На протяжении ряда последних десятилетий в американском политическом истеблишменте и средствах массовой информации периодически возникают диспуты на тему: “Кто упустил...?” Например: “Кто упустил Китай?”, или “...Вьетнам?”, или “...Иран?”. Сегодня в центре таких дискуссий оказалась Россия. В частности, во влиятельном журнале “Нэшнл интерест” (“National Interest”) весной 2000 года (№ 59) была напечатана статья Жанин Уэдл “Tainted Transactions: Harvard, the Chubais Clan and Russia’s Ruin” (“Нечистые сделки: Гарвард, клан Чубайса и разорение России”), посвященная участию в российских реформах ряда западных экономистов-советников, чиновников из правительственных организаций США, а также связанных с ними международных финансовых организаций.
“Как могли Соединенные Штаты, — задается вопросом Ж. Уэдл, — бесспорно доминировавшие в этих взаимоотношениях (с Россией. — В. О.), позволить, чтобы одно из самых многообещающих примирений прошедшего столетия не состоялось?” Цитируя целую серию документов и показаний участников и очевидцев, автор старается ответить на поставленный ею самой вопрос и при этом делает ряд обобщений, касающихся не только России.
Статья, очевидно относящаяся к разряду “разоблачительных”, вызвала резкую и даже жесткую дискуссию в двух последующих номерах журнала, в которой приняли участие Джеффри Сакс, Андерс Аслунд, Маршалл Голдман и многие другие, включая, разумеется, и автора первой статьи. В ходе этой дискуссии выяснилось, что на оплату гарвардских консультантов и различных программ шли непосредственно государственные средства США (около 350 млн. долларов помимо ссуд МВФ), причем курировал весь проект Лоренс Саммерс, секретарь (министр) финансов США, бывший до этого профессором экономики в Гарварде, а еще раньше — главным экономистом Всемирного банка. Он регулярно встречался с главными участниками, помогал им в получении денег из различных источников, рекомендовал вкладчикам в США и проч. При этом представитель департамента финансов (то есть Саммерса) в посольстве США в Москве блокировал любую негативную информацию об экономическом положении России, чтобы не спугнуть инвесторов на Уолл-стрит и не дать козыри в руки оппозиции — республиканской партии — на подходе к выборам. Об этом свидетельствует один бывший американский дипломат, видевший в посольстве своими глазами десятки черновых депеш, так и не отправленных в Вашингтон...
Один из участников дискуссии в “National Interest”, Майкл Хадсон, экономист, работавший в России и наблюдавший непосредственно процесс приватизации, пишет: “Мой вывод: правительство США виновно в сознательном игнорировании последствий поддерживаемой им приватизации. Оно не намеревалось убить Россию. Оно просто хотело взять себе ее деньги и собственность”.
Следует сказать, что глобализацию как естественный процесс международного экономического и культурного обмена, продолжающийся уже много веков, следует отличать от планомерной, сознательной и многосторонней политики активного глобализаторства, с которой мы сталкиваемся сегодня. Опять-таки, тенденции к распространению влияния, к военной, экономической и идеологической экспансии родились отнюдь не в наше время, так же как и стремление упорядочить международные отношения (Лига Наций, ООН), но масштабы новейшей попытки, несомненно, не имеют прецедента в истории.
Важно и то, что на Западе никакого консенсуса по поводу глобализации нет, да и не было. Просто был период первоначального триумфа по поводу “победы” в “холодной войне”, сопровождавшийся активной глобализаторской политикой практически во всех важнейших сферах международных отношений — в экономике, культуре, политике и правовой сфере. Критические голоса были слышны всегда, но сейчас эти голоса все громче повторяют: “We told you so!” (“Мы же вам говорили!”)
Первые признаки возможных изъянов в глобалистской доктрине появились уже в 1994 году, при падении курса песо в Мексике. Однако Мексику выручил Уолл-стрит, а продолжающийся спад производства в России, вызванный реформами начала 90-х годов, предпочитали не замечать. Но кризис в Юго-Восточной Азии, а затем и в России в 1998 году замолчать было уже невозможно: надо было срочно спасать свои инвестиции. Было не до того, чтобы думать о судьбах миллионов людей в “прогоревших” странах. И хотя все было сделано по правилам “свободного рынка”, почему-то такая глобализация понравилась далеко не всем.
