Сульчинская Ольга Владимировна родилась и живет в Москве. Окончила филологический факультет МГУ. Это одна из ее первых публикаций.
По ночному окну ты проводишь рукой
И стираешь потемки, и небо светлеет,
И дорожка бежит через мост над рекой,
И далекая башня влюбленно белеет,
И деревья растут, и трепещет листва,
И погода прекрасна, и даль благодатна.
Но когда ты ладонь отведешь от стекла —
Непроглядная темень вернется обратно.
Большие деревья приходят впотьмах
И дом поднимают своими ветвями.
Но мы отгорожены крепкими снами
От страха в душе и смятенья в умах.
И дела нам нету, что воды шумят
И сучья корябают ветхое днище,
Что в окна плывущего небом жилища
Полночные рыбы печально глядят...
Не поднимешь руками уснувшей осенней листвы.
Не накроешь ладонью движений души стрекозиных.
Это время над нами идет как тяжелые сны.
Лето снято — и благоухает в плетеных корзинах.
Сладким сливовым соком слепая щека клеймена.
На коленях лежит золотистый загадочный свиток,
Но слипаются веки и не разобрать письмена,
На которых судьба. И не стоит напрасных попыток.
И от пальцев истома идет по кости лучевой.
И дремотная слабость вливается в смертное тело.
Можно спать и не видеть ни снов, ни тебя, ничего.
И последняя — вот — стрекоза — посмотри — улетела.
Любезны мне такие времена,
Когда душа не обременена
И нет любви, да и не нужно это.
Стоит подслеповатая пора
Апрельских сумерек. Вечерняя игра
Способна затянуться до рассвета,
Когда вполне свободны ты и я
И нас не ждут родные и друзья,
Возлюбленные нам не по карману,
Под взглядом фонарей, под крик ворон
Мы шляемся вдвоем, со всех сторон
Никак не подходящие к роману.
Давай гулять! Давай дышать! “Давай” —
Какое замечательное слово!
Давай глядеть на реку, на трамвай,
На голубя на толстого такого.
Давай я застегну тебе пальто —
Здесь ветрено. И шарф... Тебе не туго?
Давай не расставаться ни за что.
Давай с тобой всегда любить друг друга.
Невелик мой любовный улов.
И словарный запас невелик.
От навек облюбованных слов
Отказаться не в силах язык.
И все тот же заплаканный глаз
Вечно видит над рябью воды:
Летний вечер, и ветер, и Вас,
Льющий ливень, пустые сады...
Дует ветер. Он созидает горы,
Надувает небо и поднимает звезды.
И приходят звери и роют в горах норы,
Прилетают птицы и вьют на деревьях гнезда.
Приплывают рыбы и стоят в воде, обернувши
Головы к берегу, шевеля плавниками.
Застывает собака, насторожив уши.
Небо плывет, облаченное облаками.
Милый мой! Не верь никому, пространство —
Точно так же, как время, — не существует.
Это только мечта про постоянство
В мире, где нет постоянства и ветер дует.
Ветер дует, он разрушает горы.
И они, как и прежде, воле его покорны.
Наверху деревья почти лишены опоры,
И в пустоту они протянули корни...
Резкий ветер. Слеза омывает око,
И пейзаж замутняется. Смаргивает веко —
И пейзаж исчезает. И становится одиноко
Миру, в котором снова нет человека.
Только глаза закрываю — и слышу:
Падает дождь на покатую крышу,
Мокрые листья шуршат по стеклу,
Что-то, как мышка, скребется в углу.
И возникают, вначале не резко,
Бледного света пятно, занавеска,
Ветка в окно неустанно кивает,
На подоконнике чай остывает,
Книга вязальной заложена спицей,
Дом то кряхтит, то скрипит половицей.
Там я сижу, отдаваясь покою,
Книгу листаю ленивой рукою,
Чай попиваю, ладонь согреваю...
Но для чего-то глаза открываю!
...Чай я однажды допью до конца,
Двери раскрою и выйду с крыльца
Прямо навстречу вздохнувшему саду,
В мокрый шиповник, обнявший ограду.
Если меня потеряете вы,
То не ломайте себе головы:
Значит, я так и осталась в саду.
Значит, назад никогда не приду.
Эта шаткая лестница в воду
И сгущающаяся прохлада,
Это, знаешь, такая свобода,
Что вдобавок и счастья не надо.
Точно кошки, на солнышко ангелы вышли,
Развернулись на свет и крылами трепещут.
Их сияньем покрыты покатые крыши,
И оконные стекла сияют и блещут.
И никто их не видит, чудесных и чистых.
Дети скачут, старик на скамеечке курит.
Только кот с подоконника тварей лучистых
Разглядит, отвернется и глазки зажмурит.
Не ложися на бочок...
Сказал и в темный лес...
Кто в ночи крутил волчок,
Многоглазый, крутобокий?
Утащил меня волчок
В темный лес и в сон глубокий.
Долог, долог волчий бег,
И ночлег ему неведом.
Вьется, вьется легкий снег,
Только снег за нами следом.
