Единоверческая церковь
Российский модернизм, готовый впасть в раскол,
Пройдя “Цветами зла”, добредший до Стоглава,
В день реставрации он золотом зацвел,
И строгость прянична, и нежность величава.
Здесь женщина одна жила и умерла,
Здесь из ее окна — как годы пролетели! —
Мы с нею видели ночные купола,
Такие черные, но древние в метели.
Вдруг вспомнишь Пушкина, читая Кузмина,
Но воскресение все уравняло стили.
...Гляжу и думаю: любила ли она?
Но эту черноту поздней позолотили.
Большая Ордынка
Напротив — кухня, близость к санузлу.
Удобна комната у входа
Пятиметровая. И мировому злу
Почти покорная свобода.
Покоит вытертым стеклом
Зеленый стол. Нет, быть нельзя довольней!
Над койкою — икона. За окном —
Немая колокольня.
Порхает по углам фельетониста вздор.
Таврическое, привкус поминальный
Есть в очертаньях церкви... Старый двор
И — Ваймар коммунальный.
* *
*
От площадей до сопок
Промчавшись наравне,
Сливались лен и хлопок
В струящейся стране.
Волны многоголосье
Катилось клокоча,
И оплела колосья
Стремнина кумача.
Начальники носили
Чуднбую чесучу...
Всплеснутся складки пыли,
И в детство улечу.
Там, сердце пеленая,
Мои текут шелка,
И что мне жизнь иная
С пыльцою мотылька?
Синее пальто
Драп, габардин, шевьот и коверкот —
В стране, держащейся на дефиците!
Маклак молил: “Вы только поглядите!”
И мы пошли. Кончался черный год.
И шепотом в квартире говорили
И мерили пальто, и, легче пыли,
На всё ложилась будущего тень.
Теперь отца в пальто я вижу синем.
Мы этот день из памяти не вынем,
Но чем еще отмечен этот день?
И разговоры о Биробиджане,
И в посвисте далековатых вьюг —
Круженье смерти, жизни дребезжанье
И детство, прекратившееся вдруг.
Теснина
Китайский воинский трактат
Влечет в теснину,
Где храбрый ужасом объят
И ветер в спину.
Победа там недалека,
Где нет опоры,
Где вьется за плечом река
И всюду горы.
Сцепились намертво бойцы,
Живых сдавили мертвецы,
Нет места в мире...
И все, чему учил Сунь Цзы, —
В одной квартире.
* *
*
Трогательно братство сумасшедших,
В болтовне и возгласах палат
Милых собеседников нашедших,
Дружества расхристанный салат.
Вечно исповедуясь и плача,
Не ушли от прошлого они,
Ждут гостей и делят передачи,
Что-то пряча и считая дни.
Чтобы снова, забывая лица
И теряя истины свои,
В оголтелый город возвратиться,
В темное горение семьи.
* *
*
Поседела одна,
Потемнела другая.
Дорогая жена
И любовь дорогая.
В жалких сумерках дня
Все, что было, то сплыло.
Где-то мимо меня —
Мена шила и мыла.
Драматургия
Есть в мире города другие...
Все в том же движется кругу
Домашняя драматургия,
Я от нее не убегу.
И над зарей и над закатом —
Четыре ангела в дыму...
Очнусь, должно быть, акте в пятом
И постановщика пойму.
Вновь съезжу в город. Каждый выезд —
Волна спасительных забот.
Тоска однажды сердце выест
И горечь горло захлестнет.
Жажлево
Мир обруселой мери,
В чьем небе там и тут
Неведомые звери
Из Африки плывут.
Даль неземных пожарищ,
А ниже — леспромхоз,
Куда меня товарищ
Дом покупать привез.
Вокруг — домовладельцы,
Потомки волгарей,
Бывалые сидельцы
Из пермских лагерей.
Их грубость угловата,
Как желоб у клинка,
И в глубину заката
Вонзается река.
Ворчат и ловят щуку,
Сорогу и леща,
Улов ложится в руку,
Как сердце, трепеща.
Я был со всеми кроток,
И вдруг достались мне
Пятнадцать серых соток
В прибрежной стороне.
Где в пятнах свежей гари
Весенние холмы,
На этом тесном шаре,
Где заблудились мы.
* *
*
Все, что, светясь, темнело в ней,
Отпели в церкви отдаленной,
Чтоб смолкла, зазвучав сильней,
Волна иронии влюбленной.
Я ждал. И вынесли на свет
И гроб и сумрак панихиды.
Я прочь пошел сквозь гущу лет,
Сквозь эти встречи и обиды.
А вечером напьется муж
Над кучей шелестящих писем.
С толпой чужих, попутных душ
Душа летит к нездешним высям.
В той равнодушной вышине,
В переливающемся Боге,
Все узнавая обо мне
И забывая по дороге.
Памяти Константина Сергиенко
Как петлял этот путь непрерывно прямой!
И теперь — эта странная плоть пустоты...
Был бездомным, и вот возвратился домой.
Разве ты — этот камень и эти цветы?
К этим соснам пришли и срослись второпях
Части жизни, которую мы рассекли...
Вижу — яблоки падали в диких садах
И туземные дети плясали в пыли.
Для чего приходить мне в такие места,
Где ни правды, ни тени от прошлого нет?
...Но однажды нагонит меня пустота
Этих вихрей и выкриков, мчащихся вслед.