Обращает на себя внимание идеологическая разнородность критиков глобализации в самой Америке: это и профсоюзы, и религиозные организации, и правозащитники, и часть консерваторов (разумеется, не “экономические”, не рыночники, а так называемые “культурные” консерваторы — противники массовой культуры, которую глобализация несет по всему миру). Сюда добавились и профессиональные “протестанты”, леворадикальные группы, анархисты, устроившие скандальные беспорядки в Сиэтле, Вашингтоне и Праге. Но только после этого на Западе стали серьезно говорить о том, как облегчить бремя долгов, наваленное на плечи простых людей в Африке, Азии и Латинской Америке.
По существу, самый серьезный удар по глобализации был нанесен не какими-то демонстрантами или упрямцами, настаивавшими на своей собственной, незападной, неамериканской модели развития, — такими, как Китай, Япония, Индия, — а теми, кто верно следовал всем рекомендациям экспертов, кто (то ли из корысти, то ли по глупости) пытался втиснуть свои очень разные культурные, политические и экономические традиции в прокрустово ложе неолиберализма.
“Кризис, спровоцированный нерегулируемыми инвестициями и спекулятивными потоками денег, — писал обозреватель Уильям Пфафф, — положение России, ставшей жертвой негодной для нее западной модели развития и неадекватность мер, принимаемых МВФ в обоих направлениях, решительно ослабили ортодоксию, но критическим фактором также стало то, что глобалистская модель будущего попросту уже не столь привлекательна, как прежде”.
Неожиданность и масштаб кризиса говорили о том, что расчет на “невидимую руку” свободного рынка — очередная утопия, что экономические процессы нуждаются в регуляции и контроле, что их ход во многом зависит от индивидуальных действий со стороны лиц и групп, подчас безответственных, своекорыстных и бесчестных, которых в нашем мире хоть пруд пруди.
Профессор экономики Колумбийского университета Джагдиш Бхагвати писал: “Уолл-стрит действует исходя из предположения, что идеальный мир должен отличаться совершенно беспрепятственным движением капитала — за исключением тех случаев, когда МВФ требуется на выручку. Вместо того чтобы нести ответственность за неудачные решения жадных заимодавцев, Уолл-стрит ждет, что МВФ их спасет за счет налогоплательщиков. А МВФ конечно же навязывает свои условия не бандитам финансового рынка, а населению пострадавших стран”.
“После краха нам говорят, что жертвы были недостаточно глобалистски настроены, не полностью сломали все тарифные барьеры, не прислушивались к советам МВФ с должным уважением, — писал австралийский обозреватель Макс Тайхман. — Это, между прочим, стандартная реакция всех утопистов на неудачи их проектов”.
Функционирование международных финансовых рынков, по сути дела, похоже на игру в карты или в рулетку, когда за спинами вошедших в азарт игроков стоят родственники и близкие, взирая с надеждой и ужасом, как их “кормильцы” рискуют миллиардами долларов, и не зная, что их ждет — нищета или богатство. Даже там, где предполагается государственный или международный контроль или гарантии, на самом деле невозможно гарантировать ни контроля, ни полной “прозрачности”, ни своевременного оповещения вкладчиков о грядущей опасности. Невозможно прежде всего потому, что это все игра, а в игре блеф и обманные маневры вполне законны.
В самой Америке укоренилось прочное мнение, что экономическое благополучие страны впрямую связано с делами на бирже. И в каком-то смысле, при нынешнем уровне участия населения в игре, это соответствует действительности. Но благополучие держится на очень зыбкой основе, и все об этом знают. Вот почему все как огня боятся плохих новостей об экономике: при первых же признаках неблагополучия из мировой финансовой системы улетучатся триллионы долларов.
Отсюда — сильнейший нажим на другие страны и континенты, представляющие для Запада перспективные рынки сбыта. Логика бизнеса такова: если экономический рост замедлится или, не дай Бог, остановится, то все полетит кувырком, потому что все делается в кредит, в долг, в расчете на постоянную экспансию. В Китае, где сегодня американским компаниям предоставляется возможность (пока несколько ограниченная) сбывать свои товары, всячески рекламируются прелести покупки в кредит, по американским образцам. Большинство китайцев привыкли сначала откладывать деньги, а уж потом их тратить. Теперь им навязывают западные потребительские модели поведения, привычку владеть и пользоваться тем, что пока еще не заработано.
