Во влажном огне

*   *
   *

Твоего голоса,
Сохранившегося на ленте автоответчика,
Осталось всего лишь на два дня.
Еще только два дня
Будет хранить его бесчувственная машина,
Как и весь мир,
Запрограммированная на разрушение.

Жестокий закон,
Подчиняющий себе без исключения все.
И твой голос на узкой ленте,
Тоже послушный ему,
Исчезнет уже через два дня,
Сотрется,
Оставив дни мои без себя.
Еще только два дня —
И твоего голоса не будет со мной,
И я ничего с этим не смогу поделать.

Песок, текущий сквозь пальцы,
Пропажа, неотвратимость.
Но мне-то как быть...
Как же я останусь тогда без твоего голоса...



 
                 *   *
                   *


Было бы жалко проехать
Мимо меня в машине,
Что ты вчера и сделал
В вечерней сырой Вирджинии.

Тебя привели дела
Сюда из дальнего штата,
И здесь нас с тобой свела
Случайная автострада.

Я, может быть, у небес
Полжизни тот миг просила.
И боковое стекло
Твое лицо отразило.

Я даже не удивилась
Той встрече, в срок не поспевшей.
Конечно, это был ты,
Седой и в дым постаревший.

Но медлящий светофор,
Проворно и незаметно
Тебя, как заправский вор,
Украл у меня бесследно.

Диск бесконечной пластинки,
Где нет конца и начала,
Все продолжал вертеться,
И вновь игла заедала.

К такому я и привыкла —
Возник и мгновенно скрылся.
Я даже не огорчилась,
Что ты вдали растворился.
Быть и не могло иначе.
Былые опять накладки.
Обычный пробой в сюжете.
Со случая взятки гладки.

Но здесь под серпом двурогим
В вечерней размытой саже
Ты хмурым и одиноким
Мне нравился больше даже.

Хоть нравиться мне сильнее
Уже и нельзя, казалось.
И я, проезжая дальше,
Над тем слегка рассмеялась.



  Флейты Пелопоннеса

О, эти спасительные разговоры о погоде, 
Когда жара захлестнула наши раздельные континенты...
Я вдруг позвонила сквозь материки и страны,
И голос растерянный твой у виска вплотную...

Да я и без этого знала, что нет пространства,
Давно поняла, что и времени тоже нету.
Лишь фразы, легко сквозь эфир залетевшие в трубку,
Почти ни о чем и от главного ускользая.

Но ты аналитик и жестко мне так ответишь:
— Пространство и Время? Что в них ты, болтушка, смыслишь?
— Да, смыслю, — скажу, — и побольше, чем вся твоя братья,
Погрязшая в опытах лабораторий пыльных.

— Когда улетел ты на свой материк обратно,
Оставив одних меня и пустой Джорджтаун,
То время споткнулось, мгновенно остановившись,
И вспять повернуло, пространства громаду руша.

Во влажном огне раздельные полушарья,
И дни на моем — с твоими не совпадают.
Но Силы над всем единое повеленье
В расчет не берет Науки твоей законы.

Но ты мне ответишь: — Глупости все и бредни,
Чем чушь городить, опять занялась бы делом.
Ходи на работу, стихи сочиняй, покупкой
Себя развлеки в сверкающем шумном Молле.

Резонный совет и, я бы сказала, мудрый.
Я серьги приметила как-то в витринах «Гэпа».
Куплю. Улыбнусь, положу на ладонь, любуясь
Тем взглядом, который живет на античных стелах.

Матрона на них, как всегда, со служанкой верной
В шкатулке любимой разглядывают украшенья.
И в мраморной дымке сквозят тишина и нежность
С задумчивостью, в которой воспоминанья.

Догадка о грусти едва дуновеньем веет.
Вот так же и я взгляну на свою покупку,
И музыка флейт коринфских с Пелопоннеса
Возникнет, как ты велел, в многолюдном Молле.

А после опять, хоть глупости все и бредни,
Нырну в тупики джорджтаунских переулков,
Где бродит двойник твоей ускользнувшей тени.
И строчки о том запишу, чтоб не канули в бездну.


 
                 *   *
                   *

Вопли сирен в никуда ниоткуда.
Солнцем над сквером палим,
В позе нирваны джинсовый Будда
Пьет сигаретный дым.

Что улей Столицы Мира сулит мне,
Меняясь сто раз на дню?
В отдельном от всех существуя ритме,
Бреду сквозь бред авеню.

Нью-Йорка яростная утроба,
Безумья и грез обвал.
Мираж стартующего небоскреба —
Приказ взлететь запоздал.

Но вечен вихрь вселенских тусовок
Наций, пространств и дней.
Он ловок в сценах гигантских массовок
Без всяких главных ролей.

Вбека заокеанская Мекка,
Души неприют, разброд.
А тело — втянутая помеха
В энергий круговорот.