Некрасов у ярославцев

Кому он нужен, ваш Некрасов? Его теперь никто и не читает. А вам лишь бы юбилеи отмечать. Они к тому ж у Некрасова не слишком круглые”, — сетовала одна столичная критикесса, узнав, что еду в Ярославль, где когда-то родился и почти полвека назад окончил школу, дабы среди прочего поинтересоваться, что будет происходить на родине поэта в связи с памятными датами его жизни: в 1996-м исполнилось 175 лет со дня рождения поэта, в 1997-м — 120 со дня кончины. Хотелось надеяться, что родной город не забудет напомнить о них хотя бы выпуском новых книг.

Действительно, издательство “Верхняя Волга” — несмотря на большие финансовые трудности — в прошлом году выпустило том нового “Избранного” Николая Некрасова “Да, только здесь могу я быть поэтом!..” и работу Б. В. Мельгунова, где некрасовские слова тоже вошли в заглавие: “„Всему начало здесь...”. (Некрасов и Ярославль)”. Некоторое единообразие в подходе к выбору названий объясняется, должно быть, общей спецификой новых книг, которую определил в послесловии к “Избранному” доцент ярославского педагогического института Н. Пайков: он предлагает рассматривать всеобщее и национальное в некрасовском творчестве как “явленное в исходном кристалле семейного и локально-культурного, местного, в нашем случае — ярославского воплощения”.

“Избранное” представляет жизнь и творчество классика как бы срезом могучего дерева, развитие которого можно проследить по годовым кольцам. Каждый раздел обширного тома, посвященный одному из творческих периодов, сопровожден подробной, разнесенной по годам и даже важнейшим дням хроникой, а рядом с ней идет соответствующая выборка воспоминаний, писем и документов. Таким образом, неотделимая от работы жизнь поэта, особенно та ее часть, которая протекала в Ярославле и его окрестностях, предстает во всей полноте.

...Б. В. Мельгунов — не ярославец, а петербуржец, сотрудник Пушкинского дома, занимающийся “Некрасовым в Ярославле” уже второе десятилетие. В предисловии автор объясняет, чем это вызвано: когда он — в числе других ученых — трудился в Пушкинском доме над академическим Полным собранием сочинений Некрасова в 15-ти томах, то при подготовке комментариев его много раз ставили в тупик проблемы именно “ярославского ареала”, серьезно ответить на которые никто не пытался. “Скудость и неточность наших знаний о корневой связи великого поэта с родным краем поражают и удручают”.

Признаюсь, такое утверждение меня сначала несколько озадачило: я с детских лет имею некоторое отношение к ярославскому краеведению — “ярославоведению”, можно сказать. Потому у меня собралась порядочная полка книг, посвященных и Ярославщине, и Некрасову на Ярославщине в частности. Разве мало потрудились на этом поприще в 20 — 50-е годы В. Евгеньев-Максимов, В. Попов или — в более близкие к нам времена — многолетний директор некрасовского Дома-музея в Карабихе А. Тарасов, внучатый племянник поэта Н. К. Некрасов?

О Николае Константиновиче хотелось бы сказать чуть подробнее. Я был знаком с ним, кстати внешне весьма походившим на знаменитого предка, — приметы некрасовского рода “прочитывались” во внучатом племяннике. Он был внуком младшего брата поэта, долголетнего хозяина-распорядителя Карабихи Федора Алексеевича, и сыном Константина Федоровича, который в дореволюционные годы владел в Ярославле одним из лучших тогдашних провинциальных издательств и газетой “Голос”.

...Мельгунову, однако, действительно удалось выявить такие факты в жизни и творчестве Некрасова, о которых другие исследователи совсем или почти ничего не писали. Например, по-новому вырисовывается облик вышеупомянутого младшего брата поэта — Федора Алексеевича; многие некрасоведы изображали его, как правило, этаким куркулем, скопидомом. Что ж, верно, дымилась у Федора в Карабихе винокурня, с прибылью торговал лошадьми. Заметим, однако, что не будь всего этого, не сохранилась бы до наших дней любимая усадьба Некрасова, где им было задумано и написано столь многое, да и некрасовский род без Федора заглох бы: никто, кроме него, из детей Алексея Сергеевича Некрасова потомства не оставил, а ему две жены принесли двенадцать потомков. Но вот что самое любопытное: оказывается, Федор изрядное время заведовал в Питере у старшего брата редакцией “Современника” и тоже, таким образом, был в каком-то смысле причастен к занятиям литературой (как и некоторые другие Некрасовы). Под “некоторыми другими” я имею в виду прежде всего еще одного младшего брата, но постарше Федора, — неудачника Константина. Каждому из этих двух братьев Мельгунов посвятил по отдельной главе.