При этом в самих США потребление в кредит начинает вызывать все большую тревогу. В ходе острой конкуренции, в поисках новых клиентов кредитные компании пускаются во все тяжкие. Если еще каких-нибудь пять лет назад получить мало-мальски солидную кредитную карту можно было только при наличии определенной “кредитной истории”, удостоверяющей надежность потенциального клиента, то сейчас уже никаких подтверждений не требуется: по почте регулярно получаешь предложения приобрести pre-approved (то есть уже заранее одобренную) карточку — нужно только поставить подпись и галочку, что согласен! Даже школьники тринадцати — четырнадцати лет могут свободно обзавестись кредитной картой без ведома родителей. При этом в случае дефолта расплачиваться за долги детишек приходится, разумеется, родителям. Естественно, последовали многочисленные жалобы, и уже принимаются соответствующие ограничительные законы. А тем временем подобного рода психология безудержного потребления экспортируется в Китай.
“Ценности глобализации, — пишет Уильям Пфафф, — совершенно материальны. Ее спонсоры сводят весь прогресс к аккумуляции богатства. Высшая цель экономической деятельности, человеческого труда подается исключительно как вознаграждение тех, кто инвестировал деньги в бизнес... Это — своекорыстная идеология, возведенная в статус экономического принципа”.
В одном репортаже из Китая говорилось о неком китайском бизнесмене из Сан-Франциско, приехавшем на родину предков с миссионерскими планами: обратить своих единоплеменников в новую консьюмеристскую веру. Он арендует спортивные арены, собирает многотысячные толпы (в основном безработную молодежь) и учит их скандировать хором: “Я люблю деньги!!!”
Но используются и более цивилизованные методы социальной инженерии. Например, внедрение “давосской культуры”, как окрестил ее Сэмьюэл Хантингтон. Давос, как известно, — курорт в Швейцарии, где регулярно собираются финансовые властители нашей планеты. Он стал символом все расширяющихся международных контактов, ежечасной, ежеминутной электронной связи финансовых рынков, бирж, компаний — всего, что составляет сердцевину глобализации.
Социолог и экономист Питер Бергер пишет по поводу “давосцев”: “Они одеваются одинаково, демонстрируют одну и ту же дружелюбную непринужденность, снимают напряжение, пользуясь сходными типами юмора, и конечно же все говорят по-английски. Поскольку большинство этих культурных тенденций имеют западное (преимущественно американское) происхождение, индивиды с различными культурными традициями должны пройти процесс обучения, который позволил бы им вести себя определенным образом совершенно непосредственно, без каких-либо видимых усилий”.
“В то время как культурная глобализация упрощает взаимодействие между элитами, — пишет далее Питер Бергер, — она создает трудности в отношениях между этими элитами и неэлитным населением, с которым им приходится иметь дело”.
Интересно, что в Америке слово “элита” отнюдь не имеет того оттенка привлекательности, престижности, какой оно приобрело в России. Употребление самого термина часто носит иронический, а порой и недвусмысленно негативный оттенок, как, например, выражение cultural elite — “культурная элита”. Об элите или “элитах” говорят как о факте жизни — не очень симпатичном, но неизбежном, — как говорят, например, о бюрократии или налоговой инспекции.
“По мере продолжающегося процесса глобализации национальность участников становится все менее существенной, — пишет Ж. Уэдл. — Глобальные элиты, все более тесно связанные между собой и все менее — с национальными государствами, уже воспринимают себя не столько американцами, бразильцами или итальянцами, сколько членами эксклюзивного и высокомобильного мультинационального клуба, устав которого еще предстоит написать”.
Формирование глобальных элит происходит не только в сфере экономики или дипломатии, но и среди юристов, правоведов, на академическом уровне. При этом проблемы и конфликты, переживаемые западной цивилизацией (например, так называмые “культурные войны” между религиозной и секулярной культурой, консерваторами и либералами по вопросам воспитания, свободы слова, прав меньшинств и т. д.), безосновательно усваиваются незападными обществами и становятся как бы и их конфликтами. Подобные тенденции смещают акценты и приоритеты национального значения, искажают их в угоду “интернациональным” интересам, за которыми зачастую стоят сугубо корыстные или идеологические соображения. Таким путем нарушается органический процесс развития каждой отдельной страны и нации. Не случайно культурная глобализация вызывает сопротивление не только, скажем, в исламском мире, но и в таких западных странах, как Франция и Канада.
Бергер приводит пример того, как проводилась международная кампания против курения, которую финансировали прежде всего США и другие западные страны. Деньги пошли на оплату всех расходов официальных представителей стран третьего мира, многие из которых занимали ответственные посты у себя в странах, вплоть до постов министров здравоохранения. Хотя курение и его последствия были далеко не главными медицинскими проблемами в этих странах, западное “угощение” было столь щедрым, что благодарные чиновники тут же переориентировались в сторону первостепенности борьбы с курением.
