Имя религиозного публициста и мемуариста Ивана Павловича Ювачева (1860 — 1940) ничего не говорит большинству читателей, но хорошо известно в кругу специалистов и почитателей его сына, Даниила Ивановича Ювачева, поэта Даниила Хармса.
Личный фонд Ивана Ювачева с 1939 года находится в Государственном архиве Тверской области (ГАТО). Это довольно странное обстоятельство вызывает по крайней мере два вопроса: каким образом документы личного архива еще при жизни владельца попали в государственное хранилище и почему именно в Тверь? На первый вопрос можно ответить лишь предположительно. Наиболее вероятно, что изъятие документов было связано с арестом Даниила Хармса в декабре 1931 года. По словам его сестры, Елизаветы Ивановны Грицыной, «пришли ночью, сделали обыск, многое унесли с собой»[1]. Эта версия подтверждается и историей фондообразования, из которой явствует, что документы Ювачева с 1934 по 1939 год находились в секретном отделе Московского областного архива, но на учете не состояли. Судя по помете «НКВД» против некоторых номеров в описи, материалы, показавшиеся крамольными, были отобраны, а прочие отброшены за ненадобностью. Но принявшая секретный архив в 1939 году новая заведующая обратила внимание на то, что дореволюционные материалы не имеют прямого отношения к ее ведомству. За этим последовало распоряжение высшего начальства передать документы Ювачева в Исторический архив, но там к ним, видимо, не проявили интереса — и тогда местом хранения был выбран один из ближайших к столице областных городов. Впрочем, вполне вероятно, что существовали другие неизвестные нам причины перемещения фонда.
По своему составу фонд Ювачева в ГАТО уникален. Достаточно хотя бы сказать, что здесь содержится переписка супругов Ювачевых, документирующая ранние годы жизни их сына Даниила[2]. Но не менее интересны те материалы, которые рассказывают о жизни самого Ивана Павловича: письма к родным из Шлиссельбурга и с Сахалина, сахалинские дневники, переписка послекаторжного периода... Знакомство с этими документами дает представление об очень своеобразной и интересной личности.
Уже само происхождение Ивана Ювачева как будто предопределило неординарность его судьбы — он родился в семье придворного полотера. Большая семья была богобоязненной и дружной, а мальчик рос любознательным и скромным. Четырнадцати лет он окончил курс наук в Санкт-Петербургском Владимирском уездном училище и поступил в Техническое училище морского ведомства, где проявлял большие способности к учению. В 1878 году Ювачев вышел из училища в должности кондуктора корпуса флотских штурманов и поступил на службу — сначала в Балтийский, а позже в Черноморский флот. В Николаеве он сошелся с группой морских офицеров, принадлежавших к военной организации партии «Народная воля», и, по словам В. Фигнер, был одним из тех, кто отличался «стремительностью революционной пропаганды» среди моряков[3]. В 1883 году были проведены массовые аресты народовольцев. Ювачев проходил по «процессу 14-ти», его обвинили «в организации отдельного революционного кружка между морскими офицерами в городе Николаеве»[4] и приговорили к смертной казни. Но затем последовало высочайшее помилование, и смертный приговор был заменен пятнадцатью годами каторжных работ.
Почти четыре года — до суда и после него — Ювачев провел в одиночном заключении в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях. О жизни в одиночном заключении он позже писал, что, опасаясь за рассудок, «старался дисциплинировать» ум и с этой целью читал вслух лекции по своим любимым предметам: математике, физике, астрономии, переводил с английского и французского, занимался классическими языками[5]. В Шлиссельбурге Ювачев после многих лет юношеского «отступничества» обратился к религии. В одном из первых писем к родным из Шлиссельбурга он отвечает на их вопрос, как жил: «Скажу: жил внутреннею, духовною жизнью. Лишенный внешних картин, в моем воображении рисовал много внутренних. Например, дни, недели, месяцы созерцал построенный храм Божий в моем воображении»[6]. Товарищи по заточению воспринимали его внезапную религиозность как помешательство, Л. Волкенштейн и В. Фигнер называют Ювачева в числе тех, кто в неволе потерял рассудок[7].
В крепости Ювачев начал писать стихи. Его товарищ по Шлиссельбургским тюремным прогулкам Николай Морозов вспоминал, что стихи — по преимуществу любовные или дружеские послания — писали почти все заключенные народовольцы[8]. Ювачев в мемуарах говорит, что в тюрьме был период, когда он в течение двух месяцев записывал на аспидную доску по одному или два стихотворения: «Все они были лирического характера и притом очень сентиментальны»[9]. Эти стихи он почти не сохранил в памяти, зато гораздо лучше запомнил свои произведения религиозного содержания. Из таких стихотворений, сочиненных в крепости, затем по дороге на Сахалин и на каторге, он составил книжечку.
На каторге Ювачев провел восемь лет. Чехов, во время своей поездки на Сахалин встретившийся с Ювачевым, назвал его «привилегированным ссыльным». Позже и сам Ювачев в мемуарных очерках «Восемь лет на Сахалине» писал об этой привилегированности, которая, подобно положению других политических ссыльных, была обеспечена их образованностью: сахалинская администрация стремилась с возможной выгодой использовать политических в тех сферах деятельности, которые требовали квалификации или хотя бы грамотности. На положении же Ювачева особо сказывалось и то безусловное смирение, с которым он переносил выпавшие на его долю испытания.
Через пять месяцев после своего прибытия в селение Рыковское Ювачев получил назначение наблюдателем на метеорологическую станцию. Работа эта была ему хорошо знакома, так как ранее в Николаеве он некоторое время служил помощником начальника метеорологической станции. К наблюдениям над климатом Сахалина он относился со всей присущей ему серьезностью и занимался этим самоотверженно и с любовью. Заслуги Ювачева по изучению климата России были отмечены Императорской академией наук, в 1899 году утвердившей его корреспондентом Главной физической обсерватории[10]. Склонный к разнообразным занятиям, Ювачев исследовал также флору Сахалина и совершал походы в глубину тайги. При этом он принимал самое деятельное участие в церковной жизни, исполняя должности псаломщика, регента и церковного старосты.
Некоторое представление о характере Ювачева дает своеобразная автоанкета, которую он составил в мае 1893 года: «Попробую ответить на вопросы: моя любимая (теперь) добродетель: любовь, качество у мужчин: рассудительность, у женщин: нежность, доброта, сочувствие. Занятие — исследовать Библию. Отличительная черта: боязнь и сомнение <...> Любимые прозаики: раньше Гюго и Писарев, теперь: Евангелие и Толстой»[11]. Несмотря на признание в «боязни и сомнении», он явно ощущал в себе проповедническое призвание: в его дневниках часто встречаются записи вроде «сегодня много проповедовал». Прежде, занимаясь революционной пропагандой, он увлекал своих слушателей освободительными идеями. Теперь, испытывая чувство вины перед теми, кто пострадал по его вине, он с еще большей энергией стремится нести свет религиозного учения. Причем следование церковным канонам сопровождается желанием самостоятельно познать Слово Божие: одно из его постоянных занятий — собственные «толкования на Библию». Поэтому не случайно ему был близок Толстой, с которым он впоследствии был знаком и дарил свои сочинения (все они сохранились в Яснополянской библиотеке).
Религиозному проповедничеству Ювачев посвятил свою литературную деятельность. Печататься он начал, еще находясь на Сахалине, но более интенсивно занялся литературным трудом по возвращении в Центральную Россию. Свои публикации он подписывал иногда собственным именем, иногда — псевдонимом Миролюбов, составленным из девиза «Мир и Любовь» (этот девиз он написал по-древнееврейски на обложке одного из дневников и использовал как начальную формулу в некоторых письмах). Его воспоминания о сахалинской каторге сначала публиковались в журнале «Исторический вестник», а в 1901 году вышли отдельным изданием. В «Историческом вестнике» печатались также мемуары о Шлиссельбургском заточении (отдельно изданы в толстовском издательстве «Посредник» в 1907 году) и некоторые очерки. Самыми плодотворными в писательском смысле были для Ювачева первые годы ХХ века, когда кроме журнальных очерков вышли его книги «Тайны Царства Небесного» (1902), «Между миром и монастырем. Очерки и рассказы» (1903), «Паломничество в Палестину к Гробу Господню. Очерки путешествия в Константинополь, Малую Азию, Сирию, Палестину, Египет и Грецию» (1904). Последняя из известных нам публикаций Ювачева не имеет никакого отношения к темам его прежних сочинений и носит название «Из воспоминаний старого моряка» («Морской сборник», 1927, № 10).
Полное помилование Ювачеву было даровано в 1899 году, но оно не давало права на жительство в Петербурге (его пришлось специально добиваться) и не помогло ему вернуться во флот, несмотря на многие попытки. С 1903 года началась его чиновничья служба в Управлении государственных сберегательных касс, прерванная 1917 годом.
В 1903 году Ювачев женился на Надежде Ивановне Колюбакиной (1876 — 1928). К моменту встречи у каждого за плечами был нелегкий жизненный опыт: у него — каторга, у нее — трагедия, да такая, что и бумаге боишься передать. Знакомству способствовали дамы из благотворительного тюремного комитета, и произошло оно самым естественным образом: Иван Павлович был вхож в комитет, а Надежда Ивановна занимала должность начальницы Убежища для женщин, освободившихся из тюремного заключения. Были они людьми очень разными, и это несходство характеров и жизненных притязаний с годами проявлялось все сильнее. Сохранившаяся их переписка показывает, сколь непростой оказалась совместная жизнь.
Но сейчас перед нами документ иного рода — свидетельство глубокой привязанности Ювачева к другой женщине — Марии Антоновне Кржижевской. Она приехала на Сахалин по доброй воле, хотела «умереть с каторжными», работала там акушеркой и фельдшерицей, заведовала метеорологической станцией в Рыковском, то есть была непосредственной начальницей Ювачева. Так оно и случилось: в 1892 году она скончалась от чахотки в возрасте 38 лет. Безутешный после ее кончины, он записывает в дневнике: «Мне кажется, я люблю ее и любил искренно, даже страстно»[12].
Все годы своей жизни на Сахалине Ювачев вел дневники. Человек крайне педантичный, он делал записи ежедневно, фиксируя свое умственное, духовное и физическое состояние, особенности своего быта и поведения окружавших его людей. Эти дневники — бесценный материал для воссоздания внутренней жизни сахалинской каторги. По дневниковым записям раскрывается и история взаимоотношений Ювачева с Кржижевской. И едва ли не самым романическим моментом этих отношений оказывается память о Марии Антоновне после ее кончины. Все дневники испещрены карандашными пометами, соотносящими то или иное событие с кризисными периодами болезни Марии Антоновны и ее смертью. Своего рода теоретическое обоснование подобного восприятия жизни находим в одном из его ранних писем к родным, где высказывается взгляд на «чудеса, описанные в Библии»: «Я так думаю, что верующий человек, внимательно относясь к своей жизни, видит непрестанно множество чудес»[13]. Такие чудеса «непрестанно» старается увидеть он сам, отыскивая в своей жизни всевозможные совпадения, и узловым моментом для подобного рода построений становится смерть Марии Антоновны. В дневниках рядом с прежними записями появляется множество заметок, подобных следующей: «Чрез 666 пох<ороны> М. А.»[14].
Один из дневников имеет эпистолярную форму и содержит переписку Ювачева с Кржижевской. Обстоятельства его появления таковы. Летом 1891 года Ювачев был командирован в «столицу» Сахалина пост Александровский для выполнения ряда заданий, требовавших его профессиональных знаний. Не желая изменять обычаю ежедневного самоотчета, он продолжает вести дневник в форме писем к Марии Антоновне и просит сохранить их. После смерти Кржижевской Ювачев соединил под одной обложкой ее и свои письма — так сложился этот необычный роман в письмах, который мы и публикуем.
Память о Марии Антоновне Ювачев свято хранил. 4 сентября 1903 года его молодая жена Надежда Ивановна сообщает в письме, что отслужила панихиду по родителям и Марии Антоновне: «Все они мне дороги, так же как и мои родные, даже гораздо больше, так как ты, мой хороший, для меня все на свете...»[15]
В публикации сохранены орфографические, пунктуационные и графические особенности документа, включая и различное написание одних и тех же географических названий и личных имен (напр., Гловацкий — Головацкий и т. п.), исправлены лишь очевидные орфографические и пунктуационные ошибки; все даты приведены по старому стилю. В примечаниях к тексту дневника кроме указанных источников использованы также сведения, содержащиеся в комментариях к книге Чехова «Остров Сахалин» (Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти томах. Сочинения, т. 14-15. М., 1978).
_________________________________________
1 «Елизавета Ивановна Грицына вспоминает. (Литературная запись М. Вишневецкой и А. Герасимовой)». — «Театр», 1991, № 11, стр. 42.
2 Более подробно об этом см.: Строганова Е. Из ранних лет Даниила Хармса. (Архивные материалы). — «Новое литературное обозрение», 1994, № 6.
3 См.: Фигнер Вера. Избранные произведения. В 4-х томах, т. 2. М., 1933, стр. 96.
4 ГАТО, ф. 911, оп. 1, ед. хр. 13, л. 25. (Далее ссылки на фонд Ювачева даются с указанием только единицы хранения.)
5 См.: Миролюбов [Ювачев] И. П. В заточении. — «Исторический вестник», 1902, т. 87, стр. 193.
6 Письмо от 1 декабря 1886 года. Ед. хр. 3, конв. 1, л. 1).
7 См.: «13 лет в Шлиссельбургской крепости. Записки Людмилы Александровны Волкенштейн». [СПб.], [б. г.], стр. 18, 30; Фигнер Вера. Указ. соч., т. 2, стр. 18, 96 — 97.
8 См.: Морозов Н. А. Повести моей жизни. Мемуары. В 2-х томах, т. 2. М., 1961, стр. 445.
9 Миролюбов И. П. Указ. соч., стр. 201.
10 Ед. хр. 17, л. 11.
11 Ед. хр. 4, т. II, Дневник № 3, 1892 — 1898, л. 59 об.
12 Запись от 28 сентября 1892 года. Дневник № 3, л. 19 об.
13 Письмо от 19 мая 1887 года. Ед. хр. 3, конв. 2, л. 1 об. — 2.
14 Ед. хр. 4, т. II, Дневник № 2, 1890 — 1892, л. 40 об.
15 Ед. хр. 2, ч. II, л. 23 об.
Элиэзэр, ибо Бог отца моего мне в помощь.
(Исход, 18: 4)[1].
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Мир и Любовь!
5 июля 1891.
Александровский пост.
Слава Богу! благополучно прибыли в Александровку в 9 ч. вечера 2 июля. Благодаря доброму Владимиру Алексеевичу[2] дорога мне ничего не стоила. Остановился у г.г. Плосских[3]. Они меня радушно приняли, предложили занять весь второй этаж. На другой день 3 июля поспешил явиться Сергею Николаевичу*[4]. Он очень любезно меня принял. Кстати, у него познакомился со многими чиновниками, с которыми придется мне иметь сношения по своим делам. Все они очень внимательны ко мне. Сергей Николаевич взял меня в свой экипаж, и поехали на пристань, показал мне, что надо сделать, и предложил всегда пользоваться лошадью для поездок на пристань. Я тотчас же поспешил сделать заказы в мастерских и собирать инструменты. Ив<ана> Сем<еновича> Карауловского[5] нет дома (скоро вернется); его жена, Дарья Ивановна, дала нам мензулу. Она спрашивала о книгах. Мария Антоновна! Вы при случае пришлите мне три книги: о Серафиме, Фому Кемпийского и Погодина[6] (у Мих<аила> Ник<олаевича> Ренгартена[7]).
