Уважаемая Татьяна Васильевна <Чередниченко>!
Разрешите поблагодарить Вас за прекрасную по мысли статью “Радость (?) выбора (?)” в январском номере “Нового мира”. Я, вероятно, не собрался бы Вам написать, если бы не последовавшая за ней полемика*. Важным для меня был Ваш ответ, а не возражение оппонента. Все, что Вы пишете (хочется сказать — думаете и, главное, чувствуете), мне близко и представляется насущным. Все, что пишет Ваш оппонент, мне кажется поверхностным... Возможно, Ваш оппонент-сослуживец не различает идеальное и утопическое, иллюзорное, не чувствует, что без идеальных стремлений не может быть никакого творческого напряжения сил и, значит, никакой созидательной жизни. Его мужское гарцевание дает повод думать, что он не видит, какой реальной преображающей силой бывает любовь, в том числе любовь к не вполне осязаемым вещам. Но в несовершенной любви лучше упрекать себя, а не других. В Вашем ответе слышится сдерживаемая легкая досада. Вконце концов, дело не в разномыслии, а в разночувствовании, даже в разнолюбии... Отрадна в этой полемике лишь нечаянная верность нашей традиции — “она” оказалась глубже, лучше, сильнее, чем “он”.
В Вашей статье мне видится большая правда — правда, говоря высоким слогом, категорического императива (человек — не средство, в том числе для всяческих манипуляций) или, проще, правда нравственного неприятия в качестве нормы (или безобидного артефакта) того, что можно назвать новым отчуждением, новым небратством или новой мертвечиной (противостояние живого — мертвого в нашей жизни для меня основное). Странно и поучительно, но ныне, как и тридцать (и триста?) лет назад, к реальности (“живой жизни”) надо продираться сквозь дебри. Эти дебри, на неискушенный взгляд, имеют вид райских кущ, что морочит и без того нетвердые наши головы. Обольстительный декор — это все та же небытийственность, пляски смерти или, как Вы выражаетесь, виртуальность (во что превратилось благородное латинское virtus; слово “виртуальный” у нас как-то слишком негативно фантомизировалось, растеряв все положительные смыслы). Вместе с тем нынешние обстоятельства, я думаю, все-таки более живые и обнадеживающие, чем прежние, хотя бы в силу большего разнообразия жизненных форм (в биологии — это залог устойчивости), возможностей, ситуаций. Это, однако, не отменяет необходимости Вашего сурового предостережения. События в Югославии (благодеяние со взломом, “виртуальная война”) лишь подтверждают это. После таких событий не хочется в “цивилизованное общество”, не хочется “прав человека” и всего этого джентльменского набора.
О том, чего хочется, есть в Вашей статье, правда кратко. Меня не пугает своей утопичностью “третий путь”, если он означает, что Россия должна быть и что она должна быть физически, душевно и духовно здоровой, живой. Если это означает также, что у России должно быть свое, не безобразное, но и не заемное, исторически узнаваемое лицо (в счастливые мгновения — лик). Если для этого нужно то, о чем пишете Вы, тогда пусть будет третий путь. Новому отчуждению может, вероятно, противостоять новая (забытая старая) идеальность.
Меня очень тронул Ваш взгляд на садово-огородные участки. Половина, если не больше, городской России ведет шестисоточную жизнь. Она не похожа на городскую, деревенскую или дачную. Но эта жизнь существенна, бытийственна и образует у нас область “стихийной упругости” и “внятных смыслов”. Она бесконечно далека от всяческой виртуальности и поэтому плодотворна. Без понимания этого, без понимания того, что означают эти шесть соток в жизни людей, невозможно, как мне кажется, вообще понять нашу жизнь, как невозможно и всякое созидательное, материальное и духовное, обустройство. Виртуализированные (виртуализованные?) философы, социологи, политики не замечают шести соток (в самом деле — носовой платок!) или смотрят снисходительно на пенсионерское сидение на грядках. А между тем на этих “платках” уже повырастали — шутка сказать— целые поколения. Хорошо, что Вы заметили эту невидную, неказистую, но такую насущную реальность. Можно много говорить о физике и метафизике шести соток, но Вы, наверное, все это знаете сами, раз вспомнили о них в таком серьезном жизненном контексте. Замечу только, что на маленьком, жестко ограниченном клочке земли человек обращается к вертикали — он смотрит либо в землю, либо в небо, но не по сторонам (в деревне небо сливается с горизонтом, а в городе его просто нет, как, впрочем, нет и земли). Глаз, конечно, тоскует по дали, но такое ограничение может быть полезным в рассуждении собранности, сосредоточенности.
Раньше, к моему сожалению, я не читал Ваших работ (кроме двух-трех рецензий в газете), но отныне буду Вашим посильно внимательным и сочувствующим читателем.
Андрей Владимирович СИМОЛИН.
* “Все про тот же „третий путь”” — “Новый мир”, 1999, № 4.