Поэтическая Евразия Семена Липкина

Название объемного стихотворного тома Семена Липкина говорит само за себя.

Семьдесят лет — эпоха, первое стихотворение книги датировано 1931 годом, написано двадцатилетним поэтом. Такого долговременного поэтического существования, пожалуй, больше нет в русской поэзии: творческие миры наших относительных долгожителей-поэтов Тютчева, Фета, Ахматовой укладываются в полвека... Странное чувство: вот сейчас можно снять телефонную трубку и набрать номер человека, писавшего еще за десять лет до войны, которая сама кажется уже легендарным событием далекой истории. А в ранних стихах Липкина еще “Гражданскою войной / Разрушенные дачи” — множество зафиксированных примет довоенного баснословного времени... И при всем том — это наш современник. В его первых, ранних стихах — “кода” всего дальнейшего его творчества: мир русской Евразии, причудливо переплетенный с древнееврейским, библейским... “Здесь медленные движутся верблюды, / Похожие на птиц глубокой древности”, и — “Из аула в аул я шатаюсь, но так / Забывают дорогу назад. / Там арабскими кличками кличут собак, / Над могилами жерди стоят... Вот уже за спиною мечеть и погост, / И долина блестит вдалеке. / Полумесяцем там перекинулся мост, / В безымянной колеблясь реке”.

...Глубокое впечатление производят военные стихи Липкина, впервые собранные все вместе.

Военная лирика, наверное, — из лучшего, что есть в советской поэзии, и это объяснимо: стихотворцам тут можно было не врать, подлинный драматизм вывел на новые рубежи даже скромные дарования, позволил раскрепоститься сильным.

Липкин по самосознанию советским поэтом не был, но искуса “осоветиться”, искуса, что “все действительное разумно”, поэт, как и большинство его современников, очевидно, все же не избежал: “Пусть лукавил ты с миром, лукавил с толпой, / Говори, почему ты лукавишь с собой? / Почему же всей правды, скажи, почему, / Ты не выскажешь даже себе самому? / Не откроешь себе то, что скрыл ото всех? / Вот он, страшный твой грех, твой губительный грех!” (“Беседа”, 1942). Война помогла Липкину, как и многим, “открыть себе” правду, ведь внешний враг не так страшен, как внутренний, и воевать, очевидно, не столь тяжко, как трястись ночью в ожиданье ареста. В войну муза Липкина словно рассвободилась, лирическая речь достигла новых регистров, поэт пишет мощно и безоглядно. Потом — в шестидесятые годы — в поэме “Техник-интендант” (которую успела прочитать и оценить Анна Ахматова) он скажет о войне с большой силой 1 . Но у стихов, написанных о войне “синхронно”, особый замес, закал, особая неостываемость строчек. Одно из лучших здесь — “Воля”: писать в войну о страдании животных — как это пронзительно, как благородно! Когда овцы “окровавлёнными мордочками тычутся в бричку. / Ярость робких животных — это ужасней всего”.

Тут особая сила поэзии, которая держится не на строгой рифме и ладном гладком размере, но на энергетике вдохновения — производного сильнейшего впечатления. Текст словно “самореализуется” — без видимого рационального, ремесленного начала. Такие стихи берутся не усилием, а изливаются органично.

В 1947 году Липкин пишет замечательное стихотворение “Тот же признак” (и симптоматично, что эти безакцентно проговариваемые в тексте слова вынесены Липкиным в заголовок). Кажется, стихотворение это — культурно-мировоззренческий манифест поэта, сфокусировавший вышеупомянутое довоенное мирочувствие. А Лев Гумилев мог бы, очевидно, взять его эпиграфом и к своему мировоззрению тоже:

Не знаю, читал ли это стихотворение Николай Заболоцкий, но его поэма “Рубрук в Монголии” (1958) кажется соотносимой с поэтикой и проблематикой этого стихотворения Липкина.

Евразийство не как политическая доктрина, но как творческая картина мира — веская и логичная составная отечественной культуры.

Вообще Липкин, возможно, последний эпик в нашей поэзии, легко укладывающий в стихи историософские мысли. В его сознании и слове иррациональная циклопичность истории упорядочивается до исторической аксиомы. А все потому, что он проанализировал и продумал то, что для многих стихотворцев просто малоинтересный и “темный лес”. Они пишут о себе и о том эмпирическом, что соответствует их недостаточно крупным личностям. А Липкин же думает о загадках мира, истории и судьбах народов. Он поэт гораздо б б ольшей мировоззренческой массы. И глубокого осмысления трагедии XX века. Стихотворение “Размышления в Сараеве” (1968) — яркий тому пример:

Поразительные стихи. Поэт словно захлебывается — четырежды повторенное “ты”! И вместе с тем — какая точность исторического определения.

...Редкий случай: б б ольшая, во всяком случае никак не меньшая, часть стихотворений Липкина написана после шестидесяти. Там, где другие оказываются уже на износе, он набрал спокойную и ровную силу. Липкин избежал декаданса и доказал, что стихотворство не исключает здоровья — умственного и лирического одновременно. Ветхозаветный инстинкт самосохранения в данном случае возобладал над традиционным для пишущего по-русски стихотворца самоиспепелением. Еще в 1946 году поэт лаконично сформулировал секрет выживания (стихотворение “Договор”):

Счастливо заключенный “договор с Творцом” — вот где разгадка тайны творческой уравновешенности поэта. А также и секрет творческого долгожительства. При этом поэт на то и поэт, чтобы не самоизолироваться от боли мира и — при всей осторожности — не бояться “вызывать огонь на себя” и имманентно воспринимать бедствия бытия:

Вот стихотворение, чья актуальность, кажется, “на все времена”. В самом деле: когда у нас в России нет такой “молвы” и когда мы здесь — не “в начале поры безотрадной”? Не упомнить.

А в совсем недавнем стихотворении здесь он вопрошает еще отчетливее:

Конечно, вопрос вопросов. Хотелось бы верить, что настоящая поэзия самим фактом своего существования отвечает на него утешительным для нас образом.

Семен Липкин — серьезный поэт. Кажется, ему и в голову никогда не приходило делать из поэзии баловство. Может быть, его поэзии не хватает чувства юмора. Но сейчас столько поэтов-затейников, что она воспринимается как пронесенная через десятилетия доблесть. Она, повторю, серьезна в самом точном и четком значении этого слова. Никогда она не подмигивает читателю, не ухмыляется, не строит цинических, ставших уже дежурными рож. Вот поэзия, достойная уважения, а в высших проявлениях своих — восхищения. Поэзия ясная, честная и прямая.