Сквозь глазок — панорама

Что такое глазок, знают все. Это застекленная дырочка, например, во входной двери вашей квартиры. Откинул железный пятачок-шторку — и наблюдай сквозь глазок, что происходит во внешнем мире. Не слишком широк угол обзора, но все-таки. Но ведь есть и другие глазки — тюремные, там шторка находится с наружной стороны двери. В такой глазок не ты видишь мир, а наоборот — оттуда за тобой наблюдают. Ярославский прозаик Александр Коноплин в своем новом романе «Шесть зим и одно лето» «сообщает», что его герой Сергей Слонов даже написал когда-то рассказ, который так и назвал — «Глазок». Срок, который отбывал герой Коноплина, приходится на давние времена: 1948 — 1954 годы. В краткой аннотации к книге сообщается, что в ней нет вымысла, все написанное пережито и выстрадано самим автором. Да, Слонов, в сущности, и есть сам Коноплин, отдавший архипелагу ГУЛАГ лучшие молодые годы. В семнадцать, в сорок третьем, пошел артиллеристом на фронт, а после войны был арестован и обвинен по знаменитой 58-й статье: создание антикоммунистического союза — СДПШ (а это было название солдатской, но, в сущности, мальчишеской компании, составленное из начальных букв фамилий ее участников), а также — за пропаганду антисоветских взглядов «блудницы» и «космополита». Речь шла о творчестве Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, по которым тогда только что вышло зубодробительное постановление ЦК. И как до этого посадили В. Шаламова за чтение Бунина, так и молодой солдат получил свою «десятку» за интерес и любовь к творчеству великого поэта и замечательного писателя.

Слонов-Коноплин — из провинциальных интеллигентов небольшого, близкого к Ярославлю городка Данилова. Лагерная школа героя романа прослежена в течение не одного дня, а нескольких лет, в которые происходила духовная закалка его неординарной личности. Да не школа, а настоящий университет, какого не кончить никакому вольняшке. «В камере минской тюрьмы (арестовали солдата в послевоенной казарме белорусской столицы. — Б. Х.) профессор Панченко читал мне лекции по химии; в заледенелом бараке на Тунгуске о Белой армии рассказывал воспитанник Пажеского корпуса Владимир Миролюбов; мне... доверял сокровенные мысли один из верных стражей революции балтийский матрос Фомин... каялся в смертных грехах бывший надзиратель с Лубянки; в разговоре со мной отводил душу Герой Советского Союза генерал-лейтенант Крюков. Зона, как будто специально для меня, собрала их вместе». И как итог этой учебы — вывод: «Я благодарю изверга и тирана (то бишь Сталина. — Б. Х.), давшего мне возможность увидеть их, всех сразу, пока они еще были живы».

Генерал Крюков, поясним сразу, — это муж народной певицы Лидии Руслановой, тоже побывавшей зечкой. Уже не герой сочинения, а сам писатель встречался с ней на воле и рассказал об этих встречах подробнее, в воспоминаниях, напечатанных в другой книге. Что же касается Слонова, то он и будущего чешского президента генерала Людвика Свободу в Данилове увидел. Там его во время войны снимали с поезда, шедшего на восток, чтобы сделать срочную операцию, которую провел дед Слонова, опытный старый врач. (Впрочем, что касается Свободы, то имя его все же пишется с буквой «к» на конце — Людвик, а не с «г», как в тексте книги.)

Лагерные «учителя» читали Слонову в зарешеченных университетах и лекции по политологии. Так, его земляк-ярославец архитектор Сан Саныч Вахромеев (это, кстати, фамилия известных ярославских купцов-промышленников) открыл солдату, что лагерная жизнь, собственно, и есть «коммунизм»: «В лагерях нет денег — они просто не нужны, нас одевают, кормят, моют в бане, показывают кино — какое надо! — лечат, когда мы доходим. Единственно, что не соответствует учению, так это то, что наших „коммунаров” гонят на работу палками. Но это уже мелочи, главное — есть основа. Заложена еще в семнадцатом».

Согласно лагерной политологии, ГУЛАГ — коммунистическая империя, и «если начальника Краслага принимать за наместника государя императора в данном регионе Сибири, то начальники ОЛПов будут удельными князьями».

