Меж звездой и булыжником Пресни

Мы подростки. Мы прыгнули в кузов.
И — вперед, и — в поход, и — в побег!
Это было в эпоху арбузов,
Заедаемых кашей “артек”.

На руинах разбитого храма,
Где крапива росла в алтаре,
Мы играли в “секреты” (незнамо —
От кого), мы копались в старье,

Где непарные туфли без пряжек,
И военного горна раструб,
И окурки на пару затяжек,
И заморская вещь — хула-хуп,

И весло от потопленной лодки,
И пилотка, и даже шлея...
Я и впредь лоскуты и ошметки
Почитала за гул бытия.

...Мы стареем — спесивы и жалки.
Мы уходим — опять и опять
На зады, на руины, на свалки,
Дабы новое время понять,

Дабы, роясь в метафорах сора
И склоняясь над рухлядью ниц,
Ощутить себя частью простора
И одной из ненужных вещиц.

То ли сполох беды, то ли радуга,
То ли Муза в мужском пальто...
Я не вашего поля ягода!
Я не ягода. Я не то.

...Грянут с неба огромные градины —
Станут прыгать, как злой горох!
Но царапины, шишки, ссадины
Равнодушьем покроет мох,

Я любила, но больше — плакала...
Комментарий

Как в чужой, недающейся местности
(Поперек. Вразрез. Не в ладу.), —
Всю-то жизнь умирать от пресности,
Точно рыбе морской — в пруду.

Как горькая строчка на три стопы,
Как сон, поразивший с детства, —
Все чаще случаются при-сту-пы
Сиротства и самоедства.

Как длинная нитка щербатых бус,
Как школьного шелка лента...
А мир оказался старик и трус
В обличии диссидента!

Мой род иссякает теперь и здесь,
Не выдержав испытанья.
“Примета стиля — больная спесь
Твоих мемуаров, Таня”, —

Мне будет голос сквозь снежный прах
(Канава; фонарь; аптека.)...
Не жизнь — лишь галочка на полях
Горящего в топке века.

Истощилась и скурвилась ода
На листочках в косую линейку...
Я войду к тебе с черного хода,
Я последнюю знаю лазейку.

Ты, в рубашке в больничную клетку
И с кудрями до плеч под Бальмонта,
Стал похож на себя — малолетку,
Для которого нет горизонта,

То есть четко прочерченной грани
Меж звездой и булыжником Пресни...
Быть живым. Не зависеть от дряни.
Замышлять гениальные песни.

Ты, твердивший, что “люди не волки”,
И друзьям не дававший покою, —
Помнишь, как мы кутили на Волге
И стояли впотьмах над Окою?

Быть живым! Я не знаю лекарства.
В этом свертке — лимонные дольки,
Карандаш, табакерка, полцарства,
Память юности... Люди не волки.

Я в детстве, как лесная ель,
Мечтала, чтоб меня срубили
И нарядили в канитель
Под выхлопы и тили-тили...
Но мир свирел в свою свирель,
В сердцах одергивая: — Ты ли?

Мой ангел был мертвецки пьян,
Земные дни ополовиня, —
Меня менял самообман,
Как грандиозная давильня...
Но слава Богу, что туман
Впотьмах сгущается — до ливня.

Спасибо голосу, что пел
В избытке жалости, как пыла.
...Царила мель. Крошился мел.
Обожествляли конвоира...
Но дух