Известная Вам Ирина[8] уехала на материк.
Могу Вам сообщить нечто о Вашей знакомой Акимовой-Калининой. М-me Плосская жила у ней во Владивостоке; и как-то заговорила Акимова, что вот какая хорошая женщина живет в Рыковском — ее подруга Марья Антоновна. София Ильинишна Плосская с своей стороны прибавила, что действительно она слышала много хорошего про Марию Антоновну Кржижевскую от жителей Сахалина. Вдруг как раскричится М-me Калинина: «Да как они, сахалинцы, смеют хвалить Марию Антоновну. Они недостойны даже подумать, помыслить о ней, — так она высока для них».
Софья Ильинишна подтверждает, что Акимова действительно тронулась рассудком.
4 июля опять был у Сергея Николаевича. Он предложил мне помощника чертежника Загарина. Сегодня же приступил к работам, но ветер помешал. Загарин предлагает остановиться у него, но г.г. Плосские не пускают меня. Сама Софья Ильинишна старается оказать мне радушное гостеприимство, хлопочет много на кухне, а теперь со мною поет; у ней прекрасный голос.
Алексей Александрович[9] вздумал устроить такое дело: просит меня дать ему расписку в получении 35 [40] рублей на расходы по командировке в Александровcк. Деньги он прислал мне на квартиру, но я стесняюсь принять их. Ведь не по делам метеорологии я сюда приехал! Сергей Николаевич, я думаю, сам бы нашел возможность дать мне денег на расходы.
5 июля. Сегодня был у меня Владимир Алексеевич. Он очень понравился Софье Ильин<ичне>.
Сильный дождь помешал мне выйти на работу.
Как-то Вы, Мария Антоновна, без большого зонтика?
Скажите, пожалуйста, Александру Лоцину[10], чтобы он в моей комнате на плите сожег побольше серы и запер двери и окна комнаты на несколько дней. Говорят, что клопы пропадают от серных газов. Только бы сам остерегался, не присутствовал бы при горении. Пятницу провел дома: дождь и ветер. Занимался библейской хронологией[11].
В субботу же 6 июля пошел на работы. Сделал мензульную съемку от мыса Жонкиера до устья реки. Вечером был в Церкви. Храм такой же убогий, как когда-то был у нас в казарме тюрьмы[12].
Мне дан в услужение один человек, кроме 5 постоянных рабочих для съемки. К промеру еще не приступал, хотя Вонифатий Петрович Лукьянов[13] показывал сегодня хорошие и дурные стороны буксирного морского пароходика «Князь Ник<олай> Шаховской»[14]. Он очень зарывается, как говорят, на волнах, т. е. заливает его с носа волною, посему г. Лукьянов приделывает на носу высокий фальшивый борт (фальшборт). Машина — грубая по работе. Пароходик приспособлен главным образом для буксировки, а не для прогулок, как на яхте. Я желаю очень работать, да желаю и праздновать 8 июля[15]. Ну, что даст Божия Матерь.
Кланяюсь Надежде Михайловне[16], Феодору Никифоровичу[17] и всем знакомым. На почте мне нет ни писем, ни посылок.
7 июля. Сегодня хочу поминать того, «кто жил и умер за идею свободы, правды и любви, как Первозванному Андрею свет царства вечного яви». Кстати о стихотворениях. Не послать ли нам с доктором книжку со стихотворениями в С.-Петербург к родным?[18] Может быть, они найдут нужным кое-что из них поведать и другим простым религиозным людям? Только надо бы на всякий случай оставить копию с них у нас.
Сделали ли ящик для моих книг? У меня теперь денег с лишком 50 рублей; а Вы знаете, как опасно иметь мне много денег! то 20 рублей я посылаю спрятать, а 4 рубля для Ваших слуг (рубль я уже дал Лоцину). Напишите, Мария Антоновна, как подвигается окраска и вообще поправка Церкви. Как Ваше здоровье? Чем занимаетесь? Слава Богу! Перемена места, хождение по берегу моря, работа под солнцем, болтовня со знакомыми — все это, что так обыкновенно тяжело на мне отзывается, теперь ничего: и голова не болит, и чувствую себя бодрым.
Поддержите здоровье и Вы, Мария Ант<оновна>, прогулками к Надежде Михайловне, или на мост, или с кем-нибудь в лес. Пожалуйста, не стесняйтесь с отчетом: времени у меня между делом еще пока много есть. Молитесь за меня.
Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, спаси и сохрани нас под Кровом Твоим.
Ваш Иван Павлович,
искренний слуга Ваш.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Мир и Любовь!
Селение Александровское.
Многоуважаемая и дорогая Мария Антоновна! Как-то Ваше здоровье? Как Вы поживаете? Я до сих пор ничего не знаю от Вас: Вы не пишете. Мое письмо чрез Владимира Алексеевича оканчивалось 8-м июлем. (Пожалуйста, сберегите мои письма: они послужат мне моим дневником, который я в суетах не веду отдельно). Не знаю, как-то Вы провели храмовой праздник, а я только что прихожу домой после обедни, как застаю у себя гостей: механика Вонифатия Петр<овича> Лукьянова и Петра Кирилл<овича> Игнатьева[19], которые пришли просить меня съездить с ними в Де-Кастри[20]. Вечером поехали определять девиацию, но бурная погода и недостаток в инструментах помешали нам повернуть свой компас, который ужасно погрешает, будучи обставлен кругом железом машины. Во вторник 9 июля был на маяке, где принимают всегда меня с таким радушием, а потом делал съемку мензулой. Утром сегодня получаю с «Байкала»[21] письмо от товарища Ант<она> Ник<ифоровича> Моисеева, чтобы я поспешил приехать к нему, но... опоздал. Вместо «Байкала» попал на «Стрелок»[22], где познакомился с командиром Эриксоном и его помощником Бредихиным[23]. Снабдили они меня книгами и лотом.
В среду 10 июля* порешили выехать в море на «Князе Ник<олае> Шаховском». Ветер — ужасный! Волны — страшные! Сергей Николаевич никак не хотел пускать нас, и я сам отговаривал, но Петру Кирилловичу надоело ждать погоды, и он настоял отправиться. Но раз отправившись, не захотели вернуться. Сперва были опасения у меня за катер: выдержит ли он волнение, исправна ли будет машина в качку. Оказалось все хорошо. Катер как утка взбирался на волну и как бочка омывался водою. Наши ноги по колени в воде. С головы до ног обдавало нас брызгами. Спасибо Вам за шапку с клеенчатой прокладкой, она удивительно хорошо сохраняла мою голову от воды. Наконец сахалинский берег скрылся из вида. Я всю дорогу стоял на корме и про себя молился, призывая Божию Матерь и Святителя Николая. В каюте нельзя быть. Я спустился одеть ватный сюртук под плащ минут на 10 и то почувствовал неприятное состояние, поэтому все находились наверху. Всю дорогу ничего не ели, кроме некоторых, которые имели в кармане ржаные сухари. Наконец вечером увидели берег материка. По некоторым соображениям я взял курс не прямо на Де-Кастри, а южнее. Если бы я прямо подошел к Де-Кастри, то я все-таки не знал бы, где я, потому что не знаком с очертаниями берегов. Но тут мне Сам Господь помог. Мы подошли к 2-м громадным камням (островам), по которым сразу я узнал, что нахожусь близ островов Святых Константина и Елены. Поблагодаривши в душе этих Равноапостольных, я уже смело повернул к Де-Кастри.
В 10 ч. вечера бросили якорь в виду селения, проплававши 11 часов. На наш свисток приехали 2 телеграфиста (один из них Морозов), которые были так любезны, что предложили свою лодку в наше распоряжение. Поужинавши, поспешили лечь спать. Провизия наша состояла главным образом из консервов и разных закусок и вин. На другой день утром в четверг 11 июля я вступил на материк. Зашли на телеграфную станцию, потом я пошел к Церкви (она ремонтируется, полы выкрашены), помолился немного и направился в дом моего товарища Кап<итона> Вас<ильевича> Богданова — штурманского офицера[24]. Хотя его не было в Де-Кастри, все-таки я осмотрел его помещение, его картины (он художник), поиграл на фис-гармони, написал письмо и отправился на свой пароход. Вдруг получаю приглашение от здешнего офицера (он же и начальник поста) на обед. Хотя костюм у меня был не совсем приличный, однако пошли.
Юлиан Николаевич Бялозор и его супруга Мария Иосифовна оказываются совсем молодые люди, петербуржцы (по происхождению, кажется, он поляк, а она немка), очень милые, гостеприимные, симпатичные[25]. Вскоре мы очень близко сошлись. Они интересуются литературою и новым учением Толстого. Они были настолько любезны, что предложили нам троим ночевать у них, но я и механик не воспользовались их вниманием. В эту ночь у нас бушевала гроза. Я подумал о Вас, Мария Антоновна, здоровы ли Вы? Ведь до сих пор от Вас никакого известия. Слышал от других, что предлагали ремонтировать Вашу комнату, но Вы побоялись за барометр. Мария Антоновна, ведь Вы лучше меня знаете, как необходимо поправить окна.
В пятницу 12 июля я съехал на берег помолиться в одной заброшенной избушке, которую построил какой-то монах и просил жителей поддерживать ее; но она пришла в ветхость. В ней стоит только деревянный крест величиною от полу до потолка и больше ничего. Говорят, что после того, как какой-то доктор позволил сделать в ней вскрытие тела, избушку забросили. Ради пятницы я думал не сходить на берег, но в 4 часа пришли к нам г.г. Бялозоры, и мы поехали в гости на маяк (4 мили от города). Там после разных приключений на дороге нас радушно встретил г-н Спирготин с женою. Обо мне в Де-Кастри так же хорошо знают, как и в Александровке. Вечером вернулись в город, и я опять должен был съехать на берег — провести с Бялозорами последние минуты в Де-Кастри. Жалко было расставаться.
Ночью вышли в море. Сначала погода благоприятствовала. Тихо. Звезды и луна. После полночи засвежел ветер и надвинулся туман. С рассветом в субботу 13 июля* я решил повернуть в тумане прямо на берег, чтобы определить место и идти, так сказать, ощупью вдоль берега. На наше счастье, как только подошли к берегу, туман в одном месте немного рассеялся — и мы увидели селение и людей. Мы стали их звать свистком, а они в ответ стреляли. Вскоре подошла лодка, и сказали нам, что селение их называется Мангач**. Тогда, обрадовавшись, что Бог привел как раз к селению, которые так редки на берегу Сахалина, стали на якорь и завтракали. Чрез 3 часа пришли в Александровку, где нас давно ждали с нетерпением и опасением.
Немного выспался, потому что целую ночь бодрствовал в плавании и поспешил ко всенощной благодарить Бога за благополучное плавание. Я попросил священника Попова-Какоулина[26] отслужить молебен Казанской иконе Божией Матери. Это было мне приятно еще потому, что Священник сам недавно прибыл из своего прихода, в районе которого числится и де-кастринская Церковь.
В воскресенье 14 июля после обедни ходил с визитом к некоторым знакомым, а вечером — ко всенощной. Где-то у вас служит батюшка?[27] Да и служит ли еще?
В понедельник 15 июля после обедни ходил на реку купаться (память Св. Владимира и Крещения Руси). Остаток дня провел на маяке в гостях. Во вторник 16 июля я вышел на работу. Здесь трудно теперь дождаться хорошей погоды: тихо — туман, ясно — ветер. Вдруг приходит пароход «Байкал». Я сейчас же поспешил на него и увидел (впервые после ареста) своего товарища по выпуску Антона Никифор<овича> Моисеева. Там же оказалась еще знакомая Наталья Сергеевна Богданова с 3 детьми — николаевская барышня (Черного моря), а теперь жена товарища в Де-Кастри Богданова, у которого я был в пятницу. Скоро я вернулся на берег, взял Софию Ильиничну, которая для детей захватила громадную бутыль молока, и провели весь день на пароходе в кругу наших знакомых женщин, Ан<тона> Н<икифоровича> Моисеева и командира Лемашевского[28]. Вы подумаете, какая праздная жизнь у меня! Отчасти правда, хотя многое не от меня зависит. До сих пор нет сделанных вех у меня (веревок не было), да если бы и были — погода мешает. Мария Антоновна, поспешите прислать наблюдения и дайте мне возможность хоть вычислением отчета оказать Вам маленькую услугу. А Вы к тому же, как нарочно, молчите — здоровы ли Вы? тяжело ли ходить Вам в будку? Простите за зонтик — не знаю, с кем его прислать. Сегодня получил письмо Миши[29] — прочтите.
Среда 17 июля. Был с утра на съемке. Ветер страшно гудит.
Голубушка, Мария Антоновна! Скажите, что Вам купить в Японии или во Владивостоке? теперь это так удобно!
Моя хозяюшка Софья Ильинишна — очень интересная женщина. До сих пор еще я не видел такого нервного человека, как она. Стоит вам сказать ей что-нибудь трогательное, как слезы тотчас же появляются в глазах. Вся жизнь ее переполнена многими испытаниями и страданиями.
При всем том она удивляла всех своею добротою и вниманием. Когда ехали на Сахалин, то, исполняя должность сестры милосердия, она заразилась от больных чирьями. Перед тем, как съехать в Александровку, ночью видит сон: огромная икона Мадонны в раме из белых роз, которые распространяют приятный запах. Губы Мадонны зашевелились, и Она три раза сказала тихо: «Не бойся: Я с тобой». Проснулась и чувствует наяву запах роз. Чирья прорвались, и стало легко. С этих пор С<офья> Ильин<ична> перестала быть атеисткой. Со мною была в Церкви раза три.
Ив. П. Ювачев***.
Четверг 18 июля*. Вчера вечером много думал о Вас — здоровы ли Вы. Я же не смею жаловаться на болезнь, хотя эту ночь почти не спал. Встал в 4 ч. утра и собрался на съемку. До 2-х часов работал с мензулой. Вечером с 4-х до 8-ми опять делал съемку.
Пятница 19 июля. С 6 ч. утра до 2 часов опять работал с мензулой. Самая главная работа на берегу окончена, теперь остается промер на море. Попробовал было сегодня, да пришлось оставить: ветер и волны. Походивши по горам, так устал, что тотчас же заснул, как повалился на кровать.
Наконец Вы меня утешили известием о себе. Я получил телеграмму. Спасибо, мне особенного ничего не надо, разве вот носков пришлите, если найдете, потому что мои старые скоро потрепались. Про какие книги Вы говорите, которые собираетесь прислать с Феодором Никифоровичем? Если те, что я оставил на шкафу (Библия, Евангелие, тетради), то я прошу только сложить их в новый ящик, если его сделали, и хранить у себя же до моего приезда. Здесь мне заниматься некогда, да и перевозить опасаюсь. Сейчас пришел от всенощной. Здесь служат не короче нашего; напротив, канон бывает всегда с ирмосами и с катавасией. С 20 по 22 июля — три дня праздники[30]. Я боюсь работать. Думаю, что Господь подаст успех и в будни. [Неприятно если] Не хотелось бы, чтобы начальство обратило на это внимание. Пожалуй, и Вам не нравится, что я так затягиваю дело. Но Бог милостив. Молю Богородицу защитить меня от всяких неприятностей. До сих пор все Слава Богу! Я бы и сам хотел поскорей, да не от меня зависит. Съемку 2 раза делал!