Жизнь Константина, и военная, и семейная, складывалась трудно, его преследовали бедность и болезни. Старший брат помогал, чем мог: на территории карабихской усадьбы он даже построил для младшего отдельный домик. Но Константин, несмотря на удары судьбы, писал стихи — эти несильные, грешащие излишней декларативностью сочинения Мельгунов обнаружил в “Ярославских губернских ведомостях”.

Останавливает на себе внимание подзаголовок главы о Константине: “Еще один ярославский пиита”. Но кто другие? Оказывается, многие земляки Некрасова и при его жизни, и в более поздние годы были причастны к стихосложению. Мельгунов нас с ними знакомит: это и словесники гимназии, где учился Некрасов, и авторы чудом дошедших до нас тогдашних ярославских альбомов и альманахов, в которых, вероятно, принимал участие и будущий великий поэт.

И вот вопрос: а стоит ли такой трудный и кропотливый литературно-краеведческий поиск затраченных на него усилий? Оказывается, да, хотя бы для того, чтобы оспорить утверждение некоторых исследователей — к примеру, Г. Гуковского — о том, что в Ярославле Некрасов получил “прежде всего литературное образование разночинца, ищущего культуры вслепую и приходящего в литературу самотеком”. Мельгунов доказывает другое: к 30-м годам прошлого века, когда будущий классик учился в ярославской гимназии, в городе существовала полноценная культурная среда и губернская культура была высокой. Достаточно сказать, что в Ярославле в середине XVIII века открылся первый русский профессиональный театр — Волковский, а в конце того же столетия появился опять-таки первый в русской провинции литературный ежемесячник “Уединенный пошехонец”.

При губернаторе К. М. Полторацком, правившем на Ярославщине двенадцать лет — в годы юности и молодости Некрасова, — наблюдался значительный всплеск культурной деятельности. Французский путешественник маркиз де Кюстин хоть и разделал в те годы “под орех” николаевскую Россию, но после приема у ярославского губернатора в 1839 году (Некрасову — 18 лет), по его словам, даже вообразил, что находится в Лондоне или скорее в Петербурге, а потому словно бы “дошел до пределов цивилизованного мира, чтобы найти французского духа XVIII века, того духа, который исчез на родине”.

Обо всем этом напомнил автор книги “Всему начало здесь...”, как и о том, что Некрасов, в молодости свысока относившийся к литературной провинции, тем не менее вскоре написал статьи и о ней, и о ярославском театре, где начали ставить его пьесы. Тогда статьи затерялись в редакции петербургского журнала, но Мельгунов как бы восстановил их из небытия.

И посегодня культуры наших столиц и провинции контрастно разнятся, во многом все остается так, как при Некрасове:

Столичные жители зачастую глядят на провинциалов свысока, а те питают порою острую неприязнь к москвичам. Правда, Мельгунов утверждает: “...в его (Некрасова. —Б. Х.) родном городе начиналась культурно-просветительная работа, в результате которой была разрушена и навсегда исчезла (исчезла ли? навсегда ли? — Б. Х.) та невидимая преграда между провинциальным Ярославлем и просвещенными столицами Российской империи, тот культурный барьер, который и впервые и в одиночку был прорван дерзким парией Ярославской гимназии”.

