Мистика стремительного домкрата, или “Силы за пределами констант”

Внутренняя жизнь мистических обществ и орденов, как правило, остается тайной не только для их современников, но и для последующих поколений... В России до недавнего времени конец существования мистических обществ определяли 20-ми годами XIX века”, — констатирует автор-составитель книги в предисловии к ней. Мистические “ордена” и “ложи” были частью духовной жизни пореволюционной России. Вольно или невольно, но они стали одной из форм сопротивления удушливому директивному материализму, внедрявшемуся еще не массовыми расстрелами интеллигенции — но уже ссылкой, лагерем и тюрьмой. Перед нами часть нашей истории, и серьезное ее изучение, адекватная оценка событий и лиц представляет интерес безусловный и несомненный.

Представленный в книге материал разнообразен. Объемист раздел “Легенды русских тамплиеров”: легенды эти не только рассказывались “старшими рыцарями” на собраниях “Ордена Света”, но и имели определенное хождение среди интеллигенции 20-х годов. Рядом с легендами — статьи из эмигрантской периодики тех лет, в них обсуждаются как движение “мистиков-анархистов”, так и более общие проблемы культурной жизни России. Вклад в полемику вносило и чекистское творчество, оно представлено внушительным документом “Обвинительное заключение по делу „Ордена Света””.

Главная же часть книги повествует о людях 20-х годов. Среди них есть неизвестные большинству читателей, такие, как “московский Сен-Жермен” — погибший в 40-е годы в лагерях розенкрейцер Всеволод Белюстин. Есть и люди, известные всем. Большой очерк посвящен Михаилу Чехову, из очерка можно заключить, что великий актер имел определенное касательство к “Ордену тамплиеров”. Выразительнее ситуация с Сергеем Эйзенштейном: в 1920 году он был принят в “Орден розенкрейцеров”, и автор усматривает “воплощение принципов оккультизма и мистической символики” в разработке спектакля “Мексиканец”. Правда, в другом месте прием в ложу “совсем молодого тогда” Эйзенштейна расценивается как простой курьез. Перед нами детали эпохи, штрихи человеческих судеб. Кто скажет, что детали и штрихи недостойны нашего внимания?

“За всеми этими мистическими движениями придется признать достаточно серьезное общественное значение”, — пишет, однако, автор. Придется ли? “Члены этих „лож”, „орденов”, групп и обществ, носивших различные названия, часто были знакомы друг с другом, вращались в одних и тех же кругах, встречались по службе”... А попросту говоря — масонами и мистиками, розенкрейцерами и тамплиерами оказывались, как правило, одни и те же люди. Число их было невелико; было ли сколько-нибудь велико их влияние? “Несомненно”, — на протяжении книги убеждает нас автор. И приводит многообразные доказательства этого тезиса.

Так, в 20-е годы Пулковская обсерватория стала, “как можно догадываться, одним из центров по распространению в научной среде Петрограда тамплиерских идей”. Говоря конкретнее, “именно там, по-видимому, произошло первоначальное знакомство” двух упоминающихся автором тамплиеров. Окончательные же доказательства, весомые и убедительные, были получены несколько позже: “О значении Пулкова в тамплиерском движении свидетельствуют также аресты в 30-х гг. ряда его научных сотрудников по обвинению в связях с анархо-мистиками”.

А кого аргумент не убедил — вот очередной. Известный антропософ, тамплиер и розенкрейцер М. И. Сизов “совершенно определенно указывал, что Орден тамплиеров в России был открыт в 1920 г. ... Орден не должен был стоять в стороне от политической борьбы, воздействуя на нее через свои организации”... Указывал на все это не только Сизов, а и другие арестованные: в году было дело в 1933-м, а где — вопросов не вызывает. Вопросы может вызвать авторский вывод из феерических показаний: “Такое признание вместе с перечнем некоторых членов Ордена... позволяет попытаться решить вопрос о связующем звене между первым составом Ордена тамплиеров и возникшем позднее „Орденом Света” как одной из центральных орденских филиаций, принявшей на себя в дальнейшем (после смерти Карелина) руководящую роль в орденском движении”...