Вспомнил. Вы, вероятно, говорите о тех книгах Ивана Семеновича Карауловского, о которых писал я чрез Владимира Алексеевича («Серафим», Новиля[31], Погодина, Фомы Кемпийского). Да, эти книги надо прислать. Пожалуй, чрез Лоцина попросите еще для меня на время английский Новый Завет у Robert’а Ивановича Вейера[32] (если у него есть).
Не надо ли Вам купить посуды?
Суббота 20-го июля. У нас ветер и дождь. Оно и кстати: мне удобнее пойти в Церковь утром и вечером. Вы замечаете, я пишу письма Вам в виде дневника. Это потому, что я не веду его теперь, как в Рыковском. Вы, конечно, будете любезны поберечь эти письма. Надо сделать визиты Карлу Хр<истофоровичу> Лансбергу[33] и Александру Головацкому[34]: оба приглашали зайти по делам каким-то.
После обедни зашел к Карлу Христ<офоровичу> (сперва побывавши у Сергея Никол<аевича>). Оказывается, он просто желал меня видеть у себя и угостить обедом. До 4-х часов сидели за столом и оживленно беседовали втроем. Ольга Владим<ировна>[35] думает, что Вы рассердились на нее, отказываясь приехать к ним (хотя надо правду сказать — у них теперь ремонт дома и, как они говорят, сами стеснились с детьми в двух-трех комнатах).
Вечером ходил ко всенощной.
Воскресенье 21-го июля. Обычно ходил к обедне. Хотел идти в Дуэ[36], чтобы побывать на службе протоиерея, но Господь исполнил мою просьбу и в Александровке. Сегодня вечером Протоиерей Виктор[37] с собором еще 2-х иереев здешних, с литией, с благословением хлебов служил всенощную по случаю закладки часовни.
Понедельник 22-го июля. После обедни при 3 священниках все вышли на место закладки часовни во имя Св. Николая Чудотворца[38]. Торжественное богослужение, пение певчих, звон колоколов, военная музыка, речи начальников, непрерываемое ура — все это оживило и взволновало здешнее население. Отец Виктор сказал проповедь о политическом значении России, о русском духе... «даже нигилисты и социалисты с пением тропаря „Спаси, Господи” под знаменами бросаются на врагов»... ([вероятно] в Турецкую войну был такой факт?!). Говорил о великом и знаменательном принципе монархической власти. Но замечательно, там, где много веселья и шума, мне как-то грустно. Мне кажется под этим наружным веселием что-то напускное, неестественное. Я вам пишу эти строки, а рядом на участке у Сергея Никол<аевича> обед парадный. Музыка гремит на все селение. [Я думаю] Главный сахалинский элемент — каторжные — официально не участвовали в этом торжестве (были, может быть, случайные посетители, как я, например). Вся прелесть праздника выпала на долю начальства. Что остается рабочим[39]? Я думаю, их удел — скрытое богатство милостей Божиих по молитвам Св. Николая. Начальники теперь, а рабочие потом будут пользоваться утешением в часовне нашего молитвенника[40].
Вечер просидел дома в ожидании Арсения Михайловича[41] и просматривал Навигацию и Астрономию. Но не дождался. Вторник, 23 июля, с утра побежал в мастерские. Вонифатий Петрович Лукьянов угостил завтраком, поговорили об устройстве катера и инструментов, и я поспешил к Арсению Михайловичу, но он был так любезен, что предупредил меня и пошел разыскивать в канцелярии, где я живу, чтобы прислать пакет. Теперь я читаю Ваше письмо, давно желанное.
Мария Антоновна! ведь я умышленно прислал деньги, потому что я предвижу там, в Рыковском, расходы, а здесь они у меня могут легко разойтись — сами знаете! О жалованье поэтому я не хлопочу: где-нибудь получу, а теперь пока не надо. Г-м Плосским я дал вперед 15 рублей. Они говорят, что это очень много; возьмут с меня то, что придется по раскладке на 4 человек. Говорят, что не больше 5 рублей в месяц.
Голубушка Мария Антоновна! Не мучьте себя вышиванием. И то уже много, что сошьете рубахи. К чему вышивать? Им еще труднее будет принять Ваш подарок. Впрочем, я не буду с ними церемониться, если не возьмут, то пришлите ко мне сюда 2 рубашки. Я буду Вам очень благодарен.
Благодарю за любезность доктора. Всех пришлите, которых у Вас много. Необходимо, конечно, хины — сколько можете. Побольше «животных» капель. От цинги, от лихорадки, ревматизма и простуды. Мне лично — веротрину, распайловой воды, касторки и других слабительных. Вы лучше сами знаете, какие болезни чаще встречаются. На север, кажется, скоро отправляемся. О часах не беспокойтесь. Я уже говорил с В. П. Лукьяновым. Теперь спешу отправить это письмо и, Бог даст, примусь за отчет. Будьте здоровы. Да благословит Вас Господь, да сохранит Царица Небесная под Кровом Своим в мире и любви!
Ваш покорнейший слуга,
сердечно уважающий Вас
Иван Павлов<ич>.
21 июля.
Слава Богу, что Вы хорошо устроились, Иван Павлович, и что живется Вам не худо! Я очень была недовольна, что Вы прислали мне эти двадцать рублей на сохранение. Подумайте, как неудобно сохранять деньги за шестьдесят верст! При всем моем желании возвратить их Вам поскорее я не могла за неимением случая. На что Вам их сохранять? С церковью Вы в расчете, а потому и тратьте их с спокойною совестью. Арсений Михайлович предлагал мне получить Ваше жалованье, но я отказалась на том основании, что между нами было условлено, что Вы получите сами у Фрикена. Если же Вы у Фрикена стесняетесь спросить, то получите у Арсения Михайловича или напишите мне, я получу и пришлю Вам с Ливиным. Экономию соблюдать будете в Рыковском, а в Александровке неудобно, там всегда может встретиться масса непредвиденных расходов, и лишний рубль никогда не мешает. Представьте себе, что у нас все это время погода стояла тихая и ясная, за исключением 2 — 3 небольших дождей, так что я и не подозревала о Вашей борьбе с ветрами и туманом, как я узнала из сегодняшнего Вашего письма. Спасибо, что меня не забываете, и простите мое долгое молчание. Сами знаете, какая я лентяйка писать письма, да и писать нечего! Образ жизни мой Вам так хорошо известен! Отпуска я не брала, так как все боли у меня прекратились, осталась только сильная слабость. Хождение в будку меня не утомляет и не затрудняет, а грозы, слава Богу, не было. Хотела подсчитать Вам бланку, да некогда было: все вышивала рубахи. Кстати, напишите маленькую записочку Пильсудскому[42], что Вы посылаете им 3 рубашки и 3-е подштанников, и записочку пришлите мне. Я скоро, даст Бог, покончу с этой работой и с этой записочкой отошлю. Хоругви давно починила и отправила надзирателю и зонтик себе обтянула, так что в зонтике не нуждаюсь совсем, и Вы, пожалуйста, мне не присылайте. Я Вам говорю правду, и Вы послушайтесь, а может быть, Вам он понадобится, у меня же будет стоять без надобности.
Доктор благодарит Вас за поздравление и с удовольствием готов Вам выслать немного медикаментов, но не знает, чего именно Вам надо. Если стесняетесь назвать медикаменты, то по крайней мере укажите, от каких болезней, он сам сообразит.
Стихи Ваши, конечно, не худо бы отправить родным, это доставит им большое удовольствие, по окончании шитья белья я возьмусь за переписку. Об отказе моем в ремонтировке комнаты Вам совершенно ложно сообщили. Ни одна душа, от кого это зависит, мне ничего не предлагала, и даже намека никакого в разговоре не было. Правда, говорил мне Сцепенский[43], что я еще больше болею от квартиры и что мне следует позаботиться о ее исправлении. На это я ему сказала: если бы я была немного здоровее, то отказалась бы совсем от их квартиры и перешла бы к поселенцу, но так как 5 раз в день сюда приходить не могу, то должна мириться с нею. Ремонтировать они не будут как следует, так как уже два года говорят, что он назначен на слом, ничего не стоит там делать нового, а щепки замазывать не стоит. Да наконец, если ее очистить, то куда же я дену барометр и кто его перенесет? На этом весь разговор и покончился. Сцепенский обещался поговорить об этом с Арсением Михайловичем. Вот и все.
Вы спрашиваете, что мне купить в Японии или во Владивостоке? Спасибо Вам. Но Вы и сами прекрасно знаете, что мне ничего не надо. Впрочем, мне действительно очень нужна одна вещь, так что если возможно будет достать, то хорошо бы было. Я купила у Шван[44] сифон для зельтерской воды, а приготовлять ее не из чего, а доктора Сцепенский и Сасапарель советуют мне ее пить* с молоком. Если возможно будет попросить кого-нибудь купить во Владивостоке в аптеке готовые порошки для приготовления зельтерской воды, то я была бы очень благодарна. Сцепенский говорит, что они дешево стоят, но только надо и наставление взять, как приготовлять.
Сейчас приходила Манефа Петровна[45] и говорит, что она на днях едет во Владивосток, так я ей заказала уже купить, а потому и не беспокойтесь.
Ящик Ваш не сделан, Вы уже сами поговорите с Ливиным, он скоро едет в Александровку, а мне неохота говорить. Он все что-то не в духе.
Из присланных четырех рублей три я тогда же отдала Лоцину от Вашего имени, а рубль отдам ему позднее тоже от Вас, Емельяше[46], по-моему, не следует. Просила его также от Вашего имени вывести клопов, но о выкуривании серой ничего не говорила, потому что у нас очень душно было все это время, а главное — это бесполезно. Много раз доктор прибегал к выкуриванию в околоткe и никогда не имел успеха. Он обещает вывести сам, раз белил и еще побелит.
Кажется, на все Вам дала ответ, теперь приступлю сама к вопросам. Не мало ли у Вас белья? Мне Лоцин принес одну смену, можно прислать, если нужно. Условились ли Вы с Плоцкими о цене за квартиру и стол? Я слышала, что с Чернова[47] они брали по 30 рублей в месяц, для Вас эта сумма слишком велика, так как Вам надо еще и на стирку, и кучеру на чай, да и в дороге подчас понадобится. Я очень рада, что Вы ведете теперь такой оживленный образ жизни. Думаю, что поправитесь здоровьем, да и развлечетесь немного. Я же сижу самым усердным образом дома и работаю, подчас бываю недовольна и гостям, которые, по правде сказать, мне не очень докучают, даже Над<ежда> Мих<айловна> и Манеф<а> Петровна не очень часто ходят, чем я и довольна.
Как Вы думаете, долго ли Вам еще придется пробыть в Александровке? Поедете ли Вы в Погиби[48] и другой северный порт, забыла его? Надеюсь, что Господь и Матерь Божия помогут Вам, а все лучше бы поскорее съездить и успокоиться. Наш храмовой праздник прошел очень скромно, на площади, между церковью и Малявкиными[49], отслужил батюшка молебен с акафистом, и только, больше служб у нас и не было. Снаружи церковь уже окрасили, теперь красят фундамент под цвет кирпича с разделениями тоже вроде кирпичей и поправляют крыльцо. Внутри не была, но говорят, что Арсений Михайлович велел-таки оборвать обшивку и замазать все щели глиною, а потом будут обтягивать полотном. Не надеются скоро окончить церковь, так что не скоро еще придется нам побывать у обедни.
Катин[50] и Скороходов[51] захаживают по праздникам к Емельяну, и он, кажется, довольно любезен с ними. Юрченко принят в богадельню[52] и уже получает провизию. Больше ничего не знаю. Вы теперь часто видитесь с Лукьяновым, не найдете ли возможность выручить наши часы, ведь он их держит больше году. Пусть их не поправляет, я отдам кому-нибудь другому, только уж пусть возвратит. Я много раз просила Ливина взять их у него, но он все церемонится.
И пока досвидание. Будьте здоровы, и да сохранит Вас Господь Бог и Божия Матерь от всяких бед и напастей и да пошлет Вам полного успеха в делах.
Преданная Вам
Кржижевская.
Вторник 23 июля. Утром поспешил кончить письма домой родным и Вам, затем принялся искать Арсения Михайловича. Наконец нашел его в управлении Начальника острова. Попросивши его передать Вам письмо, я попрощался с ним, потому что назначено завтра отправляться в море. Вечер просидел за отчетом.
