Вечеринка
В нашем интерьере
голуби летели, караваны шли.
Собирались звери
месить метели,
кувшины несли.
Тонкие узоры, гордые взоры,
губы в вине.
Мы с подружкой
крошили горбушку,
кололи друг дружку
лучом на дне.
Всем досталось — а я смеялась,
юбка металась над каблуком,
на ушко шептала, песчинки считала
да львенка питала
своим молоком.
* * *
Я постараюсь быть практичной:
я запишу рецепт салата,
забуду имя на конверте
и посажу вишневый сад.
Все выйдет очень симпатично.
Жизнь станет внутренне богатой,
а музой и сестрой Эрато
мне будет муж — мой друг и брат.
И будет дом наш полной клетью
веселья, воздуха и звона,
и над его тесовой крышей
взметнется радуга, как бровь.
Не оборвут нам вишню дети,
не возвратятся почтальоны,
а в медном тазике задышит
варенье вязкое, как кровь.
И будут чашки наши чисты,
промытые рекламным «Фери»,
а муж мой станет знаменитым,
вступив в писательский Союз.
Нас пожалеют журналисты,
деревья, птицы, рыбы, звери.
Нас даже назовут элитой,
но денег не дадут, боюсь.
* * *
Одни свои сокровища прячут,
другие напоказ выставляют.
А я своих сокровищ не помню:
быть может, я их все раздарила,
а может, их не было вовсе.
Но только если их не бывало,
о чем сундук тоскует старинный,
покрытый лоскутным одеялом,
и на ветру стучит незапертой крышкой,
как будто в дверь мою стучат гости?
Но только если в дверь постучали,
то почему никто к дверям не подходит,
никто гостей за стол не сажает
и не звенят веселые чарки?
И почему у дома нет двери
и нет ни трубы, ни крыши,
ни стен, ни мышей, ни окон...
А вместо тепла и света,
а вместо подковы на счастье —
острозубый узорчатый гребень,
похожий на китайскую стену,
из панциря мудрой черепахи.
* * *
Приходите в наше королевство,
мы заварим вам зеленого чаю,
будем лить его в прозрачную чашку —
насладитесь терпким ароматом.
Ничего, что вы зайдете случайно,
заблудившись на ветвистой дороге,
испугавшись незнакомого шума,
от внезапного дождя укрываясь.
Ничего, что мы не бросимся на шею,
а не глядя крикнем: входите
в этот дом, похожий на фонарик
из давно перегоревшей гирлянды.
Ничего, что мы друг друга не узнаем,
испугаемся простого вопроса —
и, как ящерица хвост теряет,
сбросим с губ своих тень улыбки.
Ничего, что мы так одиноки,
что так долго ждали друг друга —
даже наши взоры потускнели,
как на полке медные кувшины.
Ничего, что мы друг другу не поверим,
и что так нелепо устали,
и что чай зеленый пахнет рыбой —
приходите в наше королевство...
Память о жертве
Я — блудная дочь отгороженных мне времен,
любимая наспех и накрест — всегда чужими,
бредущая мимо, не помнящая имен,
свое, как клеймо, навсегда выжигаю имя
на лбу твоем, ветер, стремящийся прочь — туда,
где кончились звезды и падают города.
Там внук Авраама на хижину ладит дверь.
Он ходит, как время, а мне говорит: не лги —
и смотрит печально, как будто дитя иль зверь,
и пахнут зерном винограда его шаги.
Мы схожи друг с другом ненужностью: ер и ять.
Мы крестиком медным звеним в виноградном сне,
гадаем о звуке, который нельзя разъять,
и легкое небо синице сулим по весне —
так бредят хвоинки в предутреннем костерке.
Но слово простое немеет в чужом языке.
Зерно прорастает, собой замыкая круг.
Мы — дети зерна — тянем руки и светим кожей.
Детеныша скорбного времени кормим с рук,
а кровных детей оставляем земле прохожей.
Мой брат, мой ребенок, похожий на старика,
раскосой слезинкой коснись моего языка,
прости мне колючие звуки, что пьешь с молоком,
и голые руки, и горечь под языком.
Очаг разгорается, пыжится дух пирога,
а звук оставляет на время ржавую мету.
Не все еще голуби выплеснуты с чердака,
и краешек утра звенит золотой монетой.
Но в медные трубы трубит на холсте огонь
и медленной медью просвечивает ладонь.
Я песню чужого огня назову на вы,
скрипучую узкую дверь распахну чужим.
Я хлеб замешу из колючей сухой травы,
чтоб агнец, тобой убиенный, остался жив.
* * *
Веселиться на чужих пирах,
в ночь идти, превозмогая страх,
по земле скитаться без жилья,
зная, что песчинка — жизнь твоя.
В суете ее не уронить,
никого в несчастьях не винить,
песню петь, коль есть, с чего начать,
если в горле ком, тогда молчать.
Смысла не искать среди причин,
опасаться малых величин
и не ждать взаимности, любя
ближнего чуть больше, чем себя.
Сна наутро не припоминать,
истину не черпать до конца —
лишь о том, чего не можешь знать,
говорить от первого лица...