Вера в научно-технический прогресс, точнее, в благотворные и гуманные плоды этого прогресса — вот что было главным побуждением в тех поисках, какие вели ученые и исследователи на ниве науки. Именно вера, а не однозначное эмпирическое наблюдение.
Действительно, к началу XX века, по инерции питаясь мощным энергетическим потенциалом традиционных христианских ценностей — милосердия, делания добра, уникальности человеческой жизни, — наука, в частности медико-биологическое знание, приходит к ликвидации постоянно угрожающих человечеству факторов риска: эпидемий, инфекционных заболеваний. Достижения медицины снижают детскую смертность, исцеляют болезни и “исторгают из когтей смерти ее преждевременные жертвы” (С. Н. Булгаков).
Так что вера в научно-технический прогресс своим основанием имеет действительные успехи преобразующего природу разума человека. Но не будем закрывать глаза и на чудовищные падения преобразующего разума. Древневосточная максима гласит: поступить неправильно еще не значит совершить ошибку, не исправить неправильное — вот настоящая ошибка. Эта максима приобретает особое значение в конце века и тем более в России, которая в этом столетии обогатила историю трагическим опытом противопоставления христианства и культуры, нравственности и науки.
...Речь идет, в частности, об известных экспериментах по скрещиванию человека и обезьяны, проводившихся в нашей стране на гребне торжества советской утопии. В отчете 1928 года, представленном в Совнарком председателю Комиссии по содействию работе Академии наук СССР т. Н. Горбунову, руководитель “исследований” профессор И. Иванов констатировал: “Только в самые последние годы наметилась возможность поставить наши опыты без особо значительных затрат и без опасений встретить запрет со стороны церкви. Серьезным тормозом для постановки этой экспериментальной работы являлись также предрассудки религиозного и морального характера. В дореволюционной России было совершенно невозможно не только что-либо сделать, но и писать в этом направлении”[1] (здесь и далее курсив мой. — И. С.).
Экспериментальные исследования, особенно в медико-биологической области, шли в России “широким фронтом”. “Как бы ни судил будущий историк нашу стихийно-драматическую эпоху, — а его оценка, несомненно, во многом и глубоко будет отличаться от современной, — он, во всяком случае, отметит и признает одним из лучших проявлений культурного прогресса этой эпохи невиданную раньше смелость в постановке задач”, — справедливо отмечал известный в свое время медик А. Богданов[2]. К “лучшим проявлениям культурного прогресса” он относил прежде всего идею омоложения, реализацию которой связывал с процедурой переливания крови молодых людей старым[3]. В1926 году он создает первый в мире Институт переливания крови. “Задачи, самая мысль о которых еще недавно представлялась если не безумием, то утопической фантазией, теперь сознательно выдвигаются, начинают практически и научно решаться”[4]. Задачи, о которых идет речь, сводились прежде всего и главным образом к разработке методов “борьбы с общим упадком организма— вопросам омоложения”. Но “фантазии” Богданова не ограничивались только этими вопросами. Он полагал, что переливание крови способно решить не только биофизиологические, но и социально-политические задачи. Богданов создает концепцию “физиологического коллективизма”, в которой переливание крови становится не только способом “омоложения”, но и буквального “братания” людей, которые благодаря этой процедуре превращаются из отдельных индивидов в опять же буквально “единый социальный организм”. Согласно этой концепции донорство возводится не только в новую этическую, но исоциальную норму. Человеку же предписывалось соответствовать новым социальным нормам, при этом он становился жертвой “благих” идей и целей, одна из которых, в формулировке Богданова, — преодоление “изношенности” ответственных советских государственных работников.
Тогда в СССР решению “смелых” задач омоложения, то есть управлению биологической цикличностью развития организма, была подчинена и трансплантация фетальных тканей, то есть тканей человеческих зародышей, обладающих особыми биологическими свойствами — колоссальной жизненной энергией. В конце 20-х годов в Советской России появляется институт по исследованию фетальных тканей, а в московских аптеках стали продавать вытяжку из эмбрионов человека. (Симптоматично, что в 90-х годах в России начинает свою легальную работу Международный институт биологической медицины, директор которого с гордостью заявляет, что в его институте “собран самый крупный в мире банк фетальных тканей”[5].)