Тогдашние литераторы, жители Ярославля и выходцы из него, внимательно следили за творчеством своего ставшего знаменитым земляка; некрасоведы вспоминают, конечно, Ю. Жадовскую, на слова которой А. Даргомыжский написал романс “Я все еще его, безумная, люблю”, исполняемый и сегодня, Л. Трефолева и И. Сурикова, чьи песни “Камаринский мужик”, “Дубинушка”, “Степь да степь кругом” стали поистине народными. И эти, и другие самобытные поэты шли во многом путем, проложенным Некрасовым. К ним, по-моему, стоило бы отнести и Максима Богдановича. Его отец, Адам Егорович, в начале века был крупным ярославским чиновником, а сын-поэт учился в тамошнем Демидовском юридическом лицее. Свои русские стихи он печатал в ярославской газете “Голос”, издававшейся, напомним, племянником Некрасова. Влияние поэта-классика сказывалось и в белорусской поэзии М. Богдановича, которая зарождалась в Ярославле, на берегу Волги. Сейчас здесь открыт его музей, и это во многом благодаря тому, что отец литератора, заведовавший после революции библиотекой ярославского историко-краеведческого музея, смог в тяжелейшие годы сохранить архив сына.

Мои земляки из села Великого, недалеко от Карабихи, что раньше славилось своими ярмарками, льном и садами, считают, что “Зеленый шум” вдохновлен цветением их вишенников. Не знаю, насколько оправданна такая гордость великоселов, но бесспорно, что наше село, в котором поэт, конечно, не раз бывал, он упомянул в “Кому на Руси жить хорошо”: “Пахом соты медовые нес на базар в Великое...” Выходит, где-то по дороге из Карабихи в Великое и возник спор мужиков о том, “кому живется весело, вольготно на Руси”.

В хронике “Избранного” приводятся такие, к примеру, некрасовские строки: “У всякого писателя есть своя своеобразность; у меня — реальность... Так как мне выпало на долю с детства видеть страдания русского мужика от холода, голода и всяческих жестокостей, то мотивы для своих стихов я беру из их среды”. Недаром также напоминают новые книги, что по произведениям Некрасова можно изучать тогдашнюю топонимику округи, где он охотился, — ярославских, костромских, владимирских земель.

В связи с топонимикой позволю себе небольшое замечание о том, как правильно писать название одного села — Абакумцево или Аббакумцево. Некрасоведы пишут по-разному, а и сам поэт, и его внучатый племянник Н. К. Некрасов предпочитали народный, разговорный вариант — Абакумцево. Думаю, в орфографии стоит следовать за ними. В этом селе, расположенном рядом с некрасовским Грешневом, возле церкви, прихожанами которой были Некрасовы, похоронена мать поэта и стоит фамильный склеп, возведенный его отцом. В этом же селе Николай Алексеевич построил школу для крестьянских детей. Ее скромное двухэтажное здание сохранилось, и когда-то нам, юным краеведам, приходилось останавливаться здесь на ночлег...

(Кстати, неподалеку от Абакумцева, на берегу Волги, есть село Рыбницы, родина А. М. Опекушина, создателя знаменитого московского памятника А. С. Пушкину. Сохранился построенный им дом, где располагалась школа лепщиков. Сам Опекушин умер на родине в 1923 году в нищете и забвении. Сейчас, правда, его могила обихожена, в селе поставлен небольшой памятник. И все же далеко не каждый ярославец нынче знает, что ваятель московского Пушкина — их земляк. Тема ждет своего исследователя...)

В силу объективных обстоятельств получилось так, что Некрасов принадлежит не только литературе, культуре, но и идеологии Освободительного движения. В советское время поэта за это “канонизировали”. И теперь его предстоит во многом прочитать заново, счищая шелуху вульгарной “канонизации” и идеологических подтасовок. Вот почему каждая сильная новая о Некрасове книга — во благо и читателям, и науке.

Современные провинциальные издательства, прежде всего федеральные, сейчас в упадке. К концу 1996 года из 64 федеральных издательств работали примерно 15. Так что федеральная ярославская “Верхняя Волга” считается среди своих братьев еще счастливицей. Некрасовские книги, о которых шла речь, издательству помогли выпустить — и на высоком полиграфическом уровне — Госкомиздат и областная администрация. Вообще классика начинает конкурировать сегодня на книжном рынке — лучше поздно, чем никогда, — с бульварной литературой, даже приносить прибыль. Не случайно, например, частное калужское издательство “Золотая аллея” приличными тиражами выпустило книги Карамзина, Костомарова, а такое же АО “Вешние воды” в Орле — Лескова и Бунина. И — не прогадали.

Литературные однодневки срывают куш — и тонут в Лете, а классики — всегда с нами.