.
Так просторно в этом мире моментальном!
Так звеняще — до пронзительного свиста! —
ах! — и голубей уносит шквально
с колоколен, с площадей крупнозернистых...
Есть в глубинах старых фотографий
обморочность странного испуга.
Немота лукавая... Лукавей
двух зеркал, глядящихся друг в друга:
та же запредельная остуда,
где уходит в небо перспектива...
Только вот глаза, глаза оттуда
(если уж попались объективу)
смотрят как-то слишком обреченно,
словно бы в мольбе и укоризне,
с четвертушки ломкого картона,
с паспорта давно сгоревшей жизни.
Словно бы с далекой той окрайны
видят то, что различит не каждый,
словно им уже открылась тайна,
что и нам откроется однажды...
* *
*
Дверь моталась в продутом парадном
одичало. И дождь моросил...
В эту ночь мне приснились невнятно
все, кого я когда-то любил.
Были жесты и лица их смутны,
и ложились слова невпопад,
и казалось мне, спящему, будто
перед ними я так виноват...
Да, уходят любимые наши
в сновиденья, под слой тишины,
где мерцает экран непогасший,
наделяя нас чувством вины.
Но не вымолвят гневного слова.
И упреком — не облегчат.
Только тихо из мрака ночного
с укоризной глядят...
* *
*
В том январе
море штормило так,
что над городом стоял гул,
словно тяжелые ангелы
патрулировали воздушное пространство.
Витрины магазинов на набережной
были разбиты,
и местное радио
заклинало население не подходить к берегу...
В том январе
у старика провизора
умерла единственная дочь.
От месткома
чтобы помочь, —
пятый этаж без лифта! —
прислали меня и Сашку,
двух грузчиков на подхвате,
каждому — по семнадцать.
Помню:
гору кислородных подушек,
уже ненужных,
и — восковой профиль...
Белее, чем цветы,
— Несите осторожней! —
сказал кто-то, —
скоро придет машина.
О, этот путь
с пятого этажа на первый
со смертью чужой на плечах!..
А на улице — морозный ветер,
солнце,
запах соли, долетающий с гудящего моря...
Закурим!
Нам — по семнадцать.
Грузчики на подхвате.
Крепкие такие ребята!
Не привыкать!
Смерть — но ведь чужая...
Реквизит
О, тщета бутафорских вещей!
Плод из воска. И дом из картона.
Ложный шик ренессансных плащей,
жестяная монаршья корона...
О, наивный раскрашенный быт,
ты пленишь на мгновенье, а после —
лак сойдет, позолота слетит,
обнажая фанеру и гвозди.
Ну а мы-то им верили так,
этой пышности, прочности этой!..
Но уносят ампир на чердак,
но в подсобку увозят карету...
В реквизиторской — места в обрез,
и сквозь щель незахлопнутой двери
ото всех этих полых чудес
вдруг потянет крушеньем империй.
И суров, как усталый монарх,
как последний из Плантагенетов,
реквизитор в ковбойских штанах
паутину снимает с портретов...
Евпатория
Евгению Никифорову.
Этот трогательный город,
акварельный, в стиле ретро,
где июль — в песок размолот,
а песок — подхвачен ветром,
где пленяют дев злодеи
на бульварах шоколадных,
где вовсю кипят затеи
городошников квадратных...
Он почти ненастоящий...
А иначе бы откуда
этот вкрадчивый, щемящий,
этот легкий привкус чуда?
Этот детский спазм испуга
с ощущением, что скоро
чудо спрячут в темный угол,
как коллекцию фарфора.
Словно нежности собранье,
вздохов и сердцебиений,
всех загаданных желаний,
всех непрочных сновидений,
всех рожков почтовых хриплых,
всех пастушеских, пожарных...
...Но тихонько дверцы скрипнут,
шлепанцы хозяйки шаркнут...
Ключик — на два поворота.
За погляд не спросят денег.
И детей уводит кто-то
снова в мутный понедельник.
* *
*
Человек умирает —
и в мире
пространство пустое зияет
в форме тела его...
Как замочная скважина
в пыльной знакомой двери.
Дверь закрыли,
а ключ —
потеряли.
В этот дом онемевший
не войти никогда.
* *
*
То ль поклянчился декабрь на порог,
то ли к празднику пекут в дому пирог:
тянет дымом, тянет детством, и видна
сквозь ограду беспризорная вода.
В милосердный головою упаду песок —
этот жребий чересчур, видать, высок:
видеть все, но не уметь сказать,
лгать во всем, но не суметь солгать...
Забредал я как-то раз в эдемский сад.
С червоточиной там фрукты, говорят...
С червоточинкой укромною, сквозной...
Ни к чему мне этот искус золотой.
Я полью их завтра серной кислотой.
Ялта.