Бесперебойную подачу фармацевтического человеческого “сырья”, изготовленного из зародышей человека, обеспечивало революционное российское законодательство, которое в 1920 году впервые в мире легализует искусственный аборт, снимая все ограничения с этого вида медицинской деятельности. (И снова интересная параллель: в 1996 году правительство России принимает постановление о расширенном — нигде в мире нет шире! — производстве поздних абортов: 18 — 22 недели.)
“Смелые” идеи о создании “сверхчеловеческого” человека воплощались в различного рода евгенических проектах. Н. К. Кольцов создает Русское евгеническое общество. Еще в 1917 году организуется Институт экспериментальной биологии с отделом евгеники, с целью определить биологические параметры человека будущего.
Необычайно “смелой” была в 1925 году задача по реализации “права иметь ребенка неполовым путем”. На VI съезде Всесоюзного общества гинекологов и акушеров в Ташкенте доктор А. Шорохова в своем докладе сообщает и описывает 88 проведенных ею операций по искусственному оплодотворению с положительным результатом в 33 случаях. При этом она рассматривает искусственное оплодотворение как воплощение права женщины на “нежелание сходиться с мужчиной” и “право иметь ребенка неполовым путем”[6].
Перечисленные факты являются “материализацией” уникального феномена современной культуры, который П. Гайденко метко называет “утопическим активизмом индустриально-технической цивилизации” и определяет его как “технократическую волю к переустройству человеком не только Земли, но и всего космоса, переустройству, угрожающему уничтожением всего живого”[7].
“Духовно-практическим” основанием “утопического активизма” является антропоцентрическая мировоззренческая парадигма, формирующая основной тип мышления индустриально-технической цивилизации XX века. (В отечественной истории философии детально проанализированы ее истоки, уходящие не в XIX и даже не в XVIII век, но значительно ранее — в номинализм XIV века, где “разум рассматривается не как высшая форма бытия, а как субъективное начало, как субъект, противостоящий миру объектов”[8].)
Эволюционируя, антропоцентризм ХХ века не приемлет понимания человека как существа, зависимого от высших сил, будь то природа или Бог. Он укрепляет человека в оценке себя как самодетерминируемого субъекта, целеосмысленного “творца” техники, своей жизни, самого себя.
Но утопические (и с христианской точки зрения еретические) искания советских ученых времен “молодой” советской власти, связанные с этим моральные и научные проблемы неожиданно резко актуализировались в последнее время...
23 февраля 1997 года на свет появилось первое в мире искусственное млекопитающее — овца Долли. За технологией, с помощью которой она была создана, закрепилось название клонирование.
Мнения ученых-генетиков относительно технологической возможности клонирования человека сегодня различны. К известному американскому профессору Р. Сиду, заявившему, что он готов приступить к опытам по клонированию человека, 6 марта 1998 года присоединились и российские академики Л. Эрнст и И. Кузнецов, на пресс-конференции в Государственной Думе говорившие о технологической возможности клонирования человека.
Журналисты набросились на клонирование, как мухи на варенье. Трудно назвать периодическое издание в России, не принявшее участия в обсуждении перспектив применения технологии клонирования. Сам факт, масштаб и характер обсуждения этой проблемы говорят о том, что затронуты действительноболевые точки не только науки, но и — в широком смысле — культуры. Одна из них — самосознание современного человека, одержимого верой в свое правоконструирования мира по его, человека, разуму и по его, человека, воле. Болезненность этого состояния связана с тем, что за “новое” человек, в лучшем случае не осознавая этого, принимает хорошо забытое “старое”. “Новым” оказывается лишь видоизменение форм “старого”, которое в случае с клонированием не просто уродливо, но и небезопасно.