Слово
Русь несла самолет, самобранку,
Мрию Хлебникова, ЧК,
Выворачивая наизнанку
Сумеречные века.
Тормошила и раздражала —
Бескорыстного столько зла!
Грубо Азию обнажала,
Опозоренная ушла.
Но удержит чужое слово
Тьма, приверженная ножу,
Затворившаяся сурово,
Вновь надевшая паранджу.
Незнакомый голос
Радостный, плещущий гулом
Голос всплывал Гумилева.
В зале пустынном и снулом —
Жизнь и журчание слова.
Валики восковые
Шли, шелестели с тоскою.
Лики старух восковые
Веяли дряхлой Москвою.
В голосе жил наслажденец,
Певший слонов и жирафов...
Нет уже здесь современниц,
Глушь и акустик Шарапов.
Что ж ты, давай ему голос,
Веком исцеженный в меру!
Долгий незнаемый голос,
Принятый нами на веру.
Счастье
Увижу индийцев счастливых
В минуту смертельной тоски...
В цветах и серебряных гривах
Громоздкие грузовики.
На крыше кабины теснится
Веселых кумиров семья,
А в кузове — темные лица,
У каждого радость своя.
Но славящий благость коровью
Поистине счастлив народ
И жгучей бетелевой кровью
В незрячем восторге плюет.
В пыли и седом серпантине
Сквозь вихри удач и утрат,
Сквозь людные эти пустыни
Беспечные боги летят.
Сон о Тарковском
Мне снилась Польша, снился пыл,
С которым в странном сне
Я о Тарковском говорил
И о другой стране;
Всю проживал его судьбу
И видел наяву
Ту енисейскую избу,
Как будто в ней живу.
В той ссылке пбо воду чуть свет
И наколоть дровец
С Пилсудским в очередь семь лет
Ходил его отец.
Влилось полвека в черноту,
И сын десяток роз
На поседелую плиту
Пилсудскому принес.
Ах, эти розы хороши,
Как первая любовь!
...Все прошлое его души
Меня пронзило вновь.
Голицыно и Дагестан,
Махновщина, Ингул
И этот нынешний дурман,
В котором я уснул.
Все перепуталось в тайге,
И выплыло рывком —
Как на единственной ноге
Он прыгал с молотком.
Как бодро мебель мастерил
И что-то вслух читал,
И сонм исчисленных светил
Над нами пролетал.
Как жизнь, тянулся этот сон
В сиянье долгих зим,
Был сердцу непосилен он
И непереносим.
Как встреча вновь с его лицом
И волны под крыльцом,
Как мысль о жизни пред концом,
Ее простым венцом.
Измайловский собор
Марк в самом центре, ровный, усредненный.
Левей — неутешительный Лука.
И справа — Иоанн. И взлет зеленый
Деревьев к небу — в души, в облака.
Встал синетемный, в небеса упертый
Собор над службой и судьбой моей.
Три купола. И выше их — четвертый,
Огромный, всеобъемлющий Матфей.
Кумран
С. и И. Кроп.
Свеж верблюжий след на глине,
Долог день и древен мир,
И пустыня всё пустынней
И синее знойно-синий
Моря Мертвого сапфир.
Вот и меркнущий во мраке
Проблеск истины двоякий,
Правды промельк и пример:
Облетающие маки
У чернеющих пещер.
* *
*
Как греки в буйный с бубнами Стамбул,
Как немцы в Кёнигсберг или Бреслау,
Во Львов — поляки,
Русские — в Одессу
И Севастополь...
Так должны евреи
Входить в арабский Иерусалим.
Я шел, и становились все крупнее
Детьми в меня бросаемые камни.
Дорога в Гефсиманию — как сон,
Где будущее движется в бурнусе
И прошлое в пустыне вопиет.
Прекрасна жизнь, как подвиг непосильный.
Безмолвие на мыслящих кладббищах
И солнце, не дающее вздохнуть.
Стена
Какой-то гул, ликуя,
Как будто снится мне.
Проснуться не могу я,
Припав лицом к стене.
Все не могу прозреть я,
Но, в слепоте права,
Вросла в тысячелетья
Упрямая трава.
Как легионы Рима,
Промчались времена,
И все непоправимо,
И предо мной — Стена.
И ничего не прячет,
Горит душа моя.
О чем другие плачут,
Не различаю я.
Летят, мелькают лица,
И с ними пролети.
О, жизнь моя, частица
Всеобщего пути!
Ведь в этот день горячий,
Смешавший с явью сны,
Я — под Стеною Плача,
Я плачу у стены.
Памяти Розанова
Где свежий ветер клонит долу
Деревья, слившиеся с ним,
Чуть свет проходят дети в школу
Журчащим выводком родным.
И в старости здесь дела много —
Глядеть на горы, на цветы,
Встречать субботу, славя Бога
Из благодатной темноты.
Синельников Михаил Исаакович родился в 1946 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, переводчик. Автор тридцати семи стихотворных книг, в том числе однотомника (М., СПб., 2004), двухтомника (М., 2006), книги «Сто стихотворений» (М., 2011), сборников «Из семи книг. Избранные стихотворения» (М., 2013) и «Поздняя лирика» (М., 2020). Составитель многих поэтических антологий, руководитель Школы поэзии имени Валерия Брюсова. Живет в Москве.
Опубликовано в Журнале №8