В РАЗДУМЬЯХ О РОССИИ (XIX ВЕК). Ответственный редактор, составитель и автор вступительной статьи Е. Л. Рудницкая. М., “Археографический центр”, 1996, 444 стр.
Читая эту книгу, нельзя не оценить парадоксальную удачу ее туманного названия. Сказанное — отнюдь не ехидный упрек. Дело в том, что посвящена книга проблеме, для которой не придумано точного имени. Есть, правда, общепринятое, звучащее торжественно и академично: история общественной мысли в России. Но формула эта неопределенна, почти таинственна.
В самом деле, что имеется в виду: авторефлексия общества, отраженная, скажем, в документах эпохи (дневниках, мемуарах, письмах), или вершинные образцы мысли об обществе? кто достоин представлять “общественную мысль” — выразители массового сознания или, напротив, его критики и антагонисты — нередко мечтатели, утописты, визионеры? Непонятно, наконец, какие стороны жизни подлежат ведению “общественной мысли”, к чему она близка в представлении человека наших дней: к социологии? к историософии?
Непроясненность терминологии побуждает согласиться с составителем сборника: уйдя от широко бытующего и все же невнятного словосочетания, Е. Л. Рудницкая сделала верный ход, продиктованный к тому же здоровым желанием уже с помощью заглавия привлечь к книге не только специалистов.
Здесь собраны статьи историков разных поколений и разных стран. Почти все работы посвящены “русскому философствованию” (формула Г. Г. Шпета), конкретнее — судьбе некоторых идеологических конструкций и мифологизированных представлений, таких, как русское мессианство, “закат Запада”, уваровская триада “православие, самодержавие, народность”, герценовская теория “общинного социализма”, кавелинская модель “мужицкого царства”. В большинстве статей речь идет о концепциях долгого дыхания, имевших мощную власть над современниками и, значит, оставивших отпечаток в том интеллектуальном пространстве, в котором живем и мы.
Уже хотя бы поэтому рецензируемый сборник решительно выходит за рамки узкоспециального издания. Правда, его авторы — и в этом безусловное достоинство книги — при всем разнообразии научных позиций едины в том, что не впали в соблазн публицистической хлесткости и широковещательных пророчеств. “Родовая причастность” к обсуждаемым проблемам не помешала им держаться вполне академических методов работы и избежать легких решений, столь сейчас популярных.
Несколько статей сборника, совершенно разных и по тематике, и по исследовательским приемам, объединены общей задачей, иногда сформулированной прямо: скорректировать сложившиеся представления об истории русской мысли, заново обдумывая их в единстве с тем материалом, который нельзя было непредвзято анализировать в советские годы. Эти попытки осуществляются с разной степенью убедительности. В. А. Китаев в статье о К. Д. Кавелине, не боясь пересказа и обильного цитирования, дал добротное описание системы взглядов одного из лидеров русского либерализма; напротив, статья Л. С. Яковлева о воздействии традиций Просвещения на русскую общественную мысль рубежа XIX — XX веков поражает обилием бездоказательных обобщений, захватывающих пространство всей европейской истории. Но неудачи, может быть, нагляднее всего свидетельствуют о том, сколь остро ощущается рубежность переживаемой нами исторической эпохи, а значит, рубежность исторического сознания, ищущего новый язык и новый стиль мышления.
Интересно, что со стороны кризис виден отчетливее. Витторио Страда (Италия), автор открывающей сборник статьи “В свете конца, в предвестии начала”, посвященной судьбам русской интеллигенции, прямо пишет о еще не пройденном рубеже: “История интеллигенции... завершается сейчас кризисом огромных масштабов, вдобавок без провиденциальных или национал-мессианских надежд, только затемнявших пути выхода из предыдущих кризисов. Наступило время отрезвления...”
“Русское философствование” в самом деле должно стать предметом научной рефлексии, а не социальной игры. Рецензируемый сборник — один из первых шагов на этом пути. Шаг этот трудный, и, конечно, не все авторам сборника удалось. Однако здесь стоит говорить не столько об отдельных просчетах, сколько о тех реальных проблемах, которые стоят сегодня неразрешенными перед историками.
Потребность в переоценке привычных схем обычно рождает жажду ниспровержения стереотипов и эпидемию неожиданных сближений. Утолить эту жажду дано не каждому. А. Л. Зорину, например, блестяще удалось раскрыть генетическую связь уваровской триады не только с охранительной европейской философией (что известно и бесспорно), но прежде всего с идеями Фридриха Шлегеля и с концепцией национального государства, носившей в XIX веке характер по преимуществу революционный (это неожиданное и глубокое сопоставление многое дает для понимания истоков и природы русского просвещенного консерватизма). Убедительны и размышления Е. Л. Рудницкой о “сложном переплетении национальной идеи... с разнохарактерными по своей природе идеологическими парадигмами”, о “парадоксальном сплетении консервативно-националистических идей Шишкова с самым левым направлением в декабризме”. Однако далеко не всегда борьба со стереотипами плодотворна. Так, обнаруженная В. А. Твардовской “перекличка” Ф. М. Достоевского и П. А. Кропоткина в их “поисках общественного идеала” вовсе не кажется “перекличкой” или “диспутом-диалогом”. Прежде всего не убеждает метод подбора отдельных цитат: “сопоставление высказываний”, вырванных из контекста, рождает натянутые сближения. Достоевский и Кропоткин, принадлежавшие к одной эпохе и осмыслявшие общий круг проблем, говорят все-таки на разных языках — глубинное различие в мышлении атеиста и христианина никак нельзя сбрасывать со счетов.
Что же касается отмеченных Твардовской перекличек — предчувствие близящихся катаклизмов мирового масштаба, мечта о воцарении социальной гармонии, пророчества скорого разрушения Запада, признание неизбежности войн и рассуждения об их обновляющем воздействии на нацию, негативизм в отношении демократических институтов, морализм в решении социальных проблем, — то все эти “переклички” в “споре-диалоге” Достоевского и Кропоткина — не что иное, как общие места эпохи. Все это было проговорено миллионы раз и либералами, и консерваторами. Наряду с Достоевским и Кропоткиным здесь могут быть названы имена К. П. Победоносцева, Н. К. Михайловского, К. Н. Леонтьева.
Одна из ярких статей сборника — размышления американского историка Теренса Эммонса о книге Натана Яковлевича Эйдельмана “„Революция сверху” в России”, вышедшей в 1989 году, в разгар перестройки. У Эммонса сложное отношение к этой книге. Он защищает ее от поспешной критики, выступая, однако, не в роли апологета, но в роли профессионала-историка, для которого сама книга Эйдельмана служит документом эпохи. В этом разборе сделана попытка без всякой предвзятости соотнести западную историографическую традицию и советскую, в лучших ее образцах. Статья превращается в неявный диалог, выводы читателю не навязываются. Более того, автор иногда отказывается от окончательных приговоров, не боясь слов: “Мы еще плохо это знаем...”, “Разобраться в том, чья точка зрения на данный эпизод ближе к истине, мы здесь не можем...”.
И этот дух самоограничения, и опыт диалога чрезвычайно знаменательны. Если действительно “наступило время отрезвления”, как пишет в своей статье Витторио Страда, то перспектива, кажется, открывается именно здесь — в тяготении историков к общему языку, к сближению не только научных школ, но и культурных традиций, частью которых всегда оказывается историческая мысль.
Ольга МАЙОРОВА.