Среда 24 июля. Погода сырая, ветреная. Волны яростно потрясают пристань. Мои спутники собрались на совет. Кроме прежних П. К. Игнатьева и В. П. Лукьянова захотели ехать Алексей Александр<ович> Фон-Фрикен, Менандр Яковлевич Попов (адъютант)[53] и Пав<ел> Алекс<еевич> Фельдман (гимназист)[54]. Я, конечно, не советовал ехать. Алексей Алекс<андрович> отказался от плавания, если вздумают сейчас отправляться. В. П. Лукьянов был такого же мнения. Один П. К. Игнатьев настаивал выходить в море и убедил Сергея Николаевича дать приказание отправляться. Тогда я поднимаюсь и сердитым голосом доказываю им, что никак нельзя выходить при таком сильном NW ветре: все известные бухты для него открыты, значит, пришлось бы трепаться в море. Зачем? Зачем и искать нам другую бухту от NW, когда мы дома стоим спокойно у пристани?! Наконец, при таком сильном прибое трудно пристать к берегу. Тогда решили подождать погоду. Мне показалось, что С. Н. Таскин и П. К. Игнатьев на меня обиделись, посему я, огорченный, пошел домой, помышляя о том, как бы мне вернуться в Рыковское. Кончивши отчет, отнес его к Алекс<ею> Александровичу. Он поспешил сейчас же дать мне жалованье. В 2 ч. погода стихла, и мы опять собрались на пристани, а в 31/2 часа пополудни вышли в море. Встречная зыбь сильно качала нас, но ветер стал переходить от NW к SW. Погода прояснилась. Алек<cей> Ал<ександрович> Фрикен захотел вынуть двухстволку, чтобы пострелять встречных уток, но... к общему огорчению, прекрасные дорогие стволы полетели за борт! Наконец вечером в 71/4 ч. стали на якорь против селения Хои[55]. Чиновники съехали на берег и ночевали там. Я и механик Лукьянов нашли нужным остаться на пароходе, потому что ветер свежел и зыбь сильно дергала судно. Каждый час в продолжение всей ночи выскакивал наверх смотреть, дрейфует ли нас на берег. Оказалось с рассветом, что мы порядочно подвинулись к берегу, посему поспешили свистками пригласить скорей вернуться чиновникам на судно, а в четверг 25 июля в 51/2 ч. утра отправились дальше к северу вдоль берега Сахалина. В эту ночь, как потом оказалось, сильный шторм ревел около Александровки — все побаивались за нас. Съехать в следующем селении Трамбаус не могли: волны заставили искать убежище дальше. Подошли к сел<ению> Виахту, стали искать вход в реку. Волны так бурлили на боре, что гиляки с надзирателем селения не осмелились перейти чрез него, а перетащили лодку чрез косу на берег моря и уже отсюда попробовали подойти к нам. Между тем П. К. Игнатьев, желая войти в селение, сам на пароходной шлюпке отправился искать вход, но вернулся, ничего не сделав. Стали просить, чтобы гиляки на своей шлюпке провели кого-нибудь через бор, — боятся. Тогда высадили их на пароход, а посадили на гиляцкую лодку матрос наших с рулевым Проскуряковым, который и сделал промер бора — 5 фут. Опять вопрос — идти или не идти? Я и Проскуряков решили не идти, потому что судно сидит 41/2 фута, следовательно, волна может ударить пароход обо дно. Но наш храбрый командир П. К. Игнатьев* решил идти. В 111/2 часа проскочили полным ходом бор, один раз легко ударивши обо дно. С восторгом бросились в глубину озера, несмотря на то что оно весьма не глубоко даже в прилив. Что же будет в отлив? Но храбрый П. К. Игнатьев ведет все дальше и дальше к самому селению. В 121/2 ч. стали на якорь у самого берега. Все съехали на берег. Потушили огонь в печах, выпустили воду из котла и стали пировать на траве. Устроили из паруса палатку, наложили подстилок и подушек, сварили суп, яйца, поставили самовар, и вышло в полном смысле «возлежание». Потом я поспешил делать съемку озера по берегу, а гимназист Фельдман мне сопутствовал на шлюпке. В отлив вечером мы поехали на пароход. Насилу добрались! Где поглубже — там сильное течение, где помельче — едва может шлюпка пройти. Наконец к ужину добрались до парохода, который величественно стоял на мели (был отлив). Ночевали все вповалку на сене в кордоне. Рано утром в пятницу 26 июля я поспешил подняться и отправиться с матросами делать промер. Отыскали новый вход поглубже прежнего, поставили на берегу створные знаки — 2 бревна с досками и поспешили вернуться. Ал<ексей> Ал<ександрович> Фрикен снял фотографию с нашего парохода, а затем мы отправились в море, пользуясь приливом в 11 ч. 40 м. утра. В 23/4 ч. пополудни подошли к гиляцкому селению Тык. Съехали на берег в гости к гилякам. Их старшина, рослый видный мужчина с сильною проседью[56], любезно показал нам свою юрту. Это, оказывается, просторная деревянная изба; кругом широкие нары; посредине обширный ящик с песком — очаг; а вверху отверстие. Ал<ексей> Ал<ександрович> Фрикен снял с них фотографию. В 3 ч. 50 м. пополудни отправились на другую сторону лимана амурского[57], к мысу Екатерины. Здесь на фарватере встретились с пароходом «Михаил Иебсен», который шел из Николаевска в Дуэ. Какая радость! Махали шляпами, свистали, салютовали флагами взаимно, долго провожая друг друга взглядами. В 8 ч. 20 м. стали на якорь у мыса Невельского на ночевку. Так как пришлось всем ночевать на пароходе, то я завернулся в дождевик и лег на машинном кожухе под открытым небом. Спал хорошо до самого утра. Удивительно! Целые дни ходишь в мокрых одеждах, в сапогах с водою, и ничего! здоров, и даже нет насморка. В субботу 27 июля утром в 4 ч. 45 м. пошли в селение Уанги[58]. Был туман небольшой. Шли, пока возможно было, по лоту. Наконец ткнулись, дальше идти нельзя: мелко, а до селения еще далеко. Бросили его и пошли опять на фарватер лимана к мысу Муравьева на материк. В 9 ч. 25 м. подошли к последнему, конечному, пункту нашей экспедиции, к селению Погоби. Это самое узкое место в Татарском проливе, миль 5 (около 9 верст) от Погоби до мыса Лазарева на материке. Погода нам здесь не очень благоприятствовала. К тому же на кордоне нет ни одной шлюпки, так что пришлось выгребать на своей. Матросы сильно измучились. Ради погоды я переменил место, и стали на якорь по другую сторону мыса. Однако успели на берегу сварить обед и отправились назад по фарватеру в селение Тык. Хотя ветру не было, но волны еще не успокоились от бури, и мы сильно качались. К счастью, публика наша немного привыкла к качке. Бедный Ал<ексей> Александр<ович> Фрикен с начала путешествия все лежал на животе, а гимназист иногда и «травил», как говорят моряки. Но теперь ничего, привыкли. Входя в залив к селению Тык, я немного разобиделся. Рулевой, обыкновенный командир парохода, прославленный моряк, известный осенью двухдневною борьбою с бурею в море, конечно, за собою чувствует известное достоинство и мои приказания, как править, неохотно выполнял. Я не хотел подымать истории, а сошел вниз в каюту. Дескать, если хочешь править — правь один: тут 2 головы не годятся*. Посему вечер скучно провел. Ходил в компании в тунгузское селение. Побывал у хорошенькой молодой тунгузки в гостях (все крещены) и отправился на пароход. Пошел малый дождь, лучше сказать — туман садился каплями. Поужинали и завалились спать. Я опять по-прежнему лег на кожухе, но... ночью сильно прозяб, продрог и спустился в каюту. Снял мокрые сапоги и подвертки, завернулся в пальто и уснул ненадолго, потому что в 4 ч. снялись с якоря и вышли за Тыховский мыс в море в воскресенье 28 июля. Ветер затих, волна стала укладываться, и мы по-праздничному спокойно возвращались домой. По дороге зашли в пропущенные селения Трамбаус, Танги и Мгач. Из них Танги — очень красивое селение на реке между горами. У самого берега гиляки, а рядом подальше русские. В Мгаче я обходил дома селения — бедность! Некоторые мужики ушли в Николаевск, бросили больных баб на произвол...
В 5 ч. вечера стали у пристани в Александровке, совершивши около 250 миль плавания. Сергей Николаев<ич> с дамами встречал нас. Публика с любопытством приветствовала, а я поспешил к себе домой в «горницу» обмыться и переодеться. 29 июля в понедельник пошел на пристань, и вдруг погода тихая-тихая такая, море едва колеблется. Я не утерпел, велел спустить шлюпку и стал делать промер, хотя, может быть, и не понравилось моим матросам, которые располагали отдохнуть[59]. Проработав до 2 часов, я пошел обедать и дал возможность отдохнуть команде.
Вечером сильный отлив помешал выйти из реки, и я принужден был закончить работы на сей день; к тому же встретил на берегу Феодора Никифоровича с Сергей Ник<олаевичем> и Карлом Христофор<овичем>. Все пошли осматривать пароход «Князь Н<иколай> Шаховской», а потом я с Серг<еем> Ник<олаевичем> вернулся домой. На другой день 30 июля во вторник утром выехал на катере «Гинце»[60] в море и поставил-таки наконец первые четыре вехи. За обедом получил от Вас письмо и посылку. Четыре книги Ивана Семеновича и Новый Завет на англ<ийском> языке я получил, но я совершенно не понимаю (забыл), какую книгу Вы спрашивали у отца Александра[61]. Если Фому Кемпийского, то эта книга взята Благочинным[62] в Дуэ. Благодарю за аптеку и Вас, и Доктора. Благодарю за носки. Больше не надо. Не знаю — придется ли и эти носить. Напрасно Вы и Надежда Михайловна так горячо взялись за шитье рубах. Вы лучше бы отдохнули немного. Сегодня я много проповедовал. 31 июля, среда. По случаю дождя был дома. Писал письма, чертил план и беседовал о вере. В 3 часа пополудни пошел к Феодору Никифоровичу. Застал их за пивом после обеда в обществе Марии Феодоровны[63] и г-на Кеслера[64], потом пришли еще какие-то две барыни. Нового ничего не узнал. Болтали пустяки, и я в 6 ч. вечера поспешил пойти в Церковь. Отец Николай[65] после Великого Славословия вынес крест для поклонения. Это было очень торжественно.
1 августа. Четверг. После обедни был крестный ход на реку[66]. До обедни и после до 2 часов чертил планы в чертежной с Загариным. Хотя день солнечный, но сильно ветреный, поэтому и на пристань не ходил. Итак, я здесь прожил целый месяц. Жил вполне по-светски. Болтал пустяки. Искал, чем бы занять общество. Ходил в гости. Наряжался. Ел и пил без разбору почти (кроме запрещенных чая, пива, водки и пр.). Спал вволю. Гулял не мало. Вообще прожил так, как бы я не хотел жить. Мало читал Библию. Кажется, ни одной дельной мысли не записал за это время в дневнике-письмах, которые посылаю Вам. Дай Бог хоть выполнить хорошо возложенное на меня поручение. Да и об этом пока не смею много сказать. Все начато, но... finis соronot opus*.
Сейчас смотрел море — как в котле кипит! Выдержат ли мои вехи? Хочу пойти к Гловацкому. Мария Антоновна, желаю Вам доброго здоровья, крепости и силы. Будьте в мире и любви. Кланяйтесь Надежде Михайловне, Доктору и всем моим знакомым. Феодор Никифорович говорил, что Вам делаются новые рамы. Он думает обмазать снаружи дом глиною. Все-таки лучше будет! До свиданья! Молитесь за меня. Молю и я Бога, чтобы подал Вам силы и здоровья на благое. Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, спаси и сохрани нас под Кровом Твоим в мире и любви.
1891 г.
Ив. П. Ювачев.
Александр<овский>пост на Сахалине.
28 июля.
Как поживаете, Иван Павлович? Съездили ли на север и все ли благополучно? Посылаю Вам книги: Навиля, «Серафима», Погодина и Фому Кемпийского. Спрашивала у батюшки книгу, но он сначала ответил, что сдал Вам, на мое же возражение, что он не сдавал, сказал: ну так надо спросить у Мар<ии> Лаврен<тьевны>[67]. Просила матушку поискать, но результатов никаких не получилось. Все уложила и завязала и сейчас вспомнила, что Новый Завет не уложила. Передам Ливину на руки, спросите у него. Посылаю Вам зубные капли, их же у нас дают и от цинги, только в меньшем количестве, чем от зубной боли, но надо и внутреннее лечение. Затем «животные капли», распайлову воду, касторку и мазь от ревматизма, причем тоже нужно и внутреннее лекарство. Еще 24 порошка хинина, английской соли и глауберовой соли (1 ложка столовая на прием). Да еще веротриновую мазь, которую доктор советует втирать тряпочкой или фланелью.
Сейчас получила Вашу телеграмму, ну и слава Богу! Теперь еще на юг придется съездить? Получили ли жалованье? Белья еще не отправляла, потому что мы решили прибавить еще четвертую рубаху и подштанники, чтобы каждому досталось по смене. Над<ежда> Мих<айловна> уже 4 дня работает у меня с утра до вечера, больше моего сшила, спасибо ей! Нашла Вам только три пары носков, пока обойдитесь ими, к приезду приготовлю.
Про себя ничего не могу сказать. Сижу дома и работаю, хотя болей не чувствую, но слаба.
Спешу отправить пока Ливина и улечься спать. Будьте здоровы, и да сохранит Вас Господь Бог и Божия Матерь от всех бед и напастей.
Преданная Вам
Кржижевская.
Пересмотрите книги, не оставила ли я какой записки.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Мир и Любовь!
Александровка.
1 августа. Узнав, что Феодор Никиф<орович>, может быть, отправляется сегодня вечером, я поспешил запечатать письмо и отослать к нему, а сам пошел к Ал<ександру> Главацкому. Впопыхах я не обратил внимания, что огарок стеариновой свечи горит просто на столе среди массы бумаг и книг: днем огонь не очень заметен. Прихожу ночью — нет свечки. Шарил, шарил — не нашел. Все спички истратил, искавши. На другой только день узнал, от какого несчастия избавил меня Господь: свечка догорела, стеарин расплылся, загорелся стол и... потух, когда в расстоянии меньше одного вершка кругом лежали бумаги. Долго сидел у Головацкого, смотрел новый барометр. Много рассказывал об Ирине. Бедная! почти все спустила за водку. Теперь она в Хабаровске и... нуждается; впрочем, у Лансберга есть еще несколько сот ее денег.
2 августа. Пятница. Пошел на пристань утром. Там встретил Алексея Александр<овича> и с ним вернулся назад: погода бурная. Записал в <нрзб.> журнал наши плавания в Де-Кастри и к мысу Погоби. После обеда чертил немного план, а вечером пошел на пристань, поставил вехи и сделал 5 линий промера до заката солнца. 3 августа. Суббота. В эту ночь сильный ветер бушевал от SW и все мои вехи, кажется, разбросал по берегу. Утром в 5 ч. побежал на берег и нашел одну веху в реке. Потом у Загарина чертил план. Занимался немного астрономией. Страшная буря заставила наши катера идти в море. «Шаховской» ушел в Де-Кастри. Всенощной не было: священники разъехались. Вечер провел у Ив<ана> Сем<еновича> Карауловского в беседе о религиозных вопросах. По дороге поговорил на крылечке с Ольгою Влади- м<ировной> и Марией Феодоровной.
Воскресенье 4 августа*. Утром с приходом 2-х пароходов побежал на пристань, а оттуда к В. П. Лукьянову завтракать. Получил часы и мои, и Ваши. После обеда до вечера с моими хозяевами ходил в поле, верст за 5, смотреть картофель. По дороге сбирали ягоды, пели, болтали. Вчера начал писать Лоцманские заметки. 5 августа, понедельник**. Проспал. Загарин застал меня в постели [ради]. Бросился на пристань и, пользуясь хорошей погодой, делал промер до 5 часов. Вдруг... простите меня, бедная, добрая, хорошая Мария Антоновна! Меня приглашают ехать на пароходе «Стрелок» в помощь 1-му помощнику Бредихину, потому что командир Эриксон заболел. Придется ехать сегодня в 10 ч. вечера. Путь наш кругом Сахалина в Корсаковский пост[68], а оттуда в Тихменевский, т. е. в Таройку на восточном берегу[69]. Полагаю, больше недели, но, Бог даст, не больше двух. Молите за меня Бога, пожалуйста. Сегодня я не мог прочесть даже утром в свое время обычных молитв. Надеюсь на милость Божию и мольбы Божией Матери.
Будьте здоровы. Дай Бог Вам, дорогая Мария Антоновна, силы и благодушия в Ваших делах. Отчет может подождать меня в Александровке.
Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, спаси и сохрани нас под Кровом Твоим в мире и любви.
Ваш Ювачев Ив. П.
P. S. Не напишете ли за меня что-нибудь моим родным?!
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Мир и Любовь!
Тихий океан.