Одним из самых старых и, можно сказать, нарицательных сюжетов, известных культуре, является судьба двух первых в истории человечества братьев— Авеля и Каина. Этот прасюжет в конце XX века приобретает новый и неожиданный смысл в связи с борьбой цивилизации за здоровье человека. Согласно идее технологического клонирования (тиражирования, копирования) человека, “клон” — генетический брат-близнец человека — создается для того, чтобы быть убитым с целью сохранения здоровья старшего “брата”: ведь ткани их генетически идентичны, и разного рода трансплантации органов и тканей от “клона” могут осуществляться без обыкновенных в этом случае проблем с совместимостью. Каин “в законе” — так символически можно определить перспективу нового правопорядка, основание которого — отрицание ценностей традиционного нравственного сознания.
Одно из проявлений такой свободы — вера в то, что научно-технический прогресс никем и ничем не может быть ограничен. Сама вера в него в современном человеке так сильна, что заслоняет собою вопрос о моральной корректности той или иной поставленной наукой задачи, неизбежность и успех решения которой однозначно предопределены самой неотвратимостью научно-технического прогресса. И любые ограничения, даже разговор о них, вызывают резкий, истеричный протест, аналогичный тому, какой рождают, скажем, призывы к ограничению порнографической печатной продукции, якобы ущемляющему свободу слова. Напомним, однако, о Нюрнбергском процессе, в ходе которого всему миру стали известны эксперименты на людях по стерилизации, регенерации костей, мышц, нервных тканей, по их пересадке и т. д. и т. п. В конце августа 1947 года I Военный трибунал США, действующий по договоренности с союзниками и по приказу американской администрации в Германии, вынес приговор по делу “медиков”. “Исследования” и “опыты” этих “ученых” вошли неотъемлемой частью в понятие “преступление против человечности”. Нюрнбергский кодекс — это первый в истории международный свод правил о проведении экспериментов на людях, который появился в результате осознания вопиющего несоответствия некоторых видов медицинских экспериментов на человеке этическим принципам медицинской профессии и человеческой морали. Нюрнбергский кодекс — первое свидетельство возможности и необходимости этических ограничений науки. Многими до сих пор он рассматривается как исторический документ о зверствах и перегибах “нацистской лженауки” и в то же время как своеобразный символ нравственной чистоты науки в цивилизованном мире.
Обсуждение проблемы клонирования в российской прессе выявило, что современные естествоиспытатели и идеологи в большинстве своем убеждены, что нельзя ограничивать науку. Почему нельзя? Потому что “прогресс науки остановить невозможно. Это не под силу ни инквизиторам, ни святым, ни КГБ и ФБР, ни парламенту, ни церкви. Прогресс науки — явление стихийное, подобное землетрясению”[9]. Ну разве можно остановить землетрясение?
Надо ли говорить, что данное сравнение не вполне корректно. Воля и разум человека, не ограниченные нравственным законом, действительно могут быть равномощны стихийному бедствию, уничтожающему на своем пути все живое. Но ведь человек наделен способностью предусматривать стихийные бедствия и по мере сил защищать себя от их разрушающего действия. В сейсмически неблагоприятных районах он строит дома по специальной технологии, выдерживает дистанцию между поселением и рекой, предусматривая ее разливы, и т. д. и т. п. Одним же из способов защиты от бедствий, которыми чревата наука как деяние человека, является соблюдение нравственного закона.
Находясь в реальности взрывоподобного прогресса в области генетики, в частности в области клонирования человека, нельзя недооценивать нравственные закономерности “устроения человеческой жизни”. По понятным причинам ответственность, лежащая на ученом, исследующем и изучающем человека и человеческую природу, особенно велика.
Если овца Долли появилась после более чем двухсот пятидесяти неудачных попыток клонирования, то, по утверждению заместителя директора Института общей генетики РАН Е. Платонова, “удачное клонирование первого ребенка потребует не менее 1000 попыток. Появится большое количество мертворожденных или уродливых детей”[10].