Возможно, кому-то давосские контакты могут показаться вполне безобидной тусовкой, но Хантингтон, Бергер и Уэдл — не просто уважаемые и хорошо информированные авторы и ученые; они принадлежат к совершенно разным политико-культурным кругам. То, что они сходятся в своих оценках “Давоса”, знаменательно. К ним стоит прислушаться.
Тенденция к целенаправленному созданию наднациональных глобальных элит очень ясно прослеживается и в статье Збигнева Бжезинского “Living with Russia” (“Жить с Россией” — “Нэшнл интерест”, № 61). При всей его уверенности в законности американских претензий на мировую гегемонию Бжезинский не может предложить ничего лучшего, как ждать, пока в России не сменится поколение тех, кто вырос еще при советской власти. Тем временем, по мнению Бжезинского, Запад должен продолжать финансовую поддержку всевозможных неправительственных организаций в России и обучать в своих университетах как можно больше россиян, которые составят костяк будущего прозападного режима...
Конечно же желание привить американскую “модель” всему остальному миру содержит в себе и вполне искренний элемент некоего альтруизма и интернационализма, восходящего к миротворческим идеалам Вудро Вильсона, духовного отца Лиги Наций. Но, как пишет Эндрью Басевич в журнале “First Things”, условия для достижения подобных идеалов сейчас куда менее благоприятны. “Америка Вудро Вильсона понимала, что ни одно достижение не дается бесплатно. „Мир без победы” не означал мира без жертвы. В той Республике Хорошей Жизни, каковой является клинтоновская Америка, такие концепции, как самопожертвование или самоотверженность, представляются все более устаревающими”.
Поэтому американская политика в отношении Югославии и потерпела неудачу. Прецедент для дальнейшего вмешательства Запада в дела других государств так и не установлен. Комментаторы единодушны в том, что НАТО вряд ли еще раз решится на аналогичную акцию. Об этом ясно говорит быстрая отмена главных санкций против Югославии сразу после прихода к власти В. Коштуницы — даже невзирая на его отказ “выдать” Милошевича Гаагскому трибуналу.
Даже сам факт заигрывания с Китаем, желание во что бы то ни стало получить доступ к гигантскому рынку сбыта подчеркивает уязвимость, нерешительность, неуверенность в собственной правоте, какими бы теориями это ни обосновывалось (“конструктивное взаимодействие” и проч.). Идея о том, что длительное общение неизбежно ведет к взаимопониманию, была дискредитирована еще во времена “холодной войны”. Уже тогда серьезные политологи, пользуясь результатами опросов, установили, что отношения между двумя “общающимися” врагами могут улучшиться только в случае наличия взаимного и подлинного стремления к этому, а не желание “переиграть” оппонента, как это было в годы “детанта”. Тот факт, что об этом предпочитают умалчивать, говорит лишь о слабости нынешней политики США по отношению к Китаю.
Показательны результаты опросов общественности в Китае в связи с массовыми антиамериканскими протестами, прокатившимися по всей стране после натовской бомбежки посольства КНР в Белграде. Хотя западные СМИ обвиняли китайское правительство в организации этих протестов, на самом деле все сложнее. Любовь к Америке, к демократии, статуя Свободы на площади Тяньанмынь и прочие “ростки свободы” — дела давно минувших дней. Многие китайцы сегодня испытывают к Америке вполне искреннюю неприязнь. Западные журналисты недоумевают: как могут китайские студенты, всего каких-нибудь десять лет назад чуть не одолевшие режим, поддерживать коммунистическое правительство, попирающее их гражданские права?
Оказалось, что китайцев, интеллигентов в том числе, раздражает постоянное давление (пусть даже чисто словесное) на Китай с целью “улучшить ситуацию с правами человека”, выражаясь стандартным западным жаргоном. Почему? Один профессор Пекинского университета ответил на это так: “У китайского правительства есть много недостатков, но я не хочу, чтобы оно просто рухнуло. Я здесь живу, и мне бы пришлось испытать на себе грядущую за этим нестабильность”.