Как я Вам, Мария Антоновна, писал в последнем письме — выехал из Александровки на пароходе «Стрелок» в полночь с 5 на 6-е августа. На пароходе кроме служащих был еще и П. К. Игнатьев. Надо нам провизию взять из Корсаковского поста и отвести в Таройку (в пост Тихменева), где предполагается вести телеграфную линию. Командир Иван Март<ынович> Эриксон простудился и лежит болен. Его помощник — Ипполит Петр<ович> Бредихин — молодой человек. Он окончил курс мореходных классов. Еще есть один старичок, который тоже стоит третью вахту с нами, — Эмануил Леонт<ьевич> Кнаст. Я вступил на первую вахту с полночи до 4-х часов утра. Погода серенькая, но тихая. Это был у вас праздник, вторник 6-е августа[70]. Днем знакомился с пароходом, с морскими книгами. Беседовал с больным Командиром. Спал днем. С полдня до 4-х вечера стоял на вахте — погода серенькая, но тихая. 7-го августа, среда. С полночи до 4-х утра на вахте. Утром достал лоцию Татарского пролива на английском языке и вместе переводил с Командиром. С 12 до 4-х вечера на вахте. В это время обходили самый южный мыс на Сахалине Крильон. Погода поднялась бурная. Волна океанская высоко поднималась навстречу нам. С нами рядом шел другой пароход (в Камчатку уголь вез), «Михаил Иебсен», тот самый, который нам встретился у мыса Екатерины в конце июля. Однако к вечеру, 10 ч., добрались до Корсаковского поста, где обрели тихое пристанище. Но тут другое неудовольствие: Начальник округа Чаплыгин уехал по селениям. Пришлось дожидаться его, тогда как за каждый день казна платит хозяину парохода Шевелеву — 140 руб. и уголь.
8 августа, четверг*. Приехал Начальник округа, и началась нагрузка муки, крупы, солонины и проч. Приезжали к нам чиновники. Матушка посетила нас[71]. Я в 3 — 5 ч. [вечерком] вечера съехал посмотреть Церковь, селение, японцев. Церковь понравилась: чистенькая, много образов, иконостас в 2 яруса. Есть образ Николая в память 17 окт<ября> 1888 г.[72]. Был на японском судне — «Джонка» (старинный тип). В 9 ч. веч<ера> снялись с якоря и отправились в Охотское море, на восточную сторону Сахалина. Я встал на вахту с 8 ч. вечера до полночи. Было тихо.
9 августа, пятница. С 8 ч. утра до полдня на вахте. Занимался астрономическими наблюдениями и вычислениями — очень удачны. С нами поехал инженер Игнатий Иванович Суханевич. Он по берегу Охотского моря хочет [поискать] посмотреть залежи угля. Я его мало знаю. Произвел он на меня [довольно] не совсем хорошее впечатление. Все были недовольны его присутствием, а под конец плавания в Таройке и совсем рассорились[73]. Между прочим, он предлагал мне на будущий год с ним вместе работать; [ему], т. е. мне, надо было бы сделать для него съемку теодолитом и соответствующие вычисления, но я наотрез отказался. Ночью с 8 до 12 ч. стоял на вахте. 10 августа. Суббота**. Утром в пятом часу пришли к Тихменевскому посту, к устью реки Поронай (Нева)[74] и стали на якорь. И сколько хлопот было с выгрузкой! Людей русских очень мало — пришлось обратиться к японцам, а они вольный народ — работают, когда хотят. Река имеет очень сильное течение, а навстречу ему [сильная] громадная волна, вследствие чего на боре образуются ужасные буруны, которые опасны для лодки. Я сам едва проехал на судно. Японцы очень живой народ, постоянно смеются, работают с песнями. Их одеяние — на плечах синяя одежда, на голове — платок повязан венком и еще «целомудренный пояс». Но я сегодня получил плохое известие относительно одного моего товарища-офицера, который кончил свою жизнь, склонив голову под колеса машины[75]...
11 августа. Воскресенье***. Ночью болтались в море. Утром опять стали выгружать провизию. Сколько перепортили муки водою! Иное и совсем потеряли в воде. Сколько хлопот и сколько расходов! — За обедом и долго после обеда разговаривал с Командиром о разных странах. Он много путешествовал по всем частям света и потому может порассказать много интересного. Немного вычислял и писал письмо. Погода пока не удобная для нас. С закатом солнца снялись с якоря и вышли в море малым ходом, а с восходом вернулись опять в Таройку. Я опять стоял на вахте с 8 — 12 ночи. На вахте сильно дремал, наконец сменился с вахты (12 августа. Понедельник), спустился в каюту и лег... Во сне увидел сестру Аннушку[77], — я проснулся и заплакал: она представилась мне такою жалкою. Вообще я мало сплю, тревожно, со сновидениями. Сегодня утром окончательно выгрузили провизию и отправились около полдня в пост Мануэ[78] (к югу от Таройки — самое узкое место острова Сахалина). Погода хорошая. Подошли к Мануэ в 9 ч. вечера. Темно, почему ночевали в море, идя малым ходом. Мои вахты: с 8 до 12 днем и ночью. 13 августа*. Вторник — годовщина моего ареста[79]. Не могу умолчать и о сегодняшнем сне. Я видел Наталью Павл<овну>, ее мужа и дочь[80]. Замечательно, дочь ее во сне была взрослой девочкой, т. е. в тех летах, какие она имеет теперь. Бог знает! как они живут... Утром подошли к Мануэ. Приехал к нам штегер горных работ Иванов (он послан обследовать уголь на восточном берегу Сахалина). Молодой человек, веселый, здоровый. С ним мы (я и Петр Кир<иллович>) съезжали на берег. Итак, этот день я провел на берегу Охотского моря или проще — на берегу Великого Океана. В 11 ч. утра снялись (после того, как сдали солдатскую провизию около 500 пудов) и отправились в Александровку. Погода — штиль. Благополучно вошли в пролив Лаперуза по границе Российской империи и в среду 14 августа имели удовольствие плыть в проливе при ясной, тихой, теплой погоде. Море усеяно разнообразными морскими птицами. По временам вдали показываются киты. Около 10 ч. утра подошли к известному камню «опасности»[81] у мыса Крильон. Tyт представилось невиданное зрелище! На голом скалистом островке среди открытого моря тысячи громадных животных (сивучи?), как громадные камни, показались нам издали. Когда [мы] приблизились на одну милю от них, мы увидели, что эти громады кишат, как черви, на рифах этого островка. Их рев далеко разносится по морю, как бы морские сирены предупреждают об опасности. Погода — штиль, и это в том месте, где мы 7 августа терпели шторм. Свободное время провожу в беседах с Командиром, здоровье которого быстро поправляется. 15 августа. Четверг. Погода прекрасная. Тихий попутный ветер и легкая волна. Мои вахты по-прежнему с 8 до 12 ч. днем и ночью. Наконец в 10 ч. вечера увидели огонь александровского маяка, а в 3 часа ночи 16 августа в пятницу стояли на якоре напротив пристани. Вскоре пришел за нами паровой катер, а потом и лошади. В 5 ч. утра я уже имел удовольствие читать Ваше письмо у себя в комнате. Относительно поездки в Сертунай (на юг) я ничего Вам не могу сказать. Может быть, и без меня поедут, потому что тут не надо ни компаса, ни штурманского знания, чтобы идти вдоль берега от мыса до мыса. С этим согласился сам Сергей Николаевич, хотя для лоцманских заметок мне надо бы проехаться вблизи берега. Кроме казенных дождевиков здесь не достанете их ни за какие деньги. Хорошие высокие сапоги не спасут от воды на катере, когда обдает с головы до ног. Опыт показал, что быть мокрым 2 — 3 дня неопасно. Старые моряки советуют, чтобы не простудиться и не заболеть ревматизмом, ложиться спать мокрым, не раздеваясь. Конечно, Вы хорошо сделали, что поспешили найти Дидона[82]. Я Вам скажу, где находится книга Ив<ана> С. Карауловского «Вечная мука грешников» в розовой бумажке. Я ее дал Скороходову, а он поселенцу, который уехал на материк, и книга с ним. Не ищите. Копия таблицы наблюдений у меня. Если 1-е сентября по нов<ому> стилю буду в Александровке, опять Вы пришлите пустые бланки, и я с ними скоро покончу, Бог даст. Жаль, что указать некому относительно некоторых вещей в Церкви. Хорошо бы было нам отпраздновать наше «обновление храма» 22-го октября в храмовой праздник[83]. Правда, медикаментов для Де-Кастри было немного, но я пополнил недостаток лекарствами для души: положил в ящик 5 экземпляров Нового Завета с приличным письмом по сему поводу. Видел сегодня Алексея Александр<овича>, рассказывал о Вашем чудесном сне относительно стволов ружья. Получил Вашу шапку; как раз впору. Сшита очень хорошо, и вид ее изящнее старой. Мне остается за нее целовать Ваши добрые руки.
Итак, прочитавши раза 2 — 3 Ваше письмо, я поспешил хорошенько вымыться с ног до головы (на пароходе от сажи из трубы сильно пачкаешься) и пойти к Сергею Никол<аевичу>. Там, по обычаю, застал полный стол чиновников, но беседовать с ними долго нельзя было: уже звонили к обедне. 15 и 16 августа* — это дни моего обращения к Богу[84], и потому я с удовольствием поспешил в Церковь и попросил отца Николая отслужить молебен Заступнице Усердной, а он от себя прибавил и Нерукотворенному образу Спаса (сегодн<яшнему> празднику)[85]. После обедни отослал Вам телеграмму и сходил на пристань с секстаном. Теперь, поспав немного, я дописываю Вам это письмо, да надо взять Библию ради праздника моего. За работу, может быть, примусь с понедельника. Мария Антоновна, когда же Вы мне скажете, что Вам купить по хозяйству?
Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, спаси и сохрани нас под Кровом Твоим.
Ив. П. Ювачев**.
10-е августа.
С приездом Вас, Иван Павлович! Хотя сейчас-то Вы и отсутствуете, но надеюсь, что Господь благополучно приведет Вас в Александровку после удачного плавания. Я очень довольна, что Вы поехали на «Стрелке» — отчасти интересно хорошенько ознакомиться с островом, а к тому же Вы развлечетесь и физически больше окрепнете. Очень сожалею только, что погода мешает Вам работать и ветер разбрасывает Ваши вехи. Так-то Вам долго придется провозиться с ними, да и скучно не двигаться вперед. Август, конечно, Вы пробудете весь в Александровке, да, пожалуй, захватите и сентябрь? Ведь Вам еще на юг надо съездить? Хорошо бы пораньше съездить, а то наступят холодные ночи, а у Вас и одежды подходящей нет. Если тот дождевик, в который Вы заворачивались, принадлежит Вам, то Вы очень умно сделали, что приобрели его. Хорошо бы было еще Вам купить на пароходах кожаную куртку на фланелевой подкладке да запасти сапоги из хорошего матерьяла, чтобы не промокали. Оно и калоши резиновые не мешало бы купить.
Посылаю Вам шапку, сшитую из лоскутков, а потому очень бесформенную, но по крайней мере чистую, а то я воображаю, на что теперь похожа Ваша старая. Ведь Вы хотели себе купить фуражку с козырьком, потому я раньше и не позаботилась сшить, да без мерки и неудобно, мерила по своей голове, на Вас, пожалуй, будет немного велико. Не надо ли чего Вам сшить, пожалуйста, пишите, не стесняйтесь.
Отославши белье с Вашей запиской, я почти уже 2 недели отдыхаю и большой работы еще не начинала никакой. Если не примут, то, вероятно, отошлют Вам, ну а Вы можете распорядиться по собственному усмотрению. Вещь недорогая: четверо подштанников и 2 рубахи из бязи, а 2 рубахи только из коленкора.
Не знаю, будете ли Вы на меня в претензии за то, что я дала доктору Дидона. Уж очень ему захотелось его достать, так что он начал самые деятельные розыски. Был у батюшки, у Ливина, требовал Гриценко[86] к себе, наконец узнал, что ключ у Лоцина, его призвал. Думаю, что же, обратится к Вам, и скажете, что они у меня, тогда уж мне совсем стыдно будет, и я дала ему, сказавши, что нашла их между вашими книгами.
Вы спрашиваете, какую книгу я спрашивала у отца Александра? У него ведь книга Карауловского «об исходе грешной души». Я не помню буквально названия этой книги, но содержание ее заключается в странствовании грешной души по мытарствам. Сейчас получила бланку за июль месяц, но только Александровской станции, неужели Вы забыли оставить копию Рыковской станции? А может быть, она у Вас? Если забыли, то попросите у Головацкого копию.
Про себя сказать Вам нечего. Сижу дома, немного работаю, немного лежу и еще меньше гуляю. Здоровьем не поправляюсь, но, кажется, благодаря Бога, и не ухудшаюсь, болей не чувствую никаких, но очень слаба.
Церковь уже обтянули холстом и становят печи, будут и полы красить. Говорят, что еще месяца на 2 хватит работы. Очень жаль будет, если к Покрову не будет церковь готова. Да жаль, что и на Воздвижение службы не будет. Мне показалось, что Вы не совсем довольны присланными медикаментами, если надо что-нибудь еще, то напишите, можно будет прислать, а то так очень трудно догадываться. Но только имейте в виду, что александровские доктора не очень снисходительный народ, в особенности Давыдов[87], так Вы уж лучше будьте поосторожнее.
Сейчас приходила Малявкина[88], завтра едет в Александровку, так уж я ей передам шапку и письмо, а то, пожалуй, Фрикен, которого сегодня ждут сюда, прогостит здесь долго. Если шапка Вам не будет годиться, то можете отдать кому-нибудь.
Будьте здоровы, сердечно желаю Вам полного успеха в делах и надеюсь, что Господь Бог и Божия Матерь сохранят Вас от всяких бед и напастей.
Преданная Вам
Кржижевская*.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Мир и Любовь!
1891 г., Александр<овский> пост.
17 августа, суббота. Утром занялся писанием Лоции. В это время пришел из Николаевска пароход «Байкал», который привез к нам нового начальника полковника Димитриева[90]. Встреча, представление, обед, музыка и проч. Я поспешил с Софией Ильинишной на «Байкал» к Моисееву. Сделал ему поручения относительно покупок рублей на 15. Встретил кума Юркевича[91]. Он объездил волости около Амура и решил остаться на Сахалине, который ему представляется раем сравнительно с Амурскою областью. Ему не понравился народ, их нравы, нравственность и взгляды; не понравился и климат. Наши крестьяне бедствуют и сожалеют, что покинули хорошие хозяйства на острове. Заработка почти нет. Климат, по его мнению, хуже нашего. Хлеба хорошие, но сбыт плохой. К тому же бедному крестьянину не угнаться за манзами и китайцами, которые засевают хлеба несколько десятков десятин и продают очень дешево. Остаток дня провел в Церкви во время всенощной. 18 августа, воскресенье. Ходил в Церковь. До обеда писал Лоцию, а после обеда ходил к А. Головацкому за Атласом метеорологическим, но не нашел у него: его отправили к Петру Ивановичу вместе с книгами[92].
19 августа. Понедельник. С утра до вечера пролежал на доске — чертил карту. 20 августа. Вторник. Утром составлял карту, а после обеда выехал на промер. Погода бурная. Немного сделал и бросил. Писал вечером Лоцию. Получил от Вас телеграмму. Да сохранит Вас Матерь Божия под Кровом Своим.