В спальне ходит сквознячок,
Сладко-сладко спится маме.
И вращается волчок
Бесконечными кругами.
Дырку старую зашить
Перед самым Новым годом,
Зиму как-то пережить,
Согреваясь мимоходом, —
И небес голубизна
Засияет прямо в очи —
О! Гляди, уже весна!
День длиннее, жизнь короче.
Я не могу ни жить, ни умереть.
Но я могу в глаза твои смотреть.
....................................
И до тех пор, пока я в них смотрю,
Я все-таки дышу и говорю.
Ждет крови бык, от радости дрожа.
Но, брат, ты предан собственной сестрою!
Трепещет Ариаднина душа
На ниточке, привязанной к герою.
Но нитка сматывается в клубок,
И никому души твоей не надо.
И близок сон. И Наксос недалек.
И кровь слабее сока винограда.
Точно бабочка в коробе сна
Энтомологам снится счастливым,
Ночь расправлена в раме окна,
Темно-черная с синим отливом.
Хорошо, что не нужно спешить.
Неподвижна на бархатном ложе,
Эта бабочка крыльев сложить
Не умеет — не хочет — не может.
Иди куда хочешь. Куда ни гляди —
Все перед глазами
Дорога до края земли впереди
Да клевер низами.
Головокружительно
Полдень жужжит,
И пахнет цветами,
И круглое синее небо лежит
Повсюду над нами.
“Мы с тобой”, — говорю, — “мы с тобой” —
Вот уже и анапест кружит.
Мы не связаны общей судьбой,
Между нами лишь рифма дрожит.
Наша связь не союз, а предлог,
Даже если скажу “ты и я”.
Мы лишь повод для нескольких строк
И условие их бытия.
Вдруг запахло корицей как будто. Откуда?
Это зимней-то ночью, в метро опустелом?
Или ангел какое-то мелкое чудо
В новогодний канун обронил между делом?
Или, может быть, знак, чтобы я не грустила,
Подается мне нынче подземной столицей?
Или, может, я счастье свое упустила?
И оно улетает и пахнет корицей?
Желание во мне, как дерево, растет.
Желание во мне, как дерево, ветвится,
И на ветвях его не умолкают птицы,
И пчелы черные приносят в дупла мед.
Тягучий аромат так сладок, так хорош.
Он кружит кровь, он жжет моих певуний шалых.
Хорош мой дикий мед — и ты его возьмешь.
И сладок острый яд в тугих пчелиных жалах.
Так и жить-то, наверно, нельзя,
Так от радости пляшут — и плачут,
Так счастливые прячут глаза,
Так удачу от совести прячут —
Потому что она говорит
О грехе, о стыде, о позоре.
А на мне мое счастье горит,
Мономахова шапка на воре.
В быстром воздухе стрекочет
Стрекозиное крыло,
Удержать напрасно хочет
Уходящее тепло.
Трепеща, круговращает
Золотые веера —
Даром зрителя прельщает
Пестроцветная игра.
Не поможешь ничему ты,
Не поймаешь ничего.
Дольше сказанной минуты
Не продлится волшебство.
Так оно и происходит,
Мой товарищ дорогой,
И любовь твоя уходит,
Точно полдень золотой.
Я жду тебя давно. Уж мирозданье
Состарилось. А мне и постареть
Все некогда. Работа ожиданья
Не оставляет времени на смерть,
На жизнь... Я взглядом напряженным
Ловлю твой парус в море, кораблю
Путь расчищаю. Что другого женам
И остается? Ждать. Я жду. Люблю. Терплю.
Ночь за стеной,
над крышей,
за окном.
Такой же точно
ночью
полон дом.
Душа моя,
не так же ль
ты видна
Самой себе
с той стороны
окна?
Дождик, дождик, перестань,
Я уеду в Орестань,
Я у Бога сирота...
Огороды, побитые градом, ограды — и город
Начинается сразу же через четыре шага.
Над колодцем скрипит-распевает медлительный ворот,
И большая корова к земле наклоняет рога.
Чья-то мелкая живность бежит по деталям пейзажа,
Чья-то дохлая радость пасется в намокшей пыли.
Горожанки твои на домах намалеваны сажей
Или в небе висят, не касаясь ногами земли.
О провинция детства! Тоска промежуточных станций.
О засиженный мухами вечных окон переплет!
О мой милый, мой детский, сиротский, сырой, арестантский, —
Никуда не уехать. — И дождик идет и идет.
Что-то трудно мне стало с людьми.
Лучше, двери от всех затворя,
Я всю ночь проведу с Низами,
До зари о любви говоря.
Он утешит, он скажет: “И сам,
Низами, я терплю эту боль.
И ее никому не отдам
Ни за ми, ни за мед, ни за соль”.
“Не проси, — скажет, — нечем помочь
Ни за фа, ни за ля, ни за си”.
Незаметно закончится ночь,
Повернется земля на оси,
Заварю крепкий чай на заре.
Мне тебя у судьбы не купить
Ни за ми, ни за до, ни за ре.