Любопытное впечатление производит сопоставление различных мест книги: “...новые тамплиеры России начинали не на „пустом месте”. Конечно, они не располагали ни дипломами на открытие орденской организации, ни связями с вышестоящими организациями Ордена, однако они могли опереться в своем становлении на огромную... традицию”, — пишет автор в предисловии. Несколько позже такие “дипломы” уже возникают — пока как гипотеза: “...организационная работа, по-видимому, привела Карелина к знакомству с французскими тайными орденами, в результате чего он был принят в Орден тамплиеров и в 1917 году на родину вернулся уже... эмиссаром Ордена...” А в конце книги, в научных комментариях к ней, досадные “по-видимому” наконец исчезают. “Карелин Аполлон Андреевич — видный теоретик анархизма... в эмиграции в Париже получил посвящение и вернулся в Россию с заданием основать Восточный отряд Ордена тамплиеров”. Так наступает в конце концов полная ясность.

Дело, конечно, не в некоторой несбалансированности цитированных выше оценочных суждений: ну писал человек предисловие в одном настроении, книгу в другом, а комментарий в третьем — с кем не бывает? Значительно интереснее другое: какова фактическая основа всех этих сомнительных изысканий и несомненных выводов из них?

Такая основа есть. О зловещей роли в русских тамплиерских делах “верховной международной организации” повествуется в анонимном памфлете-доносе “Трубадур мистического анархизма”. Был памфлет инспирирован ЧК, издан на Западе (так уже тогда было убедительнее). В этом документе много интересного: и о Карелине, и о страшной верховной организации, для которой и само масонство — всего лишь маска...

Такие вот “доказательства”. Но в них ли дело? Стоит ли преувеличивать “событийную” роль таких людей, как Борис Зубакин — розенкрейцер и поэт, расстрелянный за отказ сотрудничать с НКВД? Эти люди, безусловно, общественно значимы для нашего сегодняшнего и завтрашнего дня. Глобализация же несыгранной ими исторической роли как раз и лишает нас людей, она превращает людей в двусмысленные персонажи, в дутые фигуры.

Такие превращения — “воскрешения” — дело не новое: книга продолжает одну из мощных идеологических тенденций 90-х годов. Примеры того, как эта тенденция формирует исторические образы, очевидны, самый яркий из них — евразийство. Молодые эмигранты 20-х годов не сдались тяжелейшим внешним обстоятельствам, их напряженные размышления о России представляют и сегодня некоторый интерес. Однако апологеты евразийства поставили читателя перед невеселой альтернативой: либо надо признать непреходящее значение евразийских столпов и мэтров — но это по силам очень уж немногим; либо необходимо от столпов отплевываться, как отплевывались еще вчера от казенного марксизма. Ситуация карикатурная и — повторим это еще раз — по отношению к реальным евразийцам прошлого не вполне справедливая.

Тенденция живет и здравствует, книга А. Никитина — очередной тому пример. Евразийство заместило собою марксизм — ну а у тамплиеров с розенкрейцерами задачи посерьезнее. Ибо, “как и в случае с наукой, мировые религии не могут ответить на вопросы „зачем”, „для чего” и „почему””. А “подлинно гностические” учения “утверждают подлинный экуменизм”, они в ближайшее время объединят ищущих и пытливых. Кроме тех, разумеется, кому следовало бы идти “в церковь или в комсомол”.

Но вдохновенную проповедь “иных сил и иерархий, с которыми человек связан чем-то, что и является его истинной, непреходящей сутью”, мы обсуждать, пожалуй, все-таки не станем. Хотя она весьма многоречива и отнимает у книги немалый объем. Приведем, впрочем, лишь один пример.