21 августа, среда. С утра до полдня делал промер реки, потому что в море бурная погода. Потом до обеда писал письма. Мария Антоновна, почему мне не пишете, как поживают мои знакомые и родные? Надежда Михайловна (кланяюсь ей), Доктор (и ему поклон)? Получил ли Феодор Никифорович (кланяйтесь от меня) выписанные мною книги? Получаете ли Вы «Русский паломник» от Батюшки? После обеда беседовал с гостем Львом Яковлевичем Штернбергом[93], потом пошел к Загарину составлять план. Мария Антоновна, не могу похвастаться, чтобы работа была удачна. Я очень недоволен. Уже подумывал отложить до весны. Молите Бога, пусть Он поможет мне покончить успешно мое дело и освободиться от Александровки. Теперь 9 ч. вечера, спешу сейчас идти к Арсению Михайлов<ичу>. Слышны удары грозы. Бедная, добрая моя Мария Антоновна. Дай Бог Вам силы и здоровья для Ваших дел. Особенно сегодня молил Бога и Божию Матерь, чтобы Вам прожить мирно, покойно, без нужды. Да даст Вам Господь теплое покровительство и пристанище. Целую сердечно Ваши милые, добрые руки. Матерь Божия! Все упование мое на Тя возлагаю, спаси и сохрани нас под Кровом Твоим в мире и любви.
Иван Павлов<ич>*.
21 августа.
Вы, вероятно, простите меня, Иван Павлович, что я проспала поездку Арсения Михайловича в Александровку и задержала немного отчет. Дня три меня такой сон одолевал, что я ничего не могла делать, с великим принуждением и в аптеку ходила.
Вы все спрашиваете, что мне купить по хозяйству? Верьте, что ничего не надо, и при всем желании что-нибудь придумать я ничего не могла. Может быть, я сама чего-нибудь и купила бы, не потому, что мне надо, а так, из любви к покупкам, но за глаза ничего не придумаю. Говорила по поводу этого и с Надеждой Михайловной, и она ничего не выдумала. Да она сама собирается на будущей неделе в Александровку и подтвердит Вам это.
Сегодня у меня начался ремонт: с утра прислали человека набивать колышки в стене для обмазки глиною снаружи. Но так начали колотить, что я испугалась за барометр и побежала в 6 часов утра к Ливину с просьбою остановить. Но он пришел сам, велел сперва делать надрезы, так что забивка пошла потише, хотя и было содрогание в стенах, но незначительное. Я все-таки сильно боялась, но, кажется, Бог даст, обойдется благополучно. Говорит он, что и рамы готовы. Слава Богу! Сам Господь позаботился об этом деле, я же никого ни о чем и не просила.
Вчера помешали мне окончить письмо, отложила еще на день. Сегодня опять с утра рабочие и смотритель все ходит и смотрит, чтобы хорошо делали и потише. Слава Богу!
Как скоро рассчитываете приехать, Иван Павлович? Предупредите заранее, чтобы Лоцин успел еще раз побелить Вашу комнату. Вчера я ему отдала четвертый рубль от Вашего имени. По-видимому, он очень доволен, спрашивал, скоро ли приедете? Насчет книги Вы опять забыли. Когда батюшка просил Вас доставить ему все книги о загробной жизни, тогда вы взяли у меня эту книгу и отдали ему. Она в синей обложке. И там описаны все сорок дней странствования души и прохождение ее по мытарствам, заглавие ее я забыла, но только это не та, что вы дали Скороходову. Это я говорю так, больше я у него не спрашивала. Он получил новые книги и на днях принес мне «Дни богослужения православной церкви» Дебольского[94], без моей просьбы. Как настольная книга она хороша, но читать ее трудно, все равно удержать всего в памяти невозможно.
Кому Вы дали читать «старца Даниила», у меня Скороходов спрашивал. Не давали Вы кому-нибудь мою «Физиологию», просил у меня Ливин, и я не нашла. Ну да это не важно, может и после прочесть, ничего не потеряет.
Что Вам сказать, Иван Павлович? Все сижу дома, никуда не выхожу и у Над<ежды> Мих<айловны> с Вашего отъезда была только один раз. Работаю худо, читаю еще меньше, не особенно и валяюсь, а время все уходит. Погода у нас худая: все дожди да ветра, и чувствуется себя что-то плоховато. Получила я кагор и пью вторую бутылку, как будто немного лучше стало. Купила у Овчинниковой[95] пальто за 18 рублей, да отдавала перешить за 1p. 50 коп., зато теперь в будку хожу по вечерам в пальто, а то раньше все мерзла. Положим, оно не ахти, но все-таки приличное.
Иван Павлович, купите себе дождевик, он во Владивостоке стоит 7 — 8 рублей. Право, не худо было, да и калоши купили бы, ведь прошлую зиму хотели купить.
На гостей у меня время все уходит, сейчас опять три часа потеряла. Но зато у меня сейчас вставляют рамы, и хорошие толстые рамы. Слава Богу!
В церкви делают печи по новой системе под руководством Вейера, доктор от них в восторге. В алтаре уже печь готова, и хотят красить, пол тоже будут красить. Хотя бы Господь дал, чтобы к Покрову была бы церковь готова, а 22 октября я надеюсь от Божией Матери получить исцеление.
Досвидание, Иван Павлович, право, писать нечего, все идет по-старому. Будьте здоровы, и да сохранит Вас Господь Бог и Божия Матерь от всех бед и напастей.
Преданная Вам
Кржижевская.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Мир и Любовь!
Александровка.
22 августа. Четверг. Только утром сегодня, когда уже Арсений Михайлович поехал домой, я увидел его на улице. Занимался сегодня черчением планов и писал Лоцию. Медленно двигаюсь.
23 августа. Пятница. Писал и чертил. Вечером в 9 часов собралась гроза (небольшая), а я в это время ходил по балкону и сочинял надпись на Библию в стихах, размер которых наподобие некрасовских стихов:
В этой книге вся жизнь отразилась,
В ней, как в зеркале, видим весь свет,
Тайна Божиих дел нам открылась,
Здесь на все есть готовый ответ.
Что уж было, что есть и что будет,
Чрез пророков Господь показал.
Милый друг! и тебя не забудет:
«Только верь и люби», — Он сказал.
И не бойся, когда ты читаешь
Правду вечную Божиих слов:
Помолись, потерпи и узнаешь —
В ней скрываются Мир и Любовь.
Эти стихи я напевал на голос «Назови мне такую обитель» (из «Парадного подъезда»): размер тот же.
24 августа. Суббота*. Я начинаю беспокоиться: обещали скоро выслать бланки — и до сих пор нет. Я подозреваю — не пишете ли Вы сами их? Голубушка, дорогая Марья Антоновна! Послушайтесь меня — не мучьте себя вычислениями. Голубушка, Мария Антоновна! Умоляю Вас: пришлите ко мне бланки. И то много, если Вы только книжку подсчитаете; но я Вас прошу ничего не писать и не подсчитывать — просто высылайте мне.
Утром сегодня ветра не было. Я рано поспешил на работу — делать промер. Дождь измочил нас сильно. Спасибо Загарину, он работал как матрос, как рулевой и как лотовый. Мне он очень нравится. Иногда пожалею, отчего у него не остановился. Вечером сходил ко всенощной, а после ужина наблюдал до 12 часов звезды. Холодно становится — озяб, да и рука устала от секстана.
25 августа. Воскресенье. Утром обмыл себя и комнату, прочел про мучеников Гуса и Иеронима[97] и после завтрака пошел в Церковь. Просил я Бога за Вас, дорогая Мария Антоновна, чтобы прибавил Вам мирной земной жизни и успокоил в вечной обители на небесах. Читал и писал хронологию по Библии (лениво).
Попросите, пожалуйста, от моего имени Феодора Никифоровича, чтобы при оказии в Александровку заходили его посланцы и ко мне, в дом Плоских, может быть, я что-нибудь передам в Рыковское. Я его об этом просил еще в Рыковском, да, вероятно, он забыл.
Скажите Надежде Михайловне, чтобы телеграммы на мое имя она передавала Вам, а Вы с ними распоряжайтесь по своему усмотрению (я жду от брата).
Вот еще отголосок вчерашних стихов:
Эта Библия — Ангел-Хранитель;
С ней, как с спутником, в жизни пойдешь;
Приведет тебя в Божью обитель;
Там опять новый свет в ней найдешь.
26 августа. Понедельник. Занимался составлением карты и писанием Лоции. Получил от Вас пакет. Сегодня утром заходил к Алексею Александровичу. У него наскоро набросил маленькую записочку и попросил ее передать Вам Николая Павловича[98]. Получил жалованье. Вечером в 5 часов заходил опять к Алексею Александровичу. Он снял с меня фотографию. Сегодня же пришло к нам на рейд английское военное судно, но к их неудовольствию, вероятно, поднялась сильная буря в 9 ч. вечера.
Я бы хотел видеться с Надеждою Михайловною в Александровке. Скажите ей, чтобы она дала мне знать о себе. Слава Богу! Вам поправляют квартиру. Если Лоцин белил комнату, то зачем же еще раз белить? Приеду я, вероятно, в начале сентября. Мне бы надо съездить еще в море — сделать промер в некоторых местах. Составление плана тоже оттягивает время; а писать Лоцию, вероятно, буду в Рыковском.
Книгу о «Данииле» я дал Владимиру Алексеевичу, а он — Феодору Никифоровичу, а он — Арсению Михайловичу, а дальше я не знаю. Надо спрашивать или у Доктора, или у Феодора Никифоров<ича>. Ваша книга «Физиология» у Бронислава. Я приеду — спрошу у него. Хорошо, что Вы написали о своей покупке, а то я хотел Вам купить пальто. Мария Антоновна, зачем мне дождевик? Крупных летних дождей немного, а осенью — мелкий дождь, который немного смочит пальто, и только. Калоши — другое дело, но они очень дороги. Помилуйте! 4 — 5 рублей!
В Вашем письме есть очень интересное сообщение, но оно неполное. Вы 22 окт<ября> надеетесь получить исцеление от Божией Матери. Да будет воля Божия. Охотно и я присоединяюсь к Вашим молитвам. Не знаю только, как это Господь или Божия Матерь Вам внушила эту мысль. Да утвердит Вас Владычица в вере Вашей и да будет Вам по вере Вашей и по надежде. А я, грешный человек, редкий день не спорю с поляками. Они ужасно ненавидят русских; Вы понимаете мое двусмысленное положение у них.
Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, спаси и сохрани нас под кровом Твоим в мире и любви.
Божий и Ваш слуга Иван
Павлов<ич> Ювачев.
27 августа.
Получила сейчас Вашу записку, Иван Павлович, и удивляюсь, что Вы до сих пор не получили отчета, который я уже давно сдала на почту, т. е. 22 августа. Напрасно упрашиваете меня высылать Вам невычисленный отчет, я и без Вашей просьбы его не вычисляла, потому что все нездоровится. Последние же дни здоровье мое сильно ухудшилось, т. е. отек страшно увеличился[99], так что сегодня я обратилась за лекарством к отцу Иоанну[100], прося его телеграммою помолиться обо мне. Понимаю, что для полного успеха нужно и мое покаяние, но я и этого надеюсь достигнуть от его молитвы. Однако я не решилась просить его помолиться о моем выздоровлении, думаю, Господь лучше знает, что мне надо, да и на прозорливость Его сильно надеюсь тоже. Дал бы Господь и мне мирный дух, чтобы одновременно с отцом Иоанном и я бы могла сердечно и горячо помолиться Ему. Но я уверена, что получу большую пользу, и духовную, и телесную. Помолитесь и Вы за меня хотя немножко.
Пока досвидание, будьте здоровы и да сохранит Вас Господь Бог и Божия Матерь от всякого зла.
Преданная Вам
Кржижевская.
Сегодня мне лучше, и я еду провожать Над<ежду> Мих<айловну> в Дербиново, надо расплатиться за пальто с Овчинниковыми.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Мир и Любовь!
Александровский пост.
27 августа, вторник*. Ночная буря прекратилась, и англичане по-прежнему стоят на рейде. Сегодня их пригласили на обед с музыкой. Портрет мой не вышел. Вчера Алексей Александрович работал с негативом в темной комнате, тогда собака что-то сделала и испортила. Я составлял план, писал, а главное — вычислял отчет.
28 августа. Среда. Сегодня день Ангела Аннушки, и мне пришлось, не завтракая, пойти на работу в море. Погода была отличная, рейд оживлен английскими шлюпками. Я в 12 ч. кончил промер. Как раз, выходя из шлюпки, встречаю Сергея Николаевича со свитою чиновников (они ехали на обед к англичанам[101]). Он спросил о работе, я объявил, что кончил, и попросил позволения уехать в Рыковское. В Сертунай не поедут, потому что Алексей Александрович не соглашается рисковать в [такие] осенние погоды. Лоцию, Бог даст, буду дописывать в Рыковском. Остается докончить план рейда и выставить промер. Если Вы можете потерпеть, то, пожалуйста, позвольте остаться до вторника 3 сентября (это будет ровно 2 месяца).
Получил от Вас, голубушка, письмо и масло. Спасибо Вам, Мария Антоновна, но теперь для моих хозяев масло не диковинка, потому что сами имеют двух коров и продают много молока, масла и проч. Отвечаю на письмо: Отчет Ваш получил в понедельник 26 августа. Книжки и бланки везу с собою. Вычисления отчета уже покончил. Но... я сильно опечалился, прочитав Ваше сообщение о серьезной болезни. Голубушка моя, Мария Антоновна, просите Бога, да даст Вам здоровье, да продолжит Ваши дни в мире и в любви. Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве тебе, Пресвятая Богородице, Ты нам помози, на Тебе надеемся и Тобою хвалимся. Твои бо есмы рабы, — да не постыдимся. Милая, дорогая моя матушка Мария Антоновна, если надо мое присутствие теперь, то, пожалуйста, телеграфируйте, и я поспешу тотчас же в Рыковское. Это Вы хорошо сделали, что просите помолиться Отца Иоанна. Конечно, да будет воля Господня благословенна, но я молю Его о Вашем здоровье и спокойствии. Не пренебрегайте и советом врачей. Не имеет ли значения какая-нибудь гигиена, диэта на воду (чай)? Я хотел привезти соленой рыбы или копченой для Вас, но теперь, я думаю, Вам надо ее избегать, чтобы не чувствовать позыва на питие.
Сегодня Алексей Александрович позвал меня и снял с меня фотографию. Как-то теперь выйдет?! Немножко занимался планом и пошел в Церковь. После всенощной, выходя из Церкви, встретился с Надеждой Михайловной. Хотя Вам и лучше вчера было, но ведь этого мало: надо Вам настолько поправиться, чтобы Вы могли легко выполнять свои обязанности. О, дал бы мне Господь услышать о Его милости к Вам. Бедная моя Мария Антоновна, как мне Вас жалко! Добрая, хорошая Мария Антоновна, простите меня за все неприятности, причиненные мною Вам; Вы и без того много в своей жизни страдаете. Теперь праздник — память Иоанна Предтечи — моего и Вашего Ангела-Хранителя[102]. Да поможет и Он нам и да ускорит и благопоспешит мой путь в Рыковское, чтобы я мог увидеть Вас после долгой разлуки и целовать Ваши милые, дорогие руки.
29 августа, четверг. Сегодня просил после обедни Заступницу и Иоанна Предтечу о Вашем здоровье, мире и спасении. Поздравляю Вас с домашним праздником. Потом направился в библиотеку, где просматривал иллюстрации. Был у Алексея Александровича. Кажется, опять портрет не вышел.
Немного поработал с планами и пошел в Церковь ко всенощной.