Надежды на успех глобализации в известной степени строились также на бурном развитии современных технологий — электроники, компьютеров, средств связи, все большем удельном весе услуг информационного характера в функционировании современных западных экономик. Согласно расхожему мнению, Интернет — один из главных двигателей глобализации, выражение неудержимого движения к объединению всех стран и народов в “глобальную деревню”, нечто почти стихийное, неподвластное никакому регулированию или решениям властей разных стран. Но и здесь все развивалось не совсем так, как ожидали. Например, тысячи новых интернетовских, “дот-комовских” (.com) предприятий, начавших свою деятельность без наличного капитала, в кредит, обанкротились, поскольку инвесторам надоело ждать, пока “новая экономика” станет по-настоящему прибыльной. Собственно, о прибылях можно пока говорить только как об исключительной удаче. Прибыльные компании (такие, как “America-on-line” или “Yahoo!”) можно по пальцам пересчитать. Все остальное было чистой воды спекуляцией, расчетом на доверчивого потребителя, которого нетрудно заставить раскошелиться на что-то пусть не очень понятное, но зато модное.
Во многом утопичность надежд, связанных с “информационной революцией”, основана на простом невежестве, незнании условий жизни, социальной и культурной среды, политических особенностей незападных стран. Ведь одни и те же технологические достижения используются и интерпретируются совершенно по-разному, скажем, в США и где-нибудь на Ближнем Востоке.
Моральное право на то, чтобы навязывать всему миру свои жизненные принципы, глобализаторы обычно основывают на том, что они несут миру демократию как высшую и универсальную форму политического устройства. Но стоит попристальнее вглядеться в то, какого рода демократия имеется в виду. Глубочайшее заблуждение думать, что речь идет о выражении воли народа, о “народоправстве”. Особенно в приложении к международным делам, к отношениям между государствами. Достаточно вспомнить грубые окрики в адрес австрийцев, позволивших себе голосовать за партию Йорга Хайдера, или ядовитые комментарии в связи с отказом датчан признать евро “своей” денежной единицей. Как пишет известный публицист Дж. Уилл, “вполне возможно, что 5,3 миллиона датчан говорят от имени 375 миллионов жителей всех 15 стран Европейского Союза”. Просто остальным не дают ни малейшей возможности демократического волеизъявления. А в Дании “ошибочка вышла”, проглядели... Но и в самой Америке демократия настолько переродилась, что многие важнейшие решения принимаются даже не в Конгрессе и не на уровне исполнительной власти, а в узком кругу девяти судей Верховного суда, которых никто не выбирал.
Публицист Ирвинг Кристол пишет: “Двадцатый век стал свидетелем целой серии бунтов против секулярно-либерально-капиталистической демократии. Эти бунты потерпели поражение, но источники, питающие подобные бунты, остаются”. Они, согласно Кристолу, есть и в самой Америке, в недрах самого что ни на есть либерально-демократического общества. Он называет их “problematics of democracy” — проблематичностью демократии, включая сюда “тоску по сообществу, духовности, растущее недоверие к технологии, перепутавшиеся понятия свободы и вседозволенности и многое другое”.
В недавно вышедшей книге “Единый делимый мир: глобальная история после 1945 года” английский историк Дэвид Рейнольдс характеризует мировую историю последних пятидесяти пяти лет как “диалектический процесс усиленной интеграции и усиленной фрагментации”. С одной стороны, распространение и удешевление средств сообщения и связи, а также большая мобильность финансовых средств и устранение препятствий к обмену людьми и идеями, несомненно, сблизило различные страны и континенты. С другой стороны, именно эти процессы вызвали ответную реакцию и тенденции к национальному самоопределению и изоляции. При всей очевидной экспансии американской культуры продолжают существовать и развиваться региональные модели, реагирующие на все технологические перемены совершенно по-разному, по-своему.
Один из участвовавших в вышеупомянутой дискуссии в “National Interest” — известный в России профессор Питер Реддвей, социолог и политолог, чьи оценки и прогнозы американо-российских отношений неизменно оказываются безошибочными. По его словам, в основе неудавшейся попытки навязать России чуждую ей модель развития лежали два фактора: “ignorance and arrogance” — невежество и самоуверенность. Злого умысла могло и не быть; было даже желание помочь.
НЕВЕЖЕСТВО И САМОУВЕРЕННОСТЬ — звучит как приговор всему глобализаторству.
Нью-Йорк.
Ошеров Владимир Михайлович родился в Москве в 1940 году. Выпускник ВГИКа. Автор статей на публицистические и социологические темы. В 1981 году покинул страну, живет в США. В “Новом мире” были напечатаны его статьи “В нравственном тупике” (1996, № 9) и “Тинейджеры у власти” (1999, № 12).