“Чрезвычайно важным вкладом тамплиеров... в концепцию, лежащую в основе всех мировых религий, стало утверждение, что абсолютного зла как такового, существующего изначально, на самом деле нет: зло есть такое же отсутствие добра, как невежество является отсутствием знания, а тьма — отсутствием света. Это несколько неожиданный, однако строго логичный постулат”... Автор, по-видимому, не подозревает, что онтологическое небытие зла — общее место всех мировых религий.

Эта книга не хуже и не лучше сотен и тысяч “научных” изданий последних лет. Переоценить ее значение как образца трудно.

“Представления о многомерности ангельских космосов позволяют описывать духовные явления с позиций математики. Проекции одного и того же многомерного объекта в наш мир дадут множество разнообразных трехмерных форм, что можно сопоставить с многозначностью, вариантностью описаний духовного мира, скажем, явлений ангелов и святых (простая геометрическая параллель: обычный трехмерный цилиндр в проекции на двухмерную плоскость может выглядеть как круг или прямоугольник, которые совершенно различны с точки зрения символического толкования...)”.

Давайте один раз поступим с научными рассуждениями непочтительно: постараемся их понять. Возьмем цилиндрик — допустим, стакан; поставим его на стол и слегка приподнимем. Он будет отбрасывать тень — круг. Теперь положим стакан на стол и опять приподнимем. Тень будет уже другая — прямоугольник. Но какое эта премудрость третьеклассников имеет отношение к космосам, ангелам и святым?

Есть вопрос и посерьезнее. Можно поставить стакан (тот же, представьте себе, стакан!) на стол ребром — и опять приподнять. Тень будет уже довольно сложной формы. Почему об этом в труде ничего нет? Разве не связана эта тень с эонами Легов, Арлегов и Аранов?

В книге немало подобных “многомерных” физматкрасот. Чем “силы, действующие за пределами констант”, отличаются от “волн, падающих стремительным домкратом”? Похоже, лишь сменой эпох. Романтику технического прогресса заместило более возвышенное стремление: “выполнить (вместе с обитателями множества других миров) определенную миссию космического порядка”.

Качество естественнонаучного антуража не всегда исчерпывающе свидетельствует об уровне гуманитарного исследования. Но вот рядом с цитированным нами обширным комментарием — другой: “Нисхождение... по лестнице миров означает мучительное лишение... тел (вспомним месопотамский миф о сошествии в подземный мир богини Иштар, когда стражи ворот, через которые она проходит, постепенно отбирают у нее все одежды и украшения)”. Миф о богине Иштар — один из древнейших, и чисто символическая его трактовка может быть разве что много более поздней. Логике такая трактовка не противоречит, а опровергнуть произвольные построения достаточно трудно. Но не читатель должен верить на слово или опровергать, а автор — мотивировать и обосновывать. С формально-логической точки зрения неопровержимо такое, например, сообщение: “Статуарная иконография [Иоанна Крестителя]... перешла каким-то образом от средневековых тамплиеров в православную иконографию как в живописном, так и в скульптурном ее исполнении”. Что перед нами — революционное искусствоведческое открытие? Или просто сочетание кое-как, на худом русском языке связанных между собою слов?

Стоит ли брать эту книгу в руки лишь как образец того, что в руки брать ни при какой погоде не стоит? И что останется от нее, если мысленно изъять все это — пропаганду мистических знаний и “математику”, ничем не мотивированные безапелляционные суждения, акробатические натяжки в выводах?

Останется фактический материал: он воистину богат, и лишь часть его нашла отражение, прямое или косвенное, в нашем обзоре. А еще останется описание театральной среды 20-х годов. Чувствуется, что автор описывает знакомое и близкое ему, и мистические увлечения этого круга представлены доказательно. Жаль, что к этой — убедительной — своей части книга не свелась: скитания автора “по мирам и векам” не пошли ей на пользу.