Александр Соболев. Русский дом. Книга-альбом

Довольно часто при упоминании о русской избе у многих возникает образ темной, грязной и тесной конуры, где живет впроголодь изнуренный заботами мужичок. Великий Суриков, например, умудрился ссыльного Меншикова втиснуть в такую клетку, что если бы тот встал в полный рост, то, подобно царевичу Гвидону, вышиб бы головой потолок. Суриковскую метафору можно понять и объяснить: человек как бы попал “из князи да в грязи”. Но многочисленные порядные (от древнерусского “ряд” — договор), которые оставили неизвестные нам плотники XVI — XVIII веков, говорят о богатейшем разнообразии архитектурных приемов, повторяемости и неповторимости облика исчезнувших строений.

У русской избы почти полторы тысячи лет истории. Этот тип жилья, начавшийся с обыкновенной курной клети, прошел много стадий развития, улучшался десятками крестьянских поколений и к началу нашего века достиг совершенства. “Славутный” плотник обладал неистощимым запасом строительного мастерства и разнообразил его бесконечно — с учетом, разумеется, того, что требовал заказчик: терем или “двужирную” (двухэтажную) избу, храм “о пяти главах” или скромную часовенку в лесу.

Несмотря на малые размеры (примерно 20 квадратных метров), жилая изба кажется широкой и светлой. Об умении расставлять мебель и домашние вещи так, чтобы при этом не скрадывать пространство, а, наоборот, высвобождать его, писал когда-то великий американский зодчий Фрэнк Райт, покоренный русской избой. Но наш мужик уразумел это за несколько веков до Райта. Ведь суровый климат вынуждал его строить избу так, чтобы в зимнее время можно было работать не выходя на улицу — много двигаться, входить и выходить в другие помещения и все вещи и инструменты всегда иметь под рукой. Все было под боком, под одной крышей: и маленькая столярная мастерская, и многочисленные хлевы, подклети, сараи, и огромная, как клубный зал, поветь с запасом сена на всю зиму.

Здесь, на повети, хозяева делали грабли, направляли косы, сбивали масло, плели корзины и рыбацкие сети, красили и сушили шерсть и домоткань. А внизу — под двойным полом — находились стойла для скота, и через специальные отверстия сено сбрасывали овцам, корове и лошади — кому сколько требовалось. Не дом, а маленькое предприятие по производству молока, мяса, масла и шерсти.

А жилая горница! Максимум разумного, отнюдь не развращающего комфорта, максимум уюта, тепла, света — оазис радости и веселья среди белой, на зиму замершей природы. Чтобы по-настоящему оценить такое жилье, нужно пожить в нем в сорокаградусный мороз или в сезон затяжных дождей. Дом прочно держит тепло, лишен духоты, сырости и сквозняков, пар не осаждается в нем, а впитывается смолистыми стенами и уходит наружу. Дом — еще одна оболочка человека, после одежды и кожи...

О русской избе написано немало вдохновенных строк, книг. Но “Русский дом” Александра Соболева, пожалуй, единственное на моей памяти издание, где плотник, писатель и искусствовед выступают в одном лице.

Родом с Соловецких островов, крестьянский сын, Соболев является самоучкой в полном смысле этого слова. Его предки строили когда-то Петербург, по всей России с топорами ходили, предлагая плотницкие услуги. Так что плотницкое дело у Соболева, как говорится, в генах.

В течение 80 — 90-х годов вместе с пятью друзьями он организует артель: построили они несколько больших домов на архангельском Севере, пятнадцатиметровый мост, восстановили деревянные конструкции храма XIII века (кирха “Юдиттен”) в Калининграде, отреставрировали деревянную церковь на Урале — и все это своими руками, без всякой механизации. Можно долго перебирать, как разноцветный бисер, названия деревень и мест, где они поработали: Крутец, Золотица, Костаиха, Гигант, Грязь, Тимофеиха, Скородум... Соболев руководил реставрационными работами в Соловецком монастыре и доме-памятнике Сергея Есенина в Москве. Кроме того, много публиковался в московских журналах, а также прочитал ряд лекций в США об архитектуре русской деревни.

Автор книги изучал сруб как особый метод строительной культуры, как живой организм со своими формами, дыханием, своеобразием стилей и пропорций. Мимо чего, кстати говоря, с брезгливым равнодушием прошла русская светская культура XIX века, узрев в деревянном строении отсутствие фантазии, потому что оно не копировало рабски европейские образцы. Он изучал избу — колыбель предков — отнюдь не умозрительно, а непосредственно с топором в руках. Для этого ему пришлось искать старую форму топора и самому же выковывать его, пользуясь указаниями старинных порядных грамот. Но главное, Соболев решил возродить саму методику работы народного мастера, образ его строительного мышления, пройти вместе со своим рукодельным предком по всем этапам домостроительства. Он и лес рубил для замены подгнивших венцов, и сам заготавливал бересту, чтобы обеспечить гидроизоляцию кровли, и осваивал особую систему тески бревен, чтобы обезопасить их от преждевременного старения, и всегда думал о тех, “кто будет жить в этом доме, кому в нем будет удобно во всех отношениях. Иначе зачем?”. И каждый раз писатель-плотник не уставал восхищаться, когда видел на русском Севере деревянные мавзолеи, дома-крепости с гордыми коньками на крышах, обезлюдевшие, но сохраняющие красоту и величие. И — испытывал чувство профессиональной зависти одновременно: нет, ему еще рано тягаться с предками.

...Несмотря на обилие серийных проектов домов для села, лучше избы пока ничего не придумано, утверждает автор. Правда, нельзя не согласиться с тем, что многие избяные помещения стали уже анахронизмом. Но это, как говорится, у дурных хозяев, там, где распалась семейная традиция и молодые уходят жить в города. Вместительные подполы, кладовки, чуланы, светелки нередко простаивают без всякой пользы, притягивая настороженные взоры пожарной инспекции. И все же не умерла еще русская изба, эта выверенная веками, обжитая и духовно наполненная простота. И, по всей видимости, не скоро еще умрет, хотя разговоры о том, каким быть сельскому жилью, не утихают по сей день.

Одно только удивляет в “Русском доме”: автор живет в Вене, книгу издал в Бостоне, а большую часть времени проводит в России, где ищет применения своим талантам. Для рук дела хватает, а вот что касается писательства... Что ж, это тоже один из парадоксов нынешней жизни. Как, впрочем, и то, что в дачном пригороде Вены появились настоящие русские печи в дубовых опечках, сложенные самим автором.