Подскажи, Низами, как мне быть?
Откуда бы небу здесь быть? А его и нету,
Просто память не до конца угасла
И еще рисует знакомые силуэты
Облаков и птиц. Иногда я вижу так ясно,
Что мне кажется, будто я и взаправду вижу.
Но мы слепы здесь все, ведь мы всего только тени.
И когда ты приходишь, подходишь ко мне все ближе,
Обнимаешь мои призрачные колени,
И глядишь на меня, и зовешь, молишь, и манишь,
И велишь мне следовать за тобою —
Даже ты, Орфей, меня уже не обманешь
И не сделаешь больше, чем есть, слепою.
Я уже пыталась! Бежала, и спотыкалась,
Падала, и рыдала, и землю грызла,
И бежала вновь... Не скоро я догадалась:
Это — память, гнаться за ней не имеет смысла.
Не терзай меня, злое воображенье,
Не зови, Орфей, не мучай меня напрасно,
Нарисуй лучше небо, расплывчатое движенье
Облаков и птиц дай мне увидеть ясно.
Ты не косарь, я не жница.
Нам с тобой нельзя жениться.
Нам с тобой нельзя встречаться —
Осерчают домочадцы.
Скажут, крыша протекла
И другие есть дела.
Есть семья и есть работа,
Понедельник и суббота,
А такого нету дня,
Чтоб тебе любить меня.
Неземная красота
Носит ложку мимо рта.
Зарастает огород
Лебедою. Дождь идет.
...А как нам с тобой мечталось,
а как хотелось,
Как сплеталось и расплеталось,
как пелось!
Как спалось нам, лилось нам,
как нам леталось...
И смотри — все сбылось,
ничего не осталось.
Клубятся розовые облака,
И берега мигают огоньками.
Послушная вечерняя река
Расходится прохладой под руками.
И нежные речные комары
Со звоном виснут в воздухе упругом.
Две чудных тайны, две родных сестры —
Вода и плоть, влекомые друг другом.
И ниточка вздрогнула — и развязалась,
Привычная мука от сердца отникла,
И целая жизнь впереди оказалась.
Я так не привыкла...
Нежнее, чем Эрос, запевший вдоль жил,
Зазывней бывает ли пенье?
Все то, что за целую жизнь отложил,
В одно золотое мгновенье
Утратив, ты волен отныне в пути,
Легки твои быстрые ноги.
Но только тебе ничего не найти
На этой чудесной дороге.
И сядешь, спиной привалившись к стволу,
Пока твоя жизнь убывает,
И голосом птичьим затянешь хвалу
Тому, что тебя убивает.
Даже когда ты уходишь, любовь, дорогая,
В сердце боль остается, оберегая
Те гроты и впадины, в которых ты обитала.
Даже когда утихает боль, остается
Смутная музыка, та, что подобна
Запаху давних духов из пустого флакона.
Но умолкает и музыка. Воздух с шумом
Входит в пустоты. И зарастают
Пыльной травою трещины на асфальте.
Вот когда ты уходишь — любовь, дорогая...
Нам августовский день несет свои дары.
О милая! Зачем ты думаешь об этом?
— Смерть выглядит вот так: как желтые шары,
Набухшие в саду невыносимым светом.
Неужели умру? Неужели забуду
Теплый кофе столовый, косую посуду,
Мужиков над стаканами мутные лица,
За немытым окном голубиную птицу?
Дребезжанье трамвая, промозглую слякоть
И апрельского неба арбузную мякоть,
Тупики и подъезды, сквозную простуду
Неужели забуду? Неужели забуду?
А надо чтобы не кричать
Покрепче губы закусить
И надо боль свою качать
И на руках ее носить
И ото всех ее беречь
И по минутам день тянуть
А ночью можно будет лечь
И даже может быть уснуть
Медсестра на вечернем посту
Трет глаза и глядит в пустоту.
К ней себя я в четвертом часу,
Прижимая руками, несу.
Убаюкай меня, медсестра.
Надо как-то дожить до утра.
Вдалеке электричка гремит,
Сквозняки пробегают по шторе,
И зачем неизвестно горит
Электрический свет в коридоре.
Ну а та, что сидит у окна,
Некрасиво держа сигарету? —
Ничего. Слишком ясно видна
Спинка стула сквозь женщину эту.
Так что здесь никого просто нет.
На одной из московских окраин,
Уезжая, не выключил свет
Второпях бестолковый хозяин.
“Ни двора, ни кола, ни копья.
А зато небосвод голубой”.
Эта песенка только моя.
Я не стану делиться с тобой.
Я с пустыми руками приду.
Я не буду ни плакать, ни петь.
Лишь стоять и у всех на виду
На тебя, задыхаясь, глядеть.
Сульчинская Ольга Владимировна родилась и живет в Москве. Окончила филологический факультет МГУ и Высшую школу гуманитарной психотерапии. Работала редактором, переводчиком, копирайтером и преподавателем психологии. С 2010 года — редактор журнала «Psychologies». Автор четырех поэтических книг.
Опубликовано в Журнале №6