30 августа, пятница. Поздно проснувшись, занялся до 9 часов утра омовением (я здесь в баню не хожу, а моюсь с ног до головы дома). Ходил к обедне и видел парад с музыкой. Теперь я просматриваю иллюстрации и жду Надежду Михайловну: хотим идти сегодня в лавки за покупками. Но... дождь пошел мелкий. Не знаю — придет ли. Поднялся сильный ветер, поэтому Н<адежда> Мих<айловна> не пришла, но прислала мне телеграмму от Ник<олая> Павловича, который по моей просьбе извещает, что Вы, Мария Антоновна, здоровы. Слава Богу! я немного успокоился и стал писать Лоцию.
31 августа. Суббота. Пошел дождь. Как-то Вы, дорогая, без зонтика? Я пишу Лоцию и затем рассчитываю идти поработать над планом. Надо кончать. Не знаю, успею ли я сделать ко вторнику, а раньше выехать неудобно. Поручаю Вас, дорогая Мария Антоновна, покровительству Божией Матери и милости Спасителя.
Утоли болезни многовоздыхающия души моея, утолившая всяку слезу от лица земли. Ты бо человеком болезни отгоняеши и грешных скорби разрушаеши. Тебе бо вси стяжахом Надежду и Утверждение, Пресвятая Мати — Дева. Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, спаси и сохрани нас под кровом Твоим в мире и любви.
Ваш Иван Павлов<ич>.
Уважаемый Иван Павлович.
Совсем забыла попросить Вас заехать за мною не ранее половины десятого. Боюсь, что раньше этого не буду готова, и Вам придется меня ждать.
Н. Попова*.
__________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Надпись, сделанная на древнееврейском языке, не вполне понятна вне контекста: «А имя другому Элиэзэр, ибо Бог отца моего мне в помощь и избавил меня от меча Паро» (Пять книг Торы. Русский перевод Давида Йосифона. Йырушалаим, 1975); в переводе с древнееврейского Элиэзэр означает «Бог помог». Изучением древнееврейского языка Ювачев занимался на Сахалине. В письме к родным от 13 декабря 1887 года он просит прислать ему книги, в том числе и «учебник древнего (библейского) еврейского языка» (ед. хр. 3, конв. 2, л. 20), а 12 мая сообщает, что посылку с книгами получил. С Торой Ювачев впервые познакомился в 1890 году: 19 июня он записывает свой разговор с еврейским мальчиком о том, какая у них толстая книга. «Он сказал: Тора. Я попросил. Он принес тотчас: оказалась Библия» (Дневник № 2, л. 29).
2 Сасапарель Владимир Алексеевич — врач Тымовского лазарета, на Сахалине с 1883 года. По словам Ювачева, «добродушнейший старик», который никогда не жаловался смотрителю на больных каторжных. Он и совершенно здоровым давал по их просьбе два-три дня отдыха. За это же и любили каторжные своего терпеливого доктора» (Миролюбов И. П. Восемь лет на Сахалине. — «Исторический вестник», т. 79, 1900, стр. 638, 640; далее — ИВ.). В дневниках Ювачев чаще всего именует его Доктором.
3 Плоский Эдуард Александрович — член «Тайного совета» польско-литовской социально-революционной партии (петербургского резерва польской партии «Пролетариат»), осужден на 13 лет, на Сахалине с 1886 года; Плоская Софья Ильинична (1865 — ?) — его жена, женщина свободного состояния (Семанова М. Л. Общался ли Чехов на Сахалине с политическими ссыльными? — «Русская литература», 1972, № 1, стр. 152), учительница в селении Корсаковском.
4 Таскин Сергей Николаевич (1863 — ?) — выпускник Александровского лицея, начальник Александровского округа с 1888 года. В 1891 году по отъезде в Петербург начальника острова генерал-майора В. О. Кононовича временно исправлял должность начальника острова (см.: ИВ, т. 80, 1900, стр. 180).
5 Карауловский Иван Семенович (1838 — ?) — надворный советник, сахалинский землемер, которому в 1879 году было поручено разбить селение, впоследствии получившее название Рыковского (об этом: Дневник № 3, л. 5). Ювачев характеризует его как «в сущности превосходного человека, к которому стекались ему подобные люди, алчущие и жаждущие правды» (ИВ, т. 80, стр. 183).
6 Имеются в виду, вероятнее всего, сочинения: Сергий, архим. Сказание о старце Серафиме, 1858; или «Сказание о подвигах Серафима», 1856; Фома Кемпийский. О подражании Христу. СПб., 1890; Погодин М. П. Простая речь о мудреных вещах. М., 1873. 27 июля 1890 года Ювачев упоминает о беседе с одним из своих единомышленников о том, что Серафим Саровский «дал правило всем: утром, в полдень и вечером по 3 раза „Отче наш”, по 3 раза „Богородице”, 1 раз „Верую”» (Дневник № 2, л. 33 об.).
7 Ренгартен Михаил Николаевич — эконом Рыковской тюрьмы, с которым Ювачева сближали интерес к вопросам религии и участие в церковной жизни.
8 Ивашкина Ирина Степановна — знакомая Ювачева, проживавшая в 1890 году в селении Корсаковском (запись о знакомстве 2 июля 1890 года — Дневник № 2, л. 30).
9 Фрикен Алексей Александрович фон (1857 — 1924) — агроном, инспектор сельского хозяйства на Сахалине с 1888 года. В 1890 — 1892 годах — заведующий метеорологической станцией в селении Корсаковском. По словам Ювачева, «отличный знаток всех условий поселенческого быта» (ИВ, т. 79, стр. 1092).
10 Лоцин Александр — ссыльнокаторжный латыш, с сентября 1890 года слуга Ювачева (об этом: Дневник № 2, л. 43 об.), духовно близкий ему человек, один из тех, кого, по словам Ювачева, объединило вокруг него стремление «достигнуть евангельской святости» (ИВ, т. 80, стр. 920).
11 В дневниках Ювачева многочисленны записи, свидетельствующие о его занятиях «библейской хронологией»: размышления над символическим значением чисел, обнаружение соответствий между фактами собственной жизни и событиями Священной истории (к примеру, автобиография, озаглавленная «Дни и годы моей жизни» — Дневник № 2, л. 20 об.)
12 В предыдущее свое посещение Александровска, в июле 1890 года, Ювачев записал в дневнике: «Убогость Церкви и священника трогала чуть не до слез» (Дневник № 2, л. 30).
13 Лукьянов Бонифатий Петрович (1850 — ?) — мещанин, свободного состояния, механик-самоучка, заведующий литейной мастерской в Александровске.
14 В задачи Ювачева входило опробовать новый «небольшой пароход грубой немецкой работы, приспособленный главным образом для буксировки судов в устьях морских рек» (ИВ, т. 80, стр. 184). Свое название пароход получил по имени князя Николая Шаховского, в 1878 — 1882 годах заведовавшего ссыльнокаторжными Приморской области, о котором Чехов писал как об «отличном администраторе, умном и честном человеке» (Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти томах. Сочинения, т. 14-15. М., 1978, стр. 317; далее: Чехов).
15 Праздник явления Казанской иконы Пресвятой Богородицы, храмовый праздник в селении Рыковском. В начатой им летописи Рыковского Ювачев приводит данные об истории церкви, строительство которой закончилось в сентябре 1888 года, до этого под временную церковь была приспособлена одна из тюремных казарм (Дневник № 3, л. 10 об., 11 об., 14, 15, 17). В другом дневнике имеется пространное «Описание храма в честь Казанской иконы Божией Матери» (Дневник № 2, л. 52 — 55 об.). По прибытии на Сахалин Ювачев некоторое время работал на постройке церкви и видел в этом некий перст судьбы, ибо эту икону считал своей покровительницей (см. в письме к родным от 15 августа 1887 года: «Как много раз в моей жизни встречается Казанская икона Божией Матери, теперь Вы об этом сами можете сказать. Итак, не печальтесь: у меня есть высокая Покровительница» — ед. хр. 3, конв. 2, л. 17). Впоследствии — домашняя икона в семье И. П. Ювачева. О дальнейшей судьбе церкви узнаем из письма к нему жены Надежды Ивановны от 9 сентября 1906 года, где сообщается о разговоре с С. А. Волоховым, выехавшим с Сахалина в 1902 году: «Я, конечно, засыпала его вопросами о Сахалине <...> Церковь в Рыковском сожгли до основания» (ед. хр. 2, ч. VII, л. 162 об.).
16 Попова Надежда Михайловна — жена телеграфиста Н. П. Попова, приехавшая в Рыковское вместе с мужем из Де-Кастри в 1885 году (об этом: Дневник № 3, л. 12 об.), подруга М. А. Кржижевской.
17 Ливин Федор Никифорович (1845 — 1907) — за время службы на Сахалине (1884 — 1893) смотритель тюрем в разных селениях, в том числе и в Рыковском. Чехов характеризует его как «человека даровитого, с серьезным опытом, с инициативой», но имевшего «сильное пристрастие к розге» (Чехов, стр. 160). Ювачев писал, что Ливин пользовался дурной репутацией и среди каторжан, и среди чиновников, обвинявших его «не только в жестокости, хитрости, лицемерии, но и во многих других пороках» (ИВ, т. 70, стр. 284). В 1901 году Ливин напечатал «Записки сахалинского чиновника» («Тюремный вестник», № 9 — 10), в которых опровергал высказанные о нем суждения.
18 Ювачев начал писать стихи еще в тюрьме, период активного стихотворчества приходится на 1886 — 1891 годы. 15 марта 1890 года он делает запись в дневнике: «Утром молился о книге стихотворений. Начал ее в 11 ч. утра» (Дневник № 2, л. 12 об.). Книжку составили переложения религиозных текстов и молитв, завершил он ее 31 марта 1890 года (Дневник № 2, л. 14 об.), но дополнял и более поздними стихами. Сохранилось начисто переписанное предисловие к книжке, названное «Милость и Истина» (ед. хр. 3, конв. 5, л. 1 — 2 об.).
19 Игнатьев Петр Кириллович — помощник смотрителя Александровской тюрьмы (Чехов, стр. 63). Видимо, был приставлен для надзора за Ювачевым на время его плаваний. Ювачев называет его «неразлучным спутником в <...> путешествиях по здешним морям» (ИВ, т. 80, стр. 207).
20 Де-Кастри — «довольно большой залив, сильно вдающийся в материк» (ИВ, т. 80, стр. 187), и небольшое селение, расположенное на материке.
21 «Байкал» — пароход, совершавший рейсы из Николаевска на Южный и Северный Сахалин, в Китай — Японию — Владивосток.
22 «Стрелок» — пароход, зафрахтованный сахалинской администрацией для отправки груза из Корсаковского поста (на юге Сахалина) в пост Тихменский (ИВ, т. 80, стр. 207).
23 Эриксон Иван Мартынович — помощник капитана парохода «Байкал», на время фрахта командир парохода «Стрелок»; Бредихин Ипполит Петрович — помощник капитана парохода «Байкал», в период фрахта выполнявший обязанности помощника капитана парохода «Стрелок».
24 Богданов Капитон Васильевич (1859 — 1919) — мичман Черноморского флота, член Николаевского военно-революционного кружка, сосланный сначала в Сибирь на Кару, затем на Сахалин (Семанова М. Л. Указ. соч., стр. 149), товарищ Ювачева по Техническому училищу.
25 Бялозор Юлиан Николаевич — начальник военного поста в Де-Кастри. О нем и его жене см. также в воспоминаниях Ювачева: «Их разговоры еще дышали последними новостями столицы, откуда они недавно прибыли. Посидев с ними до глубокой ночи, я весь отдался своим прошедшим временам, забыл, что нахожусь за далекими горами и лесами в настоящей, глухой Сибири, и мысленно перенесся в культурную Россию, где когда-то так сильно работала мысль над модными идеями, где так увлекался толпою и вместе с нею горячо стремился принять участие в борьбе со старыми формами жизни» (ИВ, т. 80, стр. 190).
26 Попов-Какоулин Николай — впоследствии священник в селении Дербинском. Вероятно, один из тех, кого подразумевал Ювачев, когда писал: «Я видел в священниках на Сахалине гражданских чиновников в рясе...» (ИВ, т. 79, стр. 643). Г. В. Госткевич характеризовал его как «игрока и пьяницу» (Госткевич Г. В. Записки пролетариатца. — «Каторга и ссылка», 1926, № 6, стр. 149).
27 Священником в Рыковском с августа 1890 года был Винокуров Александр Георгиевич (см. запись в дневнике Ювачева от 19 августа 1890 года о его приезде: «Утром Батюшка принимал Церковь» — Дневник № 2, л. 41 — 41 об.).
28 Лемошевский Павел Густавович (1833 — ?) — капитан парохода «Байкал», которому Чехов, по его словам, обязан «многими сведениями»: «На своем веку он видел много чудес, много знает и рассказывает интересно» (Чехов, стр. 44).
29 Миша — Ювачев Михаил Павлович, старший брат Ювачева.
30 20 июля — день памяти святого пророка Илии, 22-го — день памяти святой мироносицы Марии Магдалины, а 21-го было воскресенье.
31 Возможно, имеется в виду: Навиль Э. Отец небесный, 1868.
32 Вейер Роберт Иванович — знакомый Ювачева, с которым его связывал интерес к вопросам религии и участие в церковной жизни; в дневниках часто именуется Robert.
33 Ландсберг Карл Христофорович (1856 — ?) — поселенец Александровского, лавочник, в прошлом гвардейский офицер, осужденный в 1879 году за зверское убийство. На Сахалине «исполнял также разные поручения по дорожной и иным частям, получая за это жалованье старшего надзирателя» (Чехов, стр. 58). Об особенностях поведения Ландсберга пишет В. Дорошевич, нарисовавший выразительный его портрет: «Он — сама предупредительность. Быть может, он даже слишком предупредителен — в нем есть что-то заискивающее, — он никогда не говорит иначе как с любезнейшей улыбкой <...> Смеется он или рассказывает что-нибудь для него тяжелое, оживлено у него лицо или нет, — у него играет только одно лицо. Серые, светлые глаза остаются одними и теми же, холодными, спокойными, стальными» (Дорошевич В. М. Сахалин. В 2-х частях, ч. II. М., 1903, стр. 83).
34 Головацкий Александр Васильевич (1855 — ?) — ссыльнокаторжный, писарь, наблюдатель на метеорологической станции в Корсаковском селении, с которым Ювачев познакомился летом 1890 года (Дневник № 2, л. 30).
35 Дитятова Ольга Владимировна — жена К. Х. Ландсберга, дворянка, женщина свободного состояния, фельдшерица александровского лазарета.
36 Дуэ — пост, основанный в 1857 году, первая «столица» сахалинской каторги, расположен южнее Александровска.
37 Тимошенко Виктор — протоиерей, в 1890 году настоятель мало-тымовской церкви имени святого Антония Великого; Ювачев именует его благочинным, так как в его ведении, видимо, находились церкви Тымовского округа.
38 Часовня была заложена в память избавления от смерти цесаревича Николая (будущего императора Николая II), на которого в апреле 1891 года было совершено покушение в Японии (см.: Дорошевич В. М. Указ. соч., ч. I, стр. 160).
39 Все писавшие о Сахалине обращали внимание на то, что сами каторжане, говоря о своем положении, пользуются словом «рабочие».
40 Этот фрагмент интересен своей «амбивалентностью» — смиренностью протеста. Еще более яркий пример подобного рода представляет дневниковая запись 30 июля 1890 года о том, как по дороге в мастерские Ювачев увидел орудия наказания: «Эти розги напомнили мне, что каждый день утром люди кричат от боли. Я бросился в Церковь молиться, но в притворе лежал надзиратель. Я — домой и помолился о рабочих» (Дневник № 2, л. 34).