Вообще сквозь коноплинский глазок видна широкая панорама сталинского режима. Эта картина создавалась автором долго, даты под сочинением: 1954 — 1996. Но несмотря на давность замысла, не устарела ни на йоту. Кстати, в году эдак пятьдесят первом в Ярославле чуть было не организовалось общество, похожее на СДПШ, которое почему-то окрестили «нанайским». Правда, были мы тогда еще не солдатами, а школьниками-старшеклассниками, к тому же один из «нанайцев» оказался сыном энкавэдэшника, а тот, умный человек, вовремя разогнал нас, и мы не успели загреметь в большой серый ярославский дом с колоннами — областную «Лубянку». Так что остались вольняшками-недоучками, ибо, если верить Рабиндранату Тагору, «человек не может стать совершенным, не посидев какое-то время в тюрьме» (эпиграф к одной из глав книги Коноплина).

Разнообразны уроки, усвоенные Александром Коноплиным. «Когда мне трудно, — рассказывает писатель, — я вспоминаю любимую поговорку отца: „Не вставай на цыпочки, чтобы казаться выше, чем ты есть, и не приседай, если на самом деле высок ростом”». Этот урок относится, в частности, и к его литературной работе. Она началась, в сущности, еще перед войной, в детстве, когда мальчик читал сочинения русских классиков из богатой библиотеки деда. Тогда он взял для себя за образец пушкинскую «Капитанскую дочку», ибо, как признается его Слонов, «повесть поражала меня широтой охватываемых событий при очень уплотненном тексте». Богатые библиотеки, впрочем, герой романа нашел и в местах заключения, так как туда поступали книги из собраний репрессированных. Парадокс: в открытых книгохранилищах нельзя было найти сочинения, скажем, Гумилева или Мандельштама, а в лагерных библиотеках они имелись, и у рабов была возможность наслаждаться недоступным на воле. За «шесть зим и одно лето» Слонов неплохо изучил и гулаговскую «феню», да и в романе использовал ее, пожалуй, пощедрее, чем Солженицын в «Иване Денисовиче».

Что ж, так ли уже все совершенно в коноплинском романе? Нет, наверное. Но как-то не тянет на критику в юбилейном для автора году — ему исполнилось 75 лет. Скажу только, что структура романа Коноплина немного, на мой взгляд, лоскутная: сюда включены — кроме повествования Слонова — два его рассказа, а одна глава — это как бы рукопись другого автора, тоже заключенного, случайно попавшая к писателю-зеку.

Сам Александр Коноплин, реабилитированный в 1956 году, давно стал профессиональным литератором. Однако его, как Солженицына, как других собратьев по ГУЛАГу, трагическая память не отпускает. В Ярославле еще с 1993 года выходит серия фундаментальных книг «Не предать забвению» — с подробным, снабженным биографическими справками перечнем коммунистических жертв из Ярославля и Ярославской области. Их «тьмы, и тьмы, и тьмы» — не один десяток тысяч. Александр Викторович Коноплин — заместитель председателя редакционной коллегии этой серии, составитель и редактор многих ее томов.

Надо сказать, что ярославское издательство «Верхняя Волга» отнюдь не пренебрегает как историей своего древнего края, так и трагедией современной нашей истории. Так, оно выпустило три тома публицистики Александра Солженицына. Многое там напечатано вообще впервые, и в этом отношении издание уникально.

...В целом же у нас все-таки сильно недооценивают значение провинциальных издательств. В центральные города их продукция практически не поступает: между собой они совершенно разобщены. Мало того, как нам стало известно, Министерство РФ по делам печати, которому принадлежит, в частности, и «Верхняя Волга», вообще намеревается закрыть многие провинциальные издательства — потеря будет невосполнимая, новый удар по губернской и уездной русской культуре.

В целом же сквозь «глазок» книги Александра Коноплина «Шесть зим и одно лето» ясно видится не только боль прошлого, но и насущные сегодняшние проблемы и нужды.

Пусть лучи от таких книг доходят до читателей, перекрещиваются, фокусируются и не позволяют остывать читательскому волнению...