Большинство ученых-генетиков, критически относящихся к новой технологии, cвязывают с нравственными аспектами клонирования именно методическую неотработанность технологии. Нравственная сторона проблемы клонирования заключается для них в том, что, если в опытах с животными “так велико количество повреждений эмбриона и мертворождений, если не ясен вообще конечный результат, этично ли даже говорить о переносе эксперимента на живых людей?”. Задавая такой вопрос, профессор Б. Конюхов, заведующий лабораторией генетики развития Института общей генетики РАН, отвечает на него предельно ясно: “Переносить еще не решенную методически научную разработку на человека безнравственно”[11]. Значит ли это, что, ежели научная разработка будет решена методически, отработанная технология станет нравственной? Ведь создание человека по заданным параметрам, а именно в этом заключается “смысл” клонирования, изначально ориентировано на создание человеком человека с определенными качествами, для решения определенных исходных задач. Задачи и стимулирующие мотивы развития технологии клонирования, а именно создание существ по интересующим “заказчика” параметрам, обнажают потребительское отношение к человеку как средству их решения, гуманистическая утопия в который раз, исходя якобы из уважения к личности и действуя “во имя человека”, на деле оборачивается бесчеловечностью.
Сама по себе палитра возможных последствий и “вторичных” чудовищных злоупотреблений клонированием (например, создание человеческих “запасников” для целей трансплантации) обнажает безнравственность “первичной” цели клонирования человека. А ее наши уважаемые ученые связывают ни много ни мало, как с... достижением бессмертия.
“В Москве организован комитет в защиту клонирования и бессмертия”, объединяющий “ученых-биологов и медиков. Комитет, по словам его председателя Сергея Бодрова, выступает за легализацию исследований по клонированию человека, причем, по мнению этих энтузиастов, только создание государственной программы по клонированию уже в ближайшее время сможет довести продолжительность жизни до 500 лет”[12]. “Метод... клонирования людей в перспективе сулит возможность радикального лечения всех и вся болезней человека раз и навсегда методом заместительной терапии”[13].
Еще недавно религиозная философия боролась за идею бессмертия человека с агрессивной и “воинствующей” наукой. А та — в свою очередь — считала бессмертие человека весьма “вредной идеей”, “вымыслом темных и беспомощных людей”, суеверием и предрассудком, верой в несуществующие иллюзии. Философ Иван Ильин писал в 1951 году: “Если отрицатели бессмертия скажут нам, что они „не воспринимают” этого бессмертного духа, то мы спросим их, неужели же они столь наивны, что считают субъективное невосприятие признаком небытия и дефект личного опыта критерием предметной реальности? Если уже физика показала нам, что есть звуки, неслышные человеку, и лучи, недоступные его глазу, то духовный опыт прямо начинает с нечувствительных реальностей. И если они сознательно ограничивают свой опыт чувственными восприятиями и предметами, то компетентность их в суждении о нечувственных или по крайней мере чувственно-недоступных предметах — оказывается ничтожной. Пока они будут упорно придерживаться границ своего элементарного, узкого и грубого опыта, им невозможно доказать или показать что-нибудь за его пределами; и наивно верить им на слово”[14].
Вера в бессмертие человека, разумеется, не входит в компетенцию науки. Принимая этот принцип, фундаментально обоснованный еще Кантом, естествоиспытатели, или не согласные с Кантом, или не читавшие его, все же не оставляют в покое, по сути, не их проблему. Но сегодня позиция многих естествоиспытателей изменилась: многие из них — в очередной раз, как того требует идеологическая конъюнктура времени, — заявляют, что вплотную подошли к разгадке тайны человеческого бессмертия.
Для современного биолога тайна бессмертия “заключена в шаровидной форме клеток”[15].
Панацеей от смерти на сей раз объявляется трансплантация органов и тканей, или так называемая заместительная терапия. Предлагается идеология ремонта с помощью запасных частей.
Наука выходит на уровень трансплантации клеток в эмбриогенезе. Развитие молекулярной биологии и генетики позволяет фрагменты материала наследственности (ДНК), принадлежащие одному организму, соединять in vitro с клеткой другого организма, придавая ей желаемые генетические свойства.