41 Бутаков Арсений Михайлович (1845 — 1894) — начальник Тымовского округа, считавшийся на Сахалине «образцовым хозяином и неусыпным деятелем». Ювачев высоко ценил и «искренно любил Бутакова как человека с принципами, трудолюбивого и заботливого хозяина» (ИВ, т. 79, стр. 294; т. 80, стр. 923).
42 Пилсудский Бронислав Иосифович (Осипович) (1857 — ?) — дворянин, бывший студент, осужденный по делу 1 марта 1887 года на 15 лет, на Сахалин прибыл в августе 1887 года вместе с Ювачевым; один из самых близких ему людей.
43 Сцепенский Василий Яковлевич — военный врач, родственник А. М. Бутакова (см. письмо Бутакова Чехову — Теплинский М. В. Новые материалы о сахалинском путешествии А. П. Чехова. — В кн.: Чехов Антон Павлович. Сборник статей. Южно-Сахалинск, 1959, стр. 213).
44 Шван Мария Лаврентьевна — вдова Швана Валерия Яковлевича, начальника Рыковской воинской команды, умершего 21 октября 1890 года (Дневник № 2, л. 59 об.).
45 Ренгартен Манефа Петровна — мать М. Н. Ренгартена, вдова бывшего помощника начальника тюрьмы и эконома в Рыковском Николая Ренгартена.
46 Емельян — слуга Марии Антоновны. В дневнике Ювачева встречаются записи о его недовольстве поведением Емельяна (7 апреля 1890 года: «Сделал замечание Емелиану за табак. Не понравилось ему» — Дневник № 2, л. 16).
47 Чернов Виталий Васильевич — дворянин, осужденный по Донскому процессу на 15 лет, на Сахалине с 1887 года (Семанова М. Л. Указ. соч., стр. 151).
48 Погоби — мыс, находящийся в самом узком месте Татарского пролива, место расположения самого северного кордона. Кржижевская называет его «Погиби» потому, что бытовало мнение, будто это «погибельное место»: мало того, что «пролив в узком месте имеет очень сильное течение», но для беглых каторжников кордон был страшен еще и солдатами (ИВ, т. 80, стр. 199).
49 Малявкин Григорий Павлович (видимо, служащий) и его жена Агния Петровна (Дневник № 2, л. 31 об., 35; Дневник № 3, л. 75).
50 Катин Александр Степанович (? — 1890) — раскольник, который «в молодости за отказ от военной службы и за публичное провозглашение власть имущих антихристами» был приговорен к каторжным работам; «желая быть последовательным, он и в каторге отказывался повиноваться антихристовым властям» (ИВ, т. 79, стр. 658 — 659). Один из наиболее близких Ювачеву людей, в дневнике постоянны записи о встречах, беседах и совместных молитвах.
51 Скороходов Николай Львович — ссыльнопоселенец, один из кружка людей, стремившихся «достигнуть евангельской святости». О нем, Катине и Лоцине Ювачев писал, что такие люди «сделали бы честь любой стране» (ИВ, т. 80, стр. 920). В 1893 году уехал с Сахалина на Амур (см.: Дневник № 3, л. 77), но общение с Ювачевым, видимо, продолжалось на протяжении всей жизни.
52 Юрченко Евтропий — знакомый Ювачева. В дневнике упомянут в числе тех, кто читал Псалтирь над умершей М. А. Кржижевской (Дневник № 2, л. 112 об.). О каторжной богадельне в селении Дербинском, куда был принят Юрченко, В. Дорошевич писал как о забытом всеми и заброшенном месте, где процветала картежная игра — «сахалинское Монте-Карло» (Дорошевич В. М. Указ. соч., ч. II, стр. 182 — 199).
53 Попов Менандр Яковлевич — адъютант управления войск острова Сахалина, в письме Д. А. Булгаревича к Чехову упоминается как «каламбурист и остряк» (Теплинский М. В. Указ. соч., стр. 193).
54 Фельдман Павел Алексеевич — сын Фельдмана Алексея Степановича, смотрителя Дуйской тюрьмы, известного своей жестокостью. В рассказе одного из каторжников, переданном Дорошевичем, только дети Фельдмана, если были дома, своими мольбами «не допускали его до порки» (Дорошевич В. М. Указ. соч., ч. I, стр. 292).
55 Хоэ и упоминаемые далее небольшие селения западного побережья основаны «на выдающихся в море мысах или у устьев небольших речек, от которых и получили свои названия» (Чехов, стр. 125). По словам Ювачева, все селения были «построены на берегу моря как станции почтового зимнего тракта в Николаевск» (ИВ, т. 80, стр. 204).
56 В воспоминаниях Ювачев называет старшину гиляков Оркуном (ИВ, т. 80, стр. 196).
57 Место, где Амур впадает в Охотское море.
58 Уанги (Ванги) — самое северное из селений, расположенных на западном побережье.
59 Ювачев вспоминал о сложности своих занятий: «Сначала я провел промер правильными квадратами, выставляя створные вехи на берегу и на воде; но чем дальше уходил в море, тем труднее было удержать их на бурном волнении рейда. Выставленными вехами можно было пользоваться очень короткое время: сильное течение, даже в тихую погоду, к вечеру уже уносило их за Жонкиерский мыс, а в бурю, когда бухта представляла из себя кипящий котел, они были разбросаны по берегам» (ИВ, т. 80, стр. 204 — 206).
60 Катер был назван в честь Андрея Ивановича Гинце, начальника острова Сахалин в 1884 — 1888 годах.
61 См. примеч. 27.
62 См. примеч. 37.
63 Акорчева Мария Федоровна (1832 — 1901) — фельдшерица и повивальная бабка в Александровском округе, приехала на Сахалин осенью 1885 года вместе с М. А. Кржижевской (см.: Дневник № 3, л. 13).
64 Кестлер Август (1840 — ?) — купец в Дуэ.
65 См. примеч. 26.
66 Праздник Происхождения честных древ Животворящего Креста Господня, после литургии совершается крестный ход на воду.
67 См. примеч. 44.
68 Корсаковский пост — главный город южного округа Сахалина.
69 Пост Тихменевский расположен в заливе Терпения в устье реки Поронай. Тарайка — гиляцкое название всей местности, прилегающей к устью Пороная (ИВ, т. 80, стр. 216).
70 Праздник Преображения Господня.
71 Речь идет о жене корсаковского священника отца Александра Фаддеева, которого рыковские жители, оставшись в 1890 году без священника, хотели видеть своим настоятелем (об этом: Дневник № 2, л. 31 об).
72 День чудесного спасения царской семьи: поезд, в котором вся царская семья возвращалась с Кавказа, сошел с рельсов, но никто серьезно не пострадал.
73 Суханевич Игнатий Иванович — горный инженер, присоединившийся в Корсаковском к команде «Стрелка» и восстановивший всех против себя своим «требовательным и заносчивым тоном» (ИВ, т. 80, стр. 313).
74 Поронай — одна из двух крупных сахалинских рек, берет начало в Тымовском округе и впадает в Охотское море. «В 1805 г. адмирал Крузенштерн нашел в ней сходство с петербургскою рекою и потому окрестил ее Невою, но это название удержалось только на географических картах» (ИВ, т. 80, стр. 214).
75 Не удалось установить, о ком идет речь.
76 Имеется в виду 9-е воскресенье по Пятидесятнице, когда читается Евангелие от Матфея, 14: 22 — 34.
77 Аннушка — Ювачева Анна Павловна. В юности близкий Ювачеву человек, о чем он писал ей в письме от 22 июля — 10 августа 1893 года: «Наше прошлое так близко и по родству, и по воспитанию, и по летам...» (ед. хр. 3, конв. 6, л. 2).
78 Мануэ — пост, находящийся между Тымовским и Корсаковским округами на восточном побережье.
79 Ювачев был арестован 13 августа 1883 года. В дневниках он постоянно возвращается к этой дате, как и к другим знаменательным дням своей жизни, отыскивая в ней провиденциальный смысл. Так, в записи, озаглавленной «Замечательные дни моей жизни с показаниями луны относительно Иерусалимского меридиана»: «13 авг<уста> 1883 г. Арест за 7 дней до Новолуния» (Дневник № 2, л. 119).
80 Есипова Наталья Павловна — жена флотского офицера Николая Анемподистовича Есипова, с которой у Ювачева был роман. 28 декабря 1893 года в дневнике он восстанавливает историю своего знакомства с ней (Дневник № 3, л. 104). Летом 1893 года вступил с ней в переписку.
81 Камень Опасности — «голый каменистый островок, лежит среди пролива Лаперуза, то есть там, где разделяются две империи и соединяются два моря — Охотское и Японское. В туманную погоду он действительно очень опасен для мореплавателей, потому что от него на далекое расстояние тянутся подводные рифы» (ИВ, т. 80, стр. 208).
82 Вероятнее всего речь идет о книге: Дидон А. Иисус Христос. СПб., 1891. 15 мая 1891 года Ювачев записывает в дневнике: «Начал читать соч<инение> Дидона» (Дневник № 2, л. 78), потом регулярны записи о том, что читает и пишет свои замечания; вернувшись из Александровска, 17 сентября возобновил чтение (Дневник № 2, л. 85).
83 Праздник Казанской иконы Пресвятой Богородицы.
84 Не находится материалов, которые бы объясняли 15 и 16 августа как дни обращения Ювачева к Богу. Но вполне вероятно, что важен не месяц, а числа — 15 и 16: по словам Ювачева, изъявив в Шлиссельбурге «желание изучать греческое Писание», он после всенощного бдения с 15 на 16 января 1886 года получил Библию на греческом языке (Дневник № 2, л. 26).
85 16 августа — праздник Перенесения Нерукотворенного Образа.
86 Гриценко — певчий рыковской церкви.
87 Давыдов А. Д. — военный врач александровского лазарета, пользовавшийся на Сахалине дурной славой, что подтверждают и слова М. А. Кржижевской. В. Дорошевич приводит его как пример «осахалинивания» «даже образованных и, казалось бы, развитых людей» (Дорошевич В. М. Указ. соч., ч. I, стр. 210). Характерна изданная Давыдовым в 1894 году брошюра «О притворных заболеваниях и других способах уклонения от работ среди ссыльнокаторжных Александровской тюрьмы».
88 См. примеч. 49.
89 В дневнике Ювачева есть запись, датированная 13 февраля 1890 года: «Рисовал утром М<арию> Ант<оновну>» (Дневник № 2, л. 7). Видимо, этот портрет воспроизведен в ИВ, т. 79, стр. 661.
90 Дмитриев — полковник, чиновник при командующем войсками Амурского края, временно исправлявший должность начальника острова в 1891 — 1892 годах (Теплинский М. В. Указ. соч., стр. 198). Л. Я. Штернберг писал о Дмитриеве как о «кутиле и развратнике» (Штернберг Л. Я. Петр Карлович Домбровский. М., 1928, стр. 10).
91 Юркевич Степан (Стефан) Григорьевич — бывший ссыльный, по несчастной случайности совсем юным попавший на Сахалин, где учительствовал в рыковской и дербинской школах, служил тюремным надзирателем, впоследствии работал десятником на постройке Уссурийской железной дороги (ИВ, т. 79, стр. 1073 — 1074). В 1891 году Ювачев крестил у него ребенка (Дневник № 2, л. 70 об.).
92 Супруненко Петр Иванович (1844 — ?) — доктор медицины, с 1880 года заведующий медицинской частью на Сахалине, старший врач александровского лазарета и заведующий метеорологическими станциями на Сахалине.
93 Штернберг Лев Яковлевич (1861 — 1927) — бывший студент Новороссийского университета, член «Народной воли», в административном порядке высланный в 1889 году на Сахалин на 10 лет, с 1890 года изучал жизнь сахалинских гиляков, впоследствии видный этнограф («Памяти Л. Я. Штернберга. 1861 — 1927». Л., 1930).
94 Речь идет о книге: Дебольский Г. С. Дни богослужения Православной кафолической Восточной церкви. В 2-х томах. СПб., т. 1, 1882; т. 2, 1887.
95 Овчинникова Зинаида Ильинична — жена смотрителя Дербинской тюрьмы В. В. Овчинникова. О ней упоминает Чехов: «Новые тюремные постройки, всякие склады и амбары и дом смотрителя тюрьмы стоят среди селения и напоминают не тюрьму, а господскую экономию. Смотритель все ходит от амбара к амбару и звенит ключами — точь-в-точь как помещик доброго старого времени, денно и нощно пекущийся о запасах. Жена его сидит около дома в палисаднике, величественная, как маркиза, и наблюдает за порядком» (Чехов, стр. 150).
96 Коялович Михаил Иосифович (Осипович) (1828 — 1891) — профессор Петербургской духовной академии, историк и публицист. Ювачев мог рекомендовать Плоскому его очерки о Западной России, публиковавшиеся в журнале «Церковный вестник» в 1886 — 1887 годах.
97 Имеются в виду чешский религиозный реформатор Ян Гус и его единомышленник Иероним Пражский, принявшие мученическую смерть на костре.
98 Попов Николай Павлович — телеграфист в Рыковском, муж Н. М. Поповой.
99 Ювачев писал о том, что у Марии Антоновны «вслед за чахоткой стала развиваться водянка ног, и она с трудом двигалась» (ИВ, т. 80, стр. 206).
100 Отец Иоанн Кронштадтский (Иоанн Ильич Сергиев) имел славу молитвенника за больных. Жители Рыковского, в том числе и Ювачев, проявляли большой интерес к нему. В марте 1890 года Ювачев записывает, что получил в посылке фотографию Иоанна Кронштадтского (Дневник № 2, л. 13); к 1890 году относятся также записи о чтении его сочинений и беседах о нем с близкими знакомыми (там же, л. 30 об., 42). В 1893 — 1894 годах есть записи о денежных пожертвованиях Ювачева и благодарственных ответах отца Иоанна (Дневник № 3, л. 38, 105 об.).
101 Позднее Ювачев писал, что особенно обиден был контраст с англичанами, выполнявшими аналогичную работу, но с помощью отличного оборудования. По его мнению, англичане «не имели права делать промера бухты», но сахалинское начальство, «с русским добродушием раскрыв все двери широкого гостеприимства, в это время было только озабочено получше принять и занять своих гостей» (ИВ, т. 80, стр. 206 — 207).
102 29 августа — праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи. Ювачев называет Иоанна ангелом-хранителем Марии Антоновны потому, что родилась она 23 января, крещена была 25 января, а именины праздновала 26 января, в день памяти прп. Иоанна (об этом он пишет в дневнике 25 января 1893 года — Дневник № 3, л. 42).
103 Ноитаки — жена начальника сахалинской почтово-телеграфной конторы П. Е. Ноитаки. Записка написана ею от лица Н. М. Поповой, вместе с которой Ювачев выехал из Александровска 3 сентября. Под этим числом он отметил в дневнике: «Был в гостях у Наитаки. В 11 ч. поехал с Над<еждой> Мих<айловной> <...> Встреча с М<арией> Антоновной. Худенькая, маленькая, смиренная» (Дневник № 2, л. 83 об. — 84).