“Каждую эмбриональную стволовую клетку можно в определенных условиях превратить в целый зародыш. Каждую региональную стволовую клетку можно превратить в соответствующий орган без особых затрат. Стволовые клетки бессмертны. Это значит, что уже сейчас США обеспечили страну и нацию важнейшей биологической информацией (банки клеток. — И. С.) на случай радиационной или космической катастрофы. Очень скоро такие банки уникальной биологической информации будут стоить гораздо дороже запасов нефти”[16].
Таким образом, бессмертие понимается как состояние человека в периодически повторяемой, но вечной процедуре замены вышедших из строя органов органами “лабораторными”. Но такое бессмертие есть лишь бегство от смерти, понимаемой в свою очередь как однозначно тотальное прекращение какого бы то ни было существования.
Борьба за бессмертие как задача новых технологий представляет собой чудовищный симбиоз несовместимых в теоретическом отношении представлений. Базовым среди них был и остается атеизм, который в конце ХХ века не может не быть “просвещенным”. Эта “просвещенность” относится к бесспорному признанию нравственного значения идеи о бессмертии, обоснованного уже в античности. Классическим примером является суждение Сократа в платоновском “Федоне” о том, что если бы со смертью тела погибала и душа, то дурным людям не о чем было бы беспокоиться. “Если бы смерть была концом всему, она была бы счастливой находкой для дурных людей: скончавшись, они разом избавлялись бы и от тела, и — вместе с душой — от собственной порочности. Но на самом-то деле, раз выяснилось, что душа бессмертна, для нее нет, видно, иного прибежища и спасения от бедствий, кроме единственного: стать как можно лучше и как можно разумнее... Если душа бессмертна, она требует заботы не только на нынешнее время, которое мы называем своей жизнью, но на все времена, и, если кто не заботится о своей душе, впредь мы будем считать это грозной опасностью”[17].
Идея бессмертия принимается сторонниками клонирования, но при этом речь идет не о бессмертии души, а о бессмертии тела. Произведенная замена носит принципиальный характер.
Понимание бессмертия идеологами “ремонта” человека с помощью “запасных частей” человекоподобных существ — суть форма инстинкта самосохранения, при этом самосохранение трактуется как высшая цель, для достижения которой все средства хороши. Такое “бессмертие” — ядовитая пародия на одно из краеугольных положений христианства. Эта пародия разрушает нравственное сознание, а вместе с ним и нравственное устроение жизни — значит, и саму жизнь.
...Какими же могут быть ближайшие, находящиеся в недалекой перспективе социальные последствия подобного разрушения?
Во-первых, любая форма искусственного размножения — будь то оплодотворение in vitro или клонирование — является “технологической” поддержкой инвертов, ведь перестает “работать” старейший аргумент против однополых семей — нарушение ритмов рождаемости и угроза невоспроизводства человечества. Получение возможности размножаться для инвертированных лиц означает окончательную легализацию новых форм семейно-брачных отношений, противоречащих традиционному моногамному браку.
Во-вторых, новые методы искусственного размножения делают весьма реальной перспективу роста “неполных семей” и увеличение числа детей, рожденных вне брака и воспитывающихся в неполных семьях.
В-третьих, новые методы искусственного размножения разрушают историческую систему нравственных ценностей, обесценивая в первую очередь главную из них — ценность любви. Вспомним “Дивный новый мир” О. Хаксли, где доведены до логического предела возможности и последствия искусственного размножения людей по заданным параметрам. Законодательное признание искусственного размножения в новом государстве имеет своим логическим следствием запрещение семьи, материнства, единобрачия. Они рассматриваются в новом обществе как источник сильных и нежелательных эмоциональных переживаний, душевной боли и в результате — всевозможных болезней. Место любви в иерархии ценностей данного общества занимает понятиевзаимопользования, фиксирующее презрение к достоинству человека и отрицание личной свободы. Нельзя не согласиться с наличием жесткой и непротиворечивой связи между отрицанием традиционной нравственности, распадом брака и искусственными технологиями зачатия.
Эволюционируя, антропоцентризм XX века не приемлет понимания человека как существа, зависимого от высших сил, будь то природа или Бог. Он укрепляет человека в оценке себя как самодетерминируемого субъекта, целеосмысленного “творца” техники, своей жизни, самого себя.
Уникальные факты социально-практического “апробирования” антропоцентризма предоставил опыт социалистического “строительства” и преобразований в России, которые не могли не коснуться науки, в частности биомедицины, о чем уже говорилось в самом начале статьи. То, что происходило в российской науке в первой половине XX века, было непосредственно связано с насильственным и мнимым, нарочито раздуваемым противопоставлением религии и науки.
Перечисленный фактический материал взывает к необходимости преодоления антропоцентризма изнутри, силами самой науки и ученых. И тогда откроется “скрытая теплота” Христова дела даже там, где ее как будто не осталось и следа.
Кстати, в вопросе клонирования мы, как всегда, впереди планеты всей: Запад намного нас осмотрительнее. В частности, США приняли мораторий на проведение работ по клонированию человека и начали разработку специальных законов, ограничивающих данную технологию. Совет Европы был вынужден принять дополнительный протокол к Конвенции “О правах человека и биомедицине”, где говорится, что “инструментализация человеческих существ путем намеренного создания генетически идентичных человеческих существ несовместима с достоинством человека и, таким образом, представляет собой злоупотребление биологией и медициной”. В этом же документе указывается на “серьезные трудности медицинского, психологического и социального порядка, которые такая намеренная биомедицинская практика могла бы породить для всех вовлеченных в нее индивидов”[18].
Почему не менее выдающиеся достижения биомедицинского знания предшествующего века, а именно: изобретение шприца и игл для инъекций, становление микробиологии (Л. Пастер), бактериологии (Р. Кох), применение рентгена, получение пенициллина и т. п. — не сопровождались разработкой специальных этико-правовых документов, регулирующих их применение? Очевидно, потому, что эти открытия и достижения определялись традиционными моральными представлениями о медицине. Они не выходили за пределы нравственных принципов христианской антропологии, до последнего времени базовой для нашей цивилизации.
В конце концов, вопрос даже не в том, возможно ли клонирование или это афера. Вопрос в отношении человека к этой возможности.
[1] “О советских экспериментах по скрещиванию человека с обезьяной”. — “Вечерняя Москва”. Приложение. Независимая народная газета. 1994, 25 августа.
[2] Богданов А. Борьба за жизнеспособность. М., 1927, стр. 5.
[3] Именно эта процедура — переливание себе крови молодого студента (неудачное) — стала причиной гибели А. Богданова.
[4] Богданов А. Борьба за жизнеспособность, стр. 5.
[5] Сухих Г. Секрет их молодости. — “Столица”, 1994, № 11.
[6] Шорохова А. Искусственное оплодотворение у людей. — В сб.: “Труды VI съезда Всесоюзного общ-ва гинекологов и акушеров”. М., 1925, стр. 420.
[7] Гайденко П. Бытие и разум. — “Вопросы философии”, 1997, № 7.
[8] Гайденко П. Бытие и разум. — “Вопросы философии”, 1997, № 7.
[9] Стуруа М. Доктор Сид — Галилей или Кеворкян? — “Московский комсомолец”, 1998, 15 января.
[10] Платонов Е. “Клоны наступают!..”. — “Комсомольская правда”, 1998, 27 января.
[11] Конюхов Б. Клонирование человека. — “Известия”, 1998, 21 января.
[12] Версобин В. Чтобы обессмертить россиян, нужно их клонировать. — “Вечерняя Москва”. Приложение. Независимая народная газета. 1998, 27 января.
[13] Пряхин В. Джинн выпущен из бутылки. — “НГ-Наука”, 1997, декабрь, № 4.
[14] Ильин И. Аксиомы религиозного опыта. М., 1993, cтр. 412.
[15] Репин В. За наше биологическое будущее. — “НГ-Наука”, 1997, декабрь, № 3.
[16] Репин В. За наше биологическое будущее. — “НГ-Наука”, 1997, декабрь, № 3.
[17] Платон. Сочинения. В 3-х томах, т. 2. М., 1970, cтр. 81.
[18] Кутковец Т., Юдин Б. Уроки незаконченной дискуссии. — “Человек”